— Хотя, возможно, у этой теории «воинственного поведения» может быть и другое объяснение. Возможно, все эти ребята просто больны.
— Ну да. Ату его, ату!
— Все это было бы смешно, — мрачно проговорил он, — если бы не было так грустно.
— Я вовсе не…
— Кэрин, пойми, что даже если бы те трое парней и не явились бы тем вечером в Испанский Гарлем, чтобы убить Морреса, то я просто уверен, что рано или поздно кто-нибудь из пуэрториканцев обязательно забрел бы в Итальянский Гарлем, чтобы прикончить кого-нибудь из Громовержцев. Я слышал, как они говорили о своих врагах. И это уже не детский лепет типа игры в полицейских и воров. Когда эти ребята говорят, что хотят кого-то убить, то именно это они и собираются сделать. Убить! Это видно по их глазам.
— Но ты не можешь оправдывать убийц лишь на том основании, что когда-нибудь они сами могли бы стать жертвами.
— Нет, конечно же нет. Я просто думал над тем, что сказала мне сегодня миссис Моррес, мать убитого мальчика.
— Ну и что же она тебе такого сказала?
— Она назвала убийц сына зверями. Вопрос в том, были ли они ими на самом деле.
— Не знаю, Хэнк.
— И если они были зверями, то кто, черт возьми, выпустил их в тот лес, по которому они теперь рыщут?
— То же самое можно сказать о любом убийце. Все люди являются продуктом своего общества. Но тем не менее у нас есть законы, защищающие…
— Неужели если мы отправим этих троих ребят на электрический стул, то другие пацаны перестанут убивать?
— Может быть, и перестанут.
— Может быть. А может быть, и нет. А в этом случае мы лишь продолжим череду бессмысленных убийств, добавив к смерти Морреса еще три — Дипаче, Апосто и Рейрдона — с той лишь единственной разницей, это наше убийство будет санкционировано обществом.
— Ну, ты даешь! — покачала головой Кэрин. — С тобой не соскучишься.
— Где же справедливость? — задался вопросом Хэнк. — И вообще, что, черт возьми, это такое — справедливость? Зазвонил телефон, и Кэрин поспешила снять трубку.
— Алло? — сказала она. И после паузы:
— А, здравствуй, Элис. Как дела? Спасибо, у нас все хорошо. — Она снова замолчала, сосредоточенно слушая, а потом:
— Да? Ну конечно, я понимаю. Нет, бросать его одного не годится. Да, я все прекрасно понимаю. Надеюсь, ему скоро станет лучше. Спасибо за звонок, Элис. — Она положила трубку, и вид у нее был довольно озадаченный.
— Элис Бентон? — поинтересовался Хэнк.
— Да.
— И что случилось?
— Она не сможет прийти к нам в субботу. — Кэрин замолчала, покусывая губы. — Хэнк, я пригласила к нам на обед кое-кого из соседей. Хотела, чтобы они познакомились с Эйбом Сэмелсоном.
— Ясно. И что, у Бентонов что-то стряслось?
— У Фрэнка поднялась температура. Элис не хочет оставлять его дома одного.
Телефон зазвонил снова. Кэрин взглянула сначала на него, потом на Хэнка, а затем побрела к аппарату, чтобы ответить на звонок.
— Алло? Да, это Кэрин. Марсия, дорогая, здравствуй. Как дела? Нет, ты не отрываешь нас от обеда. Хэнк только что вернулся домой и… Что? — Еще какое-то время она молча слушала. — Ясно. Очень жаль. Мы так на вас рассчитывали… Да, ошибки иногда случаются, особенно когда каждый ведет свой ежедневник. Да, я понимаю. Конечно, Марсия. Я очень рада, что ты позвонила. — Она опустила трубку на рычаг и осталась неподвижно стоять у телефона.
— Марсия Дикарло?
— Да.
— И она тоже не может быть у нас в эту субботу?
— Не может, — кивнула Кэрин.
— И почему, интересно знать?
— Джо еще раньше запланировал на это же время другую встречу. Он сделал пометку в своем ежедневнике. А когда я звонила, то она не знала, что этот день у них уже занят. Теперь она извиняется и говорит, что они зайдут к нам как-нибудь в другой раз. — Кэрин помолчала. — Так что, Хэнк, у нас уже три отказа.
— М-м-м. Неужто Макнелли с Пирсом и сюда добрались? Узнаю их изящный почерк…
— Не знаю… Неужели наши соседи?..
— Неужели наши соседи полагают, что мы подрываем их жизненные устои, пытаясь призвать к ответу убийц пуэрториканца? Даже не знаю, что сказать. Честно говоря, до сих пор я был более высокого мнения о наших соседях.
Телефон зазвонил снова.