* * *
Узор капилляров, который я видел в окуляре микроскопа, меня не радовал. Мышечная ткань после перестройки должна была стать несколько иной. Я взял приготовленные Таней срезы и вставил в объектив. Покрутил верньер, и в поле зрения показалась часть клеточного ядра…
Чье-то теплое дыхание защекотало затылок. — Не помешаю, Петр Петрович? Срезы удались? — Спасибо, Таня. Срезы отличные. Смотрите, как четко видны хромосомы. Третья фаза. Настоящие свитки с информацией. Одного хватило бы на собрание сочинений…
Меня уже «понесла нелегкая». Я всегда волновался, был в каком-то приподнято-взвинченном настроении, когда наблюдал результаты наших экспериментов. Даже если они были не вполне удачными, как сегодня. Ведь мы вторгались в такие интимные тайны природы, на которые еще двадцать лет назад никто и не помышлял замахиваться. Уже были готовы схемы перестановок, уже мы точно знали не только, что нужно перестроить в гене, чтобы вызвать перестройку в организме, но и как это сделать. Уже были готовы отлаженные приборы и выверены методы генной инженерии — этой «науки богов», как назвал ее однажды в пылу дискуссии Виктор Сергеевич. Он-то ведь тоже грешил фантазией и поэзией, и это нас роднило больше всего. Да, мы могли уже по заказу получать существо мужского или женского пола, заказывать цвет глаз, волос, строение скелета, тип темперамента. И я, рядовой боец «науки богов», чувствовал себя в некоторые минуты демиургом. Конечно, я никому не говорил об этом своем настроении, я берег его от отрезвляюще-насмешливых слов и глаз, даже от собственного скептицизма. Только иногда мои романтические наклонности прорывались в присутствии близких людей, вот как сейчас, в присутствии Тани. И тут я спросил себя: «Выходит, она уже стала близкой? А ну как обольет тебя ушатом холодной воды? Обнимет, например, за шею, зевнет легонько и скажет Вериным голосом: «Бросил бы ты пустые фантазии, Петенька. Премию нам в этом квартале дадут?»
Я даже вздрогнул, когда над ухом снова послышался чуть запинающийся голос:
— Нам говорили на лекции по генетике, что каждая клетка хранит в себе информацию о строении всего организма.
— Избыточная сложность с точки зрения техников. Но только так клетка может бесперебойно функционировать в сложнейшем сообществе, называемом организмом. Единый принцип — частица содержит в себе целое. А в результате — в каждой вашей клетке, Татьяна, — возможность вашего воссоздания. Не видите в этом ничего символического?
— Каждая клетка человека несет в себе всего человека, — отозвалась девушка.
— Именно так…
* * *
Директор института генной инженерии академик Слепцов В. С.».
Прочитав приказ, я поспешил записаться к директору на прием «по личным вопросам». Когда возвращался из приемной, в коридоре лабораторного корпуса встретил Таню. Оказывается, она ждала здесь меня.
— Я хочу вас о чем-то попросить, Петр Петрович, можно? — с тревогой заглянула мне в лицо.
— Можно, — украдкой я приглядывался к ней. Девушка казалась спокойной.
— Не нужно ничего объяснять начальству, Петр Петрович. — Почему? Ведь в приказе неправда. Вы меня не обманывали. — Не имеет значения. — А что имеет значение? — Смерть Тома. И… — Что «и…»? — Да это я так подумала, про себя: «и то, что может еще случиться».
— Ах, предчувствие? Но оно на чем-то основано? Так вот, об этом тоже необходимо поговорить.
