— Поэтому следует еще раз проверить некоторые компоненты полигена, — словно не слыша моего ответа, произнес он и ткнул коротким толстым пальцем в развернутый лист. — Например, вот этот. Причем я лично попрошу вас попутно испытать, способен ли он исправлять у потомков врожденные дефекты…
— Серповидную анемию, например…
— Рад, что вы с полуслова поняли всю важность задачи. Да, эта работа имеет огромное значение для практической медицины. Сотни людей, несчастных уже со дня рождения…
— Но это другое направление. Потребуется изменить всю методику.
— Ну что ж, измените. Зато докажете, что не напрасно хлеб едим.
— Евгений Степанович, вы же прекрасно знаете, в каком направлении я вел поиски. Между прочим, с благословения дирекции института…
— Бывшей, — вставил Владимир Лукьянович.
Слово или тон, которым оно было сказано, покоробили директора. Владимир Лукьянович заметил неудовольствие шефа и зашел с другой стороны:
— Для наших экспериментов государство выделяет немалые деньги. Оно вправе ждать практической отдачи. Иначе вы больше ничего не получите, работу исключат из плана.
— Государство — это вы? — уже не в силах сдерживаться, спросил я.
— Владимиру Лукьяновичу не так просто выбивать деньги и аппаратуру, — примирительно проговорил Евгений Степанович. — Другое дело, если бы он мог указать немедленную практическую пользу…
— Он ее укажет. — Когда? — Для первого этапа массовой проверки в совхозе понадобится полгода. — А денег? — Четыреста тысяч. Два ТФ-синтезатора стоят триста тысяч. И еще сто тысяч на содержание подопытного стада.
— Ни дать ни ждать, — скороговоркой произнес Владимир Лукьянович. Я понял: ни столько дать, ни столько ждать они не смогут.
— Сколько сможете? — обратился я к директору, словно его зама в кабинете и вовсе не было.
Полное лицо Евгения Степановича выразило озабоченность, складки у щек углубились.
— Наш разговор повернул не в ту степь, Петр Петрович. Вы можете продолжать свои опыты, но необходимо испытать полиген в первую очередь для выяснения возможностей лечения наследственных заболеваний.
Он открыл карты. Оставалось расставить все точки над «и».
— То есть для того, чем сейчас занимается ваш отдел? — спросил я в упор.
— Эту задачу ставит» перед нами академия. Как вам, может быть, известно, наш институт академический.
— Кто платит деньги, тот заказывает музыку, так?
— Фи, зачем утрировать, — проскрипел Владимир Лукьянович, но Евгений Степанович жестом руки остановил его.
— Мы выделим вам средства, которые вы просите. При условии, что опыты пойдут по определенной схеме.
Я понял, что мои планы рушатся — средства в его руках.
— Но, Евгений Степанович, если полиген принесет плоды, ваш отдел сможет их использовать в нужном вам направлении, — взмолился я, сдерживая ярость.
Он тяжело и шумно вздохнул: — Сколько времени упустим!.. — Сколько несчастных не спасем! — как эхо откликнулся Владимир Лукьянович. Внезапно на его лице мелькнула хитрая жирная усмешка:
— Новое направление опытов, между прочим, ускорило бы защиту диссертации и продвижение на новую должность. Ведь на вашу зарплату трудно содержать семью…
Это был удар ниже пояса. Я поднялся:
— Не дадите денег, обращусь в академию. План утверждали они. А новое направление пусть развивает ваш отдел, Евгений Степанович.
— Какой вы горячий, Петр Петрович. По летам, но не по званию. Так и быть, мы выделим средства на один синтезатор. И подождем месяца три. Это предельный срок. Если ожидаемые результаты не замаячат, пересмотрим отношение к вашим опытам и обещаниям.
Я попытался еще возражать, но его лицо утратило мягкость, окаменело. Голубые глаза навыкате превратились в ледышки и смотрели мимо меня. Моих возражений он больше не слушал, будто залепил уши воском.
Последнее слово осталось за ним. А как могло быть иначе? Эра Виктора Сергеевича кончилась.
* * *
Завидев меня, Опал встал на задние лапы, выпрашивая подачку. Из большой клетки послышалось угрожающее «у-ух!». Это подавал голос новый вожак Дик, заменивший Тома. Его угроза относилась к Опалу. Самки тоже заволновались, забегали, засуетились, принимали позы то подчинения, то ярости.
Почему новый вожак так разозлился? Ревнует? Но Опал — молодой самец и Дику не ровня. Вожак не должен бы его опасаться.
А тем временем Дик сотрясал решетку, словно пытаясь разогнуть прутья и вырваться на волю, чтобы сойтись с противником. Это было очень похоже на поведение Тома перед тем, как его отравили. Что все это значит?
— Угомонись, Дик, — сказал я и бросил ему яблоко, которое хотел было отдать Опалу, подумав: «Вот яблоко раздора».
Дик поймал яблоко, откусил с хрустом кусок, но не утих, а затопал ногами и заверещал. Ему вторили самки, и шум слился в оглушительную какофонию.
Но самой удивительной оказалась реакция Опала. Он, который по всем обезьяньим законам должен был бы выразить Дику покорность, приняв соответствующую позу, тоже заухал и угрожающе ударил себя в грудь. А Дик в ответ на такой наглый вызов со стороны недоросля, отпустив решетку, испуганно забормотал. Самки по-прежнему демонстрировали повиновение, но теперь уже я не был уверен, к кому оно относится. Что за чертовщина?
У меня мелькнула надежда: а вдруг наконец-то проявилось действие полигена Л и Опал под его влиянием преобразился? Для меня это сейчас была бы удача по двум направлениям!
Так же внезапно, как взъярился, Опал затих, опустился на четвереньки. Я ему тоже дал яблоко — он к нему даже не притронулся. Видимо, вся энергия ушла на первый порыв.
Я попытался с ним поиграть, но он вяло ответил на приветствие и не повторил даже жест «хочу есть», сколько я его ни упрашивал. На все дальнейшие попытки «поговорить» он не реагировал, только сумрачно глядел мимо меня.
А Дик все еще не успокоился. Он кричал и метался по клетке, хлопал руками себя по бокам, будто кто-то ему угрожал.
В дополнение к этим неприятностям появился дядя Вася с неутешительной вестью: подопытные овцы плохо себя ведут.
— Сшибаются, — сказал он удрученно. — Разрешите рассадить их в разные загоны.
— Дядя Вася, там две овцы и баран? — недоуменно спросил я.
Сначала он не понял моего удивления. Когда же до него дошло, сокрушенно развел руками:
— Так-то оно так, Петр Петрович, да ведь после ваших опытов овцы прибавили в весе, у них и рога появились.
— Ну и отлично, что прибавили. Шерсть изменилась…
— Все так. Зато, доложу вам, и характер изменился. Не зря говорится: бодливой корове бог рогов не дал. А вы ж им дали. Вот овцы и дерутся теперь не хуже баранов. Того и гляди, зашибут друг дружку насмерть. Баран от них удирает со всех ног — и где только прыть берется. Разрешите рассадить подале от греха.
— Рассадите, пожалуйста, дядя Вася, — сказал я. — Нет проблем.
Я шел к выходу из вивария, улыбаясь, утешая себя тем, что полиген Л все-таки приносил зримые плоды. Иногда неожиданные. Ну что ж, во всех явлениях есть оборотная сторона. Но почему же полиген не сработал у Опала?
Остановился снова у его клетки. Просунул руку сквозь прутья решетки, чтобы достать и подать ему закатившееся в ямку яблоко. Он схватил не яблоко, а мою руку в кисти, да так цепко, что мне стало больно. Я разжал пальцы — яблоко упало на пол. Потянул руку назад — он не отпускает.
— Что с тобой, Опал, пусти сейчас же!
Его глаза все так же сумрачно смотрели на меня, показалось, что в них мелькнула осмысленная усмешка, похожая на человеческую, которую я совсем недавно наблюдал. У кого? Мне стало не по себе. Невольно вспомнились рассказы о том, как в заповедниках обезьяны вырывали руки у доверчивых туристов, протягивавших им из окон автомобилей лакомства.
— Опал, будешь наказан! — сказал я, пристально глядя ему в глаза.
Он как бы нехотя медленно разжал свои длинные пальцы, и они несколько мгновений оставались в одном положении.
— Ну и дурень! — в сердцах обругал я его, растирая кисть. — Эх ты, самая большая моя неудача. Да еще позволяешь себе такие шалости!
Он понурил голову, словно понял свою вину. Его глаза были тусклыми, как обычно. Осмысленная усмешка в них могла мне почудиться под влиянием недавнего разговора в директорском кабинете. «Самая большая моя неудача!» — мысленно повторил я.
* * *
Уже у дверей лаборатории повстречал я Александра Игоревича. Похоже, он направлялся к нам. Заметив меня, остановился, приветливо улыбнулся. С тех пор как мы виделись в последний раз, его лицо осунулось, резче обозначилась мешки под глазами, стали больше залысины над высоким морщинистым лбом, в глубине внимательных глаз роилась неизбывная тревога.
— Давно не виделись. Хотел узнать, как дела с полигеном Л, — сказал он с хрипотцой.
— Может быть, показать вам отчет? Принести таблицы и лабораторный журнал?
— Отчет? — удивился он. — Не рано ли? — Я составлял его для Евгения Степановича. Он… («приказал» — резко, «просил» — неправда). Он предложил…
— Даже так? Ну а мне можно без таблиц, — он подчеркнул слово МНЕ.
Я вкратце рассказал ему, в какой стадии находятся опыты. Пришлось упомянуть о сроках, отпущенных для завершения работы. Александр Игоревич иронично прищурился:
— Изволите успеть? — Трудно, — признался я. — Да, Евгений Степаныч круто берет. А если еще раз просчитать варианты? Таким образом получите недостающие материалы.
Он намеренно не сказал, до чего недостающие. Я оценил его тактичность.
— Все равно на защите выплывет. Не буду я защищаться по неосвоенной теме. Да и в конце концов, кто за меня должен просчитывать? Рабы Рима?
— Есть в моем отделе такие мальчики-добровольцы, что помогут добру молодцу. Причем бескорыстно.
— Помогут мне или отделу? Ведь это уже будет диссертация по математическому моделированию биологического процесса.
Он добродушно рассмеялся, даже слезинку смахнул согнутым указательным пальцем, затем совершенно серьезно спросил:
— А почему бы вам, обиженный добрый молодец, в самом деле не перейти в мой отдел? Будете продолжать ту же тему. Разве только чуть-чуть изменится подход.
— Спасибо, Александр Игоревич, — так же искренне ответил я. — Но в некоторых отношениях ваш покорный слуга — человек пропащий. Как, например, вы. Если начал торить одну дорогу, на другую не собьюсь.
— Жаль. Но если надумаете, дверь отдела для вас всегда открыта… Пока я там…
Последней его фразе я тогда не придал должного значения. Меня занимали другие мысли: что же это получится, если они начнут переманивать людей в свои отделы, толкать по своим направлениям? Лебедь, рак и щука. А воз, то бишь институт? Двигаться-то надо…
Вернувшись в лабораторию, я поделился своими мыслями с Таней. Она только грустно улыбнулась:
— Сеньор, вы случайно не Колумбом работаете? Тоже мне открытие! Да эти бывшие закадычные друзья уже друг у друга десятки людей умыкнули. Начал Евгений Степанович. А теперь и Александр Игоревич старается от него не отстать.
— Могла бы и поделикатней со мной, — огрызнулся я, огорченный тем, что, как всегда, узнаю новости последним. — Еще даже не мэнээс. Что дальше будет?
— И ты не сэнээс. И неизвестно, станешь ли им при таких наших зигзагах…
— За кончик языка не боишься? — А у тебя прищепка найдется? — При сильном желании сконструирую. — Мы так бранимся, вроде уже поженились. — Как раз это нам и остается, — я оглянулся. Профессор Рябчун и лаборантки были заняты в дальнем углу. Тогда я быстро и воровато накрыл рукой ее руку, маленькую, теплую, чуть шероховатую, беспокойно-нервную, подумав: «Не дождаться мне скоро прибавки к зарплате. А ну ее, прибавку, как-нибудь перебьемся». И сказал: — А если серьезно, выходи за меня замуж.
Она обожгла взглядом, — ее темно-серые глаза изменили цвет, стали совсем темными, смутными. Где-то глубоко в них вспыхивали и гасли искорки. Опустила голову так низко, что мне стал виден розовый нежный пробор между волнами волос, и вздохнула:
— Подождем. — Сколько можно ждать? Не мальчишка ведь. — Мальчишка, — улыбнулась она. — Тридцатилетний мальчиш. Поженимся после твоей защиты. Хотя бы после того, как ты переместишься на должность ведущего научного сотрудника. — Почему? — Так надо, Петр Петрович. — Я подработаю грузчиком на железной дороге. Или в бюро добрых услуг.
Она вскинула голову. Глаза снова изменили цвет, сузились, стали раскосыми и янтарными, как у рыси.
— Теперь я вижу, что ты не мальчишка. Ты кретин!
— Я не хотел тебя обидеть, Таня, прибавка на самом деле необходима.
— Смягчаю формулировку. Недоумковатый переросток. Подработать сама могу. Знаешь, как я шью?
— Так в чем же дело?
Я увидел, как в углах ее глаз показались слезы. Застыли там свинцовыми дробинками, удерживаемые усилием, губы побелели:
— Я принесу тебе несчастье. Если поженимся, тебе придется отсюда уйти.
— Чепуху вбила в голову. Могла бы отыскать причину посущественней…
Она расслышала муку в моем голосе. И дробинки не выстрелили. Она смахнула их:
— Не злись. Подождем.
— Не могу. Ты мне снишься по ночам. Она вспыхнула румянцем. Краска залила даже лоб и подбородок. Оглянувшись, забормотала:
— Как есть, мальчиш. Ну хочешь, я буду приходить к тебе в общежитие, как жена. Или сделаем так: один мой родственник уезжает в Алжир на два года. Останется изолированная однокомнатная квартира…
— Зачем эти сложности? Если нельзя жить у тебя, поживем в общежитии или в этой квартире. Только сначала распишемся. Чтобы никого не стесняться.
Она отрицательно покачала головой и отвернулась, думая, что я не вижу ее слезы…
* * *
Многие старые сотрудники потом утверждали, что такого бурного собрания не было за все годы существования института. Конечно, особую остроту ему придавал жилищный вопрос. И все- таки дело было не только в этом… Когда я вспоминал и анализировал выступления, реплики членов президиума, то должен был согласиться с Таней: за всеми «случайными» вспышками эмоций, «не вполне мотивированными» обвинениями, «не до конца продуманными» предложениями скрывалась чья-то опытная дирижерская рука.
Уже с самого начала собрания я отметил, что почему-то в президиуме рядом с Евгением Степановичем нет Александра Игоревича. Его место занимал Владимир Лукьянович. Перед ним на столе лежало несколько сколотых скрепками бумажек. Он накрыл их своими руками в веснушках и золотистых волосках. Руки подрагивали, иногда постукивали пальцами, бдительные, настороженные, как два сторожевых пса.
Близко посаженные, чуть навыкате глаза загадочно поблескивали. Казалось, что на носу у него пенсне с невидимой дужкой. На множество вопросов он отвечал спокойно, рассудительно, обнадеживал обиженных, успокаивал раздраженных. Иногда он ссылался на то, что недавно занимает эту должность и не может отвечать за дела своих предшественников. Этих ссылок становилось все больше и больше. Я переглянулся с Таней. Она скорчила гримасу, означающую: да, я тоже заметила. А чего от него ожидать?
— Все-таки вы, Владимир Лукьянович, не ответили на мой вопрос, — не унимался какой-то сотрудник из лаборатории ферментов. — Как могло случиться, что некоторым одиночкам предоставили отдельные квартиры в «гостинке», а мы с женой вынуждены ютиться в общежитии?
— Простите, я уже отвечал на идентичные вопросы, — сказал Владимир Лукьянович. — Что можно добавить? — Он обвел взглядом зал, повернулся к сидящим в президиуме, как бы обращаясь к ним за поддержкой, чуть дольше задержал вопросительный взгляд на директоре. Потом медленно, будто нехотя проговорил: — Вот по такому же точно поводу нам передали из академии анонимное письмо. — Наконец-то он взял в руки сколотые скрепкой бумаги, которые придерживал с самого начала собрания.
«Не то ли самое театральное ружье, которое непременно должно выстрелить в конце третьего акта?» — подумал я.