Кабан пришел сюда давно. Под уступом, в листьях и опавшей хвое, устроил теплую лежку. Здесь и лежал до самого нападения. Следы поведали о разыгравшемся поединке: кусты поломаны, снег с опавшим листом взрыт, все забрызгано кровью. Дальше под крутой склон горы пропахана целая дорога. Между поломанными и поваленными кустами — клочья шерсти, щетины, красные пятна.
Ясно, что тигр ехал верхом на кабане, терзая его изо всех сил, а тот вез огромное тело на своем мощном горбе и не сдавался. Кабан скользил под уклон, крепко упираясь большущими раздвоенными копытами, вырывая и таща за собой кусты, камни, валежник…
Собаки взяты на поводки. Осторожно, шаг за шагом, сдерживая прерывистое от волнения дыхание и держа свое разнокалиберное оружие наготове, мы скользили по этой дороге борьбы, не сомневаясь, что тигр одолел вепря и теперь где-то здесь, внизу, совсем близко, рвет его на куски, утоляя злобу и голод. Сейчас он беспечнее, чем когда-либо. Обычную бдительность заслоняет неутоленная кровожадность или уже сытая сонливость. Сейчас увидим рыже-полосатую громадину, сейчас…
Но случилось невероятное. Старый могучий секач вырвался! Мало того, сам нанес ранение тигру, подцепив его страшным клыком. Видно, это и решило исход поединка. Тигр резко отскочил вправо, оставляя на снегу яркие капли крови, кабан, не останавливаясь, загремел дальше, продолжая рушить все препятствия на своем пути.
Мы стояли озадаченные. В чем дело? Произошел какой-то просчет, какая-то случайность? Может быть, старый секач услышал в последний момент подозрительный шорох и рванулся, нарушив расчет прыжка гигантской кошки? Может быть, владыка поторопился, недооценив сил секача? Ясно, что он схватил жертву не смертельно, не свернул ему позвонков, как делает это с лошадью и даже быком.
Победа, вернее, эта «почетная ничья» дорого обошлась старому секачу: вероятно, он погиб от ран — у нас, к сожалению, не было времени это проверить.
Великий «амба» дальневосточной тайги, выпустив жертву, никогда ее не преследует: таков его закон. Каждый, кому довелось наблюдать его жизнь не в зоопарке, мог убедиться в этом. Так было и сейчас: потеряв кабана, тигр, лишь слегка прихрамывая, невозмутимо зашагал вдоль хребта. И если бы не капли крови в лунках следов, вряд ли кто смог бы предположить, что совсем недавно здесь произошла жестокая схватка, сопровождавшаяся глухим, страшным ревом тигра, надрывным визгом и утробным хрюканьем кабана…
Минуту мы стояли молча, потрясенные следами этой битвы и разочарованные ее исходом.
Отец крепко провел рукавицей по усам: влево, вправо.
— М-да, не вышло, черт подери! Но раненая лапа будет мешать, он скоро где-нибудь заляжет. Будем преследовать, а там посмотрим…
Был яркий, солнечный февральский день. Ветер несильный, снег стал заметно подтаивать. А такого не любят даже здоровые представители семейства кошачьих. Талый снег налипает, набивается между пальцами-когтями, намерзает на тыльной стороне лап, на шерсти. В такие дни кошки предпочитают забраться в скалы или на возвышенность и лежать, наблюдая окрестности. Наш тигр действительно очень скоро сделал лежку. Он вскочил с нее хотя и не замеченный, но уже потревоженный нами.
Шли за ним, пока не вымотались настолько, что стали просить отца сделать привал и перекусить. Он нехотя согласился. Под каменистым пиком спрятались от ветра, развели костер, стали наскоро обедать.
В это время собаки особенно разнервничались. Куда-то исчезали, прибегали обратно взъерошенные. Сидя возле нас, выглядывали из-за камней, тревожно скулили. Чувствовалось, они страшно волнуются. На всю жизнь запомнились расширенные зеленые зрачки вожака Сангори, вздрагивающие ноздри и тонкий нервный писк Тори. Они требовали, чтобы мы скорее шли вперед: «Что вы тут сидите, когда он рядом!» — весь их облик и лихорадочность говорили об этом.
Мы засыпали костер снегом, надели рюкзаки и стали взбираться на крутую каменистую горку, густо поросшую дубом и багульником. Взобрались…
Так вот почему так нервничали собаки! На самом пике, на снегу, потрясающих размеров лежка! Он только что был в двухстах метрах от костра. Между отпечатками вытянутых, как две колонны, лап оттиск чудовищной башки: он опустил ее на снег, наблюдая за нами, маскируясь за стволами деревьев, камнями и кустарником. По обеим сторонам морды на снегу четкие бороздки от длинных усов. Он тоже нервничал: лежа, бил хвостом из стороны в сторону. И — опять ушел.
Мы медленно спускались с пика в седловину, где хребет значительно понижается. От этой пологой выемки начинается последний, сильно заснеженный и заросший затяжной подъем на главную, совсем белую вершину, опоясанную густым темным лесом. Впереди корявый березняк, ельник, пихтач. Тигр направился туда. Отец оборачивается, говорит тихо и серьезно:
— Ребята, будьте настороже. Передвиньте ножи на животы.
Я незаметно подмигиваю братьям Гусаковским — папа, кажется, играет в большую войну!
Но мы передвигаем ножи вперед, поудобнее: «играть в войну» в этом возрасте интересно.
Начинается последний подъем. Снег выше колена. День клонится к вечеру, а мы двигаемся на запад, и красноватые лучи заходящего солнца, пучками пробиваясь сквозь щели густых зарослей, ослепляют. Пар от прерывистого дыхания вырывается клубами и тоже мешает смотреть вперед. Тени становятся контрастными, почти черными. Идем цепочкой след в след: папа, я, Коля, замыкающим — Жорж. Собаки мечутся: то уйдут по следу за деревья, то несутся с поджатыми хвостами назад. Путаются под ногами, скулят, но ни разу не залаяли, как это бывает, когда увидят зверя. Похоже, под вечер у них стали сдавать нервы.
А на меня напала какая-то апатия. Все кажется потерянным и бесполезным. Последняя гора, но длинный, очень утомительный в глубоком снегу подъем. За горой, я знаю, большая чистая гарь; там хищник не задержится, а здесь, в чаще, увидеть его шансов нет. Темнеет, все устали. Ясно, что погоня уже ни к чему… Просто папа принципиально хочет идти до темноты: это метод «спартанского воспитания молодежи». Глупо. Я знаю, мы все трое так думаем, а самолюбие мешает высказаться вслух: потом отец засмеет!
…Но что это за предмет там на снегу, под темными елками? Видно, что зверь. Видно, как ветер шевелит шерсть на боку. Струйка пара колеблется в морозном воздухе над уткнувшейся в снег головой. До него всего шагов пятнадцать, но мы не можем определить, что за зверь: то ли кабарга, то ли кабаненок? И когда тигр успел задавить эту дичь — ведь мы буквально висим у него на хвосте.
Уже всего несколько шагов отделяет нас от убитого зверя. Непонятно. Поспешно делаем эти несколько шагов и останавливаемся в оцепенении, не в силах сразу осознать невероятное: это Тори!
Теплый, даже еще горячий, безжизненно лежит так трагически и бесцельно погибший пес, наполовину утонув в глубоком снегу. Кровь черным ручейком бежит из раздавленного затылка. Слышно, как она тихонько журчит, пробивая темную дырочку в снегу. Над размозженной головой вьется парок…
Немного придя в себя, рассматриваем следы: где же был тигр?
Оказывается, сделав очередную петлю, он залег в двух шагах от своего следа, припав в снегу за поваленным деревом. Вот тут рядом гуськом пробирались собаки. Ветер был от них, почуять врага они не смогли и поровнялись с засадой…
Тигр вскочил и прыгнул. Собаки бросились назад, к нам. По следам видно, какие они делали отчаянные прыжки, пытаясь ускользнуть! Но снег глубок, псы успевают сделать несколько прыжков, а тигр всего три…
Тори, видимо, шел первым, но, повернув, оказался позади всех. И вот результат. Почему никто из них даже не тявкнул, чтобы поторопить нас? Ведь мы были рядом. Наверное, ужас внезапного нападения парализовал сознание.
Мы подняли Торку. Еще одна рана: глубокая, как пулевая, на крупе. Догнав, хищник дотянулся и вонзил страшный коготь около основания короткого хвостика. Затормозив собаку, сжал в челюстях ее затылок. Только раз… И моментально скрылся! Отец возбужден, гонит нас вперед:
— Пошли скорее, он здесь, недалеко, сейчас увидим!
Но мы уже не те, что пять минут назад, мы совсем подавлены. Сникли и собаки. А перед глазами стоит еще живой Тори. И вот он…
Подчиняемся приказу отца и вяло бредем вперед. У Жорки что-то часто начинают запотевать очки. Он останавливается их протирать. Отец сердится, торопит.
Тигр больше не кружит, уходит сквозь чащу широким махом. Кажется, он удовлетворен. А сумерки сгущаются, видимость все хуже. Вдруг кого-то осеняет мысль: надо отравить труп Торки и уходить. Тигр вернется ночью, съест — и ему конец!
Отец задумывается. Он видит наше состояние, бессмысленность дальнейшего преследования и наконец соглашается. Мы возвращаемся, поднимаем Торку со снега, заклиниваем его уже слегка застывшее тело в развилку двух старых берез. Отец снимает рюкзак. У него всегда с собой флакончик стрихнина на волков, для безопасности вложенный в баночку из-под бритвенного мыла. У всех одна надежда — отомстить, если хищник вернется сюда ночью.
Поворачиваем домой. Молча проходим весь путь под звездами. Глубокой ночью подходим к фанзе. Заслышав, Макар зажигает в горнице маленькую керосиновую лампочку; хозяйка на кухне — лучину. Макар, прыгая в темноте на здоровой ноге, бурно приветствует, азартно расспрашивает, но наш унылый вид и слова гасят блеск золотого зуба, разбойничьи усы опускаются.
Раздеваемся, запускаем кормить собак. Коля трогает меня в полумраке кухни за руку и говорит странно чужим голосом:
— Смотри, Торкина чашка.
Она сиротливо стоит в уголке и ждет того, кто уже никогда не вернется…
Тигр не пришел ни в ту ночь, ни в следующую. Погода испортилась, пора было возвращаться в город. Решили, что до оттепели будем приезжать с проверкой каждые девять дней. Так и делали.
До начала апреля по этому хребту прошли два тигра: маленький и большой. Но ни один не подошел к приваде. Вероятно, и большой был не тот.
На проверку ездили по очереди, попарно, каждый раз затрачивая на дорогу три-четыре дня. В последний раз, в начале апреля, приехали с дядькой Виктором.
Внизу, в долинах, уже набухали почки, булькала ручейками весна, а здесь, на глухой вершине, еще лежал глубокий снег.
Подходим к заветному месту. И картина того морозного вечера снова встает перед глазами…
Нет, никто не приходил. Коричневый смерзшийся трупик жалко торчит между толстых сросшихся каменных берез. Мертвые глазницы наглухо запечатаны снегом.
Виктор осторожно снимает любимого питомца и несет в руках на освещенный ярким весенним солнцем юго-восточный склон горы. Я бреду сзади, не в силах отделаться от оживших воспоминаний…
Выбрав уютный и затишный взлобок, мы бережно похоронили необыкновенную собаку, воздвигнув метровый курган из дикого замшелого камня. Белая, опоясанная темным лесом гора получила название «Торкина сопка». Наверное, этот курган стоит там и по сей день, уже десятки лет встречая первые лучи восходящего солнца всех четырех времен года.
Кыс
Не помню, как его поймали, только, помню, отец внес в столовую корзинку и сказал:
— Смотрите, кого я привез! — Из дырки в крышке вдруг показалась очаровательная серая в крапинках мордочка, круглая головка со стоячими ушами, а на ушах — черные кисточки. И прежде чем открыли корзинку, путешественник сам вылез через дырку, прыгнул на пол и остановился, внимательно разглядывая собравшихся. Все дети замерли от восторга.
Вроде большой котенок, однако так могло показаться только с первого взгляда. Размером со взрослую кошку, но голова больше, лапы толще, а хвост короче. Вообще он был похож на плюшевую игрушку: серо-коричневый, в черных пятнышках, шейка и животик белые, кончики ушей, кисточки на них и кончик хвоста — черные. Глаза большие, желтые, с узким черным зрачком, белые усы, черный нос и розовый язычок, который рысенок сразу же показал, когда стал лакать из блюдечка поставленное перед ним молоко.
Кто-то позвал: «Кыс-кыс-кыс…» Так он и остался Кысом на всю жизнь. А прожил у нас в доме несколько лет.
Сначала Кыс жил в городе, потом переехал с нашей семьей в дачную местность, где ему сразу была предоставлена большая свобода. Он рос на правах домашних собак. Только разница была в том, что собакам не всегда разрешали заходить в дом, а Кыс мог являться когда ему вздумается. Он имел право залезать на стулья, забираться на диван, кувыркаться там, играть с диванными подушками.
Кыс очень скоро стал совсем ручным. Никто специально не занимался его воспитанием, но больше всех любила рысенка и ухаживала за ним мама. И, надо сказать, он, конечно, считал ее главной хозяйкой и слушался беспрекословно. А такие слова, как «иди сюда», «пошел вон», «ложись», «садись», «кушать» и «гулять», он запомнил очень быстро и принимал как команду.
Про рысь принято рассказывать всякие страхи. Она, мол, и не приручается, и всю жизнь дичится, и с собаками не уживается. Это неправда. Рысь — очень ласковое, игривое и послушное существо, если, конечно, с детства обращаются с ней приветливо и без дела не обижают. А у нас в семье в этом отношении был установлен строгий порядок: никогда не обижать, не теребить, не мучить животных. За это они платили добром и привязанностью. Подрастая, мы так привыкли, что вся домашняя живность — наши друзья, что сами опекали и защищали ее от других детей.
Кыс очень любил играть. Когда был маленьким, мог без конца гоняться за бумажкой на веревочке, как это делают все котята. Когда подрос, полюбил бороться. Боролся и с нами, и с собаками. Упадет кто-нибудь на диван, свалит Кыса, и начинается…
Но хватал зубами в меру, никогда не кусался серьезно. А если от этих игр и бывали царапины, то такое и при играх с кошками случается. С собаками Кыс очень дружил и боролся с большим азартом. То перепрыгивал через них, то, обхватив лапами, сам падал на спину и делал вид, что проиграл… Не было случая, чтобы такие игры кончались дракой или ранением.
Однажды, играя с Кысом, кто-то сильно и неосторожно дернул за веревку с бумажкой и повредил ему один из верхних клыков. Клык вывернулся наружу, приподняв с одной стороны губу. Эта примета — как постоянная улыбка — осталась у него на всю жизнь.
Все мы, начиная с нашего деда, — охотники. Постоянно бывали подолгу в лесу, часто ловили зверей живьем и многих приручали. Побывали у нас дома тигренок, барсенок, медвежонок, волчонок, барсуки и олени. Были среди них совсем ручные, но такого домашнего, как Кыс, не было ни одного.
Среди охотников часто приходится слышать страшные рассказы о том, что рысь, мол, бросается на человека с дерева. Караулит его на ветке над тропой — и внезапно кидается ему на шею…
Не стоит этому верить. Повторяю, мы охотники трех поколений. У нас, конечно, было много друзей, тоже настоящих, серьезных охотников. И ни с кем ничего подобного не происходило. Да, раненый хищник опасен, в том числе и рысь. И не раненый, если его долго преследовать, рассердить — тогда берегись, может броситься. Может напасть мать, оберегая своих детенышей. Но это всё в порядке самозащиты или контрнападения.
Конечно, рысь — хищница и живет охотой. Она ловит диких коз, кабанят, кабаргу, зайцев, зазевавшихся лесных птиц, когда они ночуют на земле или в снегу. Иногда, если в лесу мало корма или когда у рыси детеныши, она приходит и к домам, таскает кур, собак, поросят. В легенды о нападениях на людей из засады, с дерева никогда не верили ни я, ни мои друзья из числа бывалых охотников.
Но это не значит, что рысь не нападает с дерева вообще. Нет, она прекрасно лазает по деревьям и действительно делает там засады. Но только на зверей. Несколько раз приходилось видеть рысь во время рева изюбров. Ревет огромный бык с громадными рогами; ему откликается другой. Кажется, что горы гудят от этого мощного рева. И вдруг что-то мелькает как тень. Наводишь бинокль — рысь! Подходит к месту встречи бойцов невидимкой, подползает, как змея.