Она словно заглянула в мои мысли, отрицательно качнула головой:
— Девчонки этого никогда бы не сделали. — Кто же? — Если бы знать… — Может быть, по неосторожности… — Вряд ли… За каждой ее фразой клубился туман недоговоренности. — Да скажите вы прямо наконец о ваших предположениях. — Не могу, Петр Петрович, нет у меня нужных слов. — Мистика! — рассердился я. Но она посмотрела с такой мукой, что моя злость растворилась. Ее пухлые детские губы дернулись и выпятились, словно для поцелуя. Теперь я разозлился на себя за то, что мои мысли в отношении Тани постоянно принимают одно направление. Но я, рядовой демиург, знающий, как перестроить клетку, ведающий, какие микродоли вещества являются причинами сложнейших поступков, — что я мог поделать с собственными клетками и микродолями? Внезапно для себя предложил: — Пойдем сегодня в кино? — Пойдем, — согласилась она, и я вспомнил, как на такое же предложение Толика на роликах она ответила вопросом: «А какой фильм?»
Когда мы выходили из института, я ощутил спиной чей-то взгляд. Невольно обернулся. Вера с подружкой заворачивали за угол.
* * *
Я не пошел на прием «по личным вопросам». Однако разговор о Тане с Виктором Сергеевичем состоялся. Случайно я встретил его одного в коридоре после работы, подошел и выложил все как было. А если начистоту, то я специально караулил его в течение недели, ведь академик редко ходил по коридорам один. Он выслушал меня до конца, а уже потом поморщился:
— Значит, выговор следовало объявить вам за самовольничанье?
— Именно. — Не переживайте, исправим, — улыбка промелькнула в глубине его глаз. — Формулы обработали? — Заканчиваю, Виктор Сергеевич. ВЦ задерживает. — К Александру Игоревичу обращались? — Он обещал. Но там очередь… — Пойдемте, я гляну, что вы уже сделали и что осталось, — и, не ожидая моего ответа, ринулся к лаборатории.
Он быстро просматривал лист за листом, иногда делал пометки.
— Проверьте еще раз это соединение. В чистом виде и с бензольным кольцом. А потом уже включайте в препарат.
— Уйдет уйма времени, Виктор Сергеевич.
— Кто же говорит, чтобы вы его проверяли на обезьянах или коровах. На математических моделях! А параллельно — на мышах.
— В ВЦ — очередь, — робко напомнил я.
— Математику учили? Вам сейчас нужна простейшая модель. Сами не в силах ее составить? Сколько раз повторять — без математики в современной биологии делать нечего. Тем более в генной инженерии. Это все равно, что копать котлован под фундамент высотного дома лопатой. Тоже мне землекопец нашелся! — Он фыркнул от огорчения. — Вы же были неплохим математиком в университете. Думаете, я забыл? И не спорьте. Начните сами, а я помогу. Начните сегодня же.
Я невольно взглянул на часы, и он начал злиться:
— Ну, не в буквальном же смысле. Вчера. Завтра. В течение ближайших двух дней.
— Хорошо, Виктор Сергеевич, но вот здесь, посмотрите… Реакция проведена до конца, а ткань не изменилась так, как предполагали…
Он прищурился, поймал меня в прицел глаза, стал рассматривать:
— О-о, начинающий хитрец! Желаете, чтобы за вас подумали? Притворяетесь, что сами не знаете ответа? Исчерпаны возможности этой ткани, батенька добрый молодец. Ищите обходные пути. Не всегда прямой путь — кратчайший. Иногда и с тылу зайти надобно… Замените, например, для начала фермент группы «зет» ингибиторами…
Я откинулся на спинку стула. Именно это предполагал сделать я. Но догадка стоила мне недели напряженных размышлений и поисков. А он вот так просто — за минуту. Ну что ж, говоря его словами, если в твое распоряжение попала мозговая машина повышенной мощности, используй ее до конца. (Отчего-то мне стало обидно.)
— Виктор Сергеевич, посмотрите в этот лист. Вот здесь тоже ничего не выходит…
— А здесь за вас посчитал Александр Игоревич в самом начале. В рекомендациях было записано. Забыли, потеряли, добрый хитрый молодец? Разыщите!
Ну и память у него. Феноменальная! Страницы сложнейшего текста с математическими расчетами помнит наизусть. Мне рассказывали, что однажды где-то на отдыхе он на пари читал стихи разных поэтов. Три часа кряду — ни разу не повторился и не запнулся. Но на этот раз он ошибается: я отнюдь не забыл рекомендаций скомбинировать живую ткань с искусственной и применить новый вид пластмассы…
Виктор Сергеевич окинул меня подозрительным взглядом:
— Или не хотите привлекать на помощь химию полимеров? Решили обойтись собственными «демоническими усилиями»? Гордыня вас погубит, добрый молодец.
И от того, что он снова попал в точку, раздражение неумолимо начало расти во мне, как снежный ком, подступало к горлу.
— Мы хотим перестроить живую ткань, а не менять ее на искусственную. В противном случае зайдем дальше, чем предполагали.
Он закинул ногу за ногу, потом вскочил и забегал из угла в угол. Его движения стали беспорядочными, в них появилась беспокойная юркость подростка. Внезапно он круто остановился напротив меня, смешно, по-верблюжьи выпятив нижнюю губу:
— А вы точно знаете, где нужно остановиться?
Неужели он не понимает, куда ведет этот путь? Пагубный путь, на котором нельзя будет остановиться и повернуть обратно? Меня ничто уже не могло сдержать. Силы были неравны, будто я опять выходил на кулачный бой против известного всей школе силача Петьки «Боксера».
— Сначала заменим один участок, затем — другой, третий… А что останется? Нет, я не пойду на такой компромисс. Этот путь не для меня!
— Не плюйте в колодец. — Когда же он пригодится? — Когда исчерпаются резервы природных структур. А они неминуемо исчерпаются. И сравнительно скоро. — Даже переделанных и улучшенных нами? — Даже. Пластичность природных структур имеет предел. Я молча смотрел на него, напряженно морща лоб, придумывая достойное возражение. — Ну что вы уставились на меня, как на новые ворота? Видимо, академик здорово разозлился, если не воздержался от оскорбления: Он всегда злился, когда его недостаточно быстро понимали те, кого он считал своими учениками. Ему казалось, что они упрямятся и не желают вникнуть в суть, что люди вообще предпочитают не напрягать клетки серого вещества мозга. А он сам никак не желал понять, что за его мыслью трудно угнаться, что обычному человеку необходимо дополнительное время, чтобы воспринять и постигнуть его мысль.
— Ладно, будем считать, что у вас слишком длинная шея, — ворчливо проговорил он и, раздраженно барабаня пальцами по спинке стула, начал объяснять:
— Когда конструктор создает тип автомобиля, он рассчитывает его для определенных условий, хотя и оставляет запасы прочности, мощности. Если вы захотите улучшить модель — сможете заменить шасси, форсировать двигатель и выжмете дополнительную скорость. Скажем, со ста пятидесяти до двухсот километров в час, до трехсот наконец. Но если вам понадобится скорость полторы тысячи километров в час, а?
— Создам другую модель.
— Гопики-попики! Мы же не в детском садике. Это уже будет не автомобиль, черт возьми!
— Почему, черт возьми?
Он угрожающе уставился на меня, нетерпеливо пофыркивая, как рысак перед препятствием.
— Притворяетесь? Стараетесь разозлить? Это известно школьнику. Сопротивление среды, черт возьми! Для такой скорости придется менять среду. Это уже будет не автомобиль, а самолет.
Вид у меня, вероятно, был растерянный, и он слегка смягчился:
— Вы впали в амбицию, гордый добрый молодец. Придется начинать с азов. Природа создавала человека для тех же целей, что и дождевого червя или там божью коровку. Борьба за существование, размножение в условиях замкнутого пространства и снова борьба за существование. Да, добрый молодец, и создавала она его по принципу червя, а не творца всемогущего! Не хотите червя, претит вам, так в лучшем случае — шимпанзе, хотя тут нет никакой принципиальной разницы. Те же основы конструкции, обмен веществ, способы питания, взаимодействие с внешней средой, поддержание гомеостаза. А человек взял да и стал из собирателя сеятелем, и для этого ему понадобилось еще стать существом социальным — исследователем и творцом. Так он участвовал в процессе самопрограммирования, без наказа матушки-природы… Хотите спросить, почему без наказа? Он был бы зафиксирован в отличиях нашего с вами строения от всего остального животного мира, а его нетути. Итак, без наказа Матушки человек решил стать из автомобиля самолетом, даже ракетой. Более того, из подопытного — экспериментатором. Как уж тут обойтись той же конструкцией организма?
— Значит, по-вашему, выход в ином: искусственные ткани, искусственный интеллект, а потом — искусственный человек, гомосинтетикус, сигом? Иные способы усвоения энергии, переработки информации, иные принципы построения? Слышал о таких модных идейках.
— Модными идеи становятся в силу целесообразности. Возьмите, например, такой печальный парадокс. Чем старше становится человек, опытнее, богаче как личность, тем более разрушает его организм неумолимое время, пока годам к восьмидесяти он не одряхлеет совсем. А ведь дай нам природа иной принцип — возможность свободной замены частей, — и в сорок лет, поумнев и став опытней, человек бы устроил свой организм сильней, здоровей, чем был он в двадцать; в восемьдесят — здоровее, чем в сорок, а в сто, в тысячу? Представляете? А ведь сигомам мы дадим принцип замены частей и еще многие другие, которые уже применяем в машинах и аппаратах. Сигомы сначала помогут людям обжить космос, они будут и помощниками и сыновьями человечества, и сами они смогут жить в любом уголке Вселенной…
— Но для кого тогда прикажете стараться? Я эгоист, как все люди.
— Не-е-ет, ничего не поделаешь! — он даже ногой нетерпеливо притопнул. — Тупо сковано — не наточишь. Вы бы думали не как возразить, а как понять. Речь идет именно о сохранении человеческого — лучшего, что в нас есть. Расстается же человек с родным, кровным своим аппендиксом. Меняет челюсть, сердце, почки… Расстанется и с большим, когда прижмет, когда поймет…
— Не хочу, не желаю этого понимать, Виктор Сергеевич, — сказал я, глядя в его сверкающие антрацитом глаза. — Ни сейчас, ни потом.
— Не зарекайтесь на потом. Потом видно будет! Он уже дошел до опасной «стадии кипения». Но меня, как мама говорила, «несла нелегкая»:
— Это видно уже сейчас. А вам, Виктор Сергеевич, с такими мыслями надо от нас уходить в другое учреждение. В институт кибернетики, например, или эволюционного моделирования…
Я испуганно умолк, поздно поняв, что перешагнул дозволенную грань. Но он не закричал: «Учить меня вздумали, метр?» Он оторопело посмотрел на меня, и скупая улыбка высветила его раскаленные, как жаринки, зрачки. Они вдруг начали тускнеть, словно подергиваться пеплом. В них еще оставались светящиеся точечки, но вот внезапно они исчезли, глаза изменились, будто повернулись ко мне другой стороной, устремив взгляд куда-то вовнутрь.
— Что ж, может быть, вы и правы, — задумчиво произнес он. — Нет, нет, не спорьте. Есть некоторые азбучные истины. Вы вовремя напомнили мне одну из них: каждый должен заниматься в первую очередь своим делом. И отстаивать его. Вы лучше усвоили эту истину, чем я. Спасибо, Кто-то из поэтов хорошо сказал: «Пусть каждый своим путем идет, пока пути не сольются…»
Он был сейчас совсем не похож на того Виктора Сергеевича, который кричал и топал ногой несколько минут назад. Его узкое лицо стало удивительно мягким, слегка печальным, глаза вбирали в себя свет, и вдруг снова засветились, но уже по-иному — матово, ласково:
— Знаете, — сказал он доверительно, — я очень счастливый человек, что имею таких сотрудников. Они не дают подавлять себя. И правильно делают. Иначе всем было бы неинтересно.
И опять он задумался о том же, потому что через секунду произнес:
«Когда же сольются наши пути, увидим, куда мы шли, и что нас ждало в конце пути, и кто нас у финиша ждал…»
Мне показалось, что в комнате сгустились тени, стали часовыми в углах, за шкафами термостатов, легко легли на его выпуклый шишковатый лоб. Потом я понял, что на распределителе выключили фонари подсветки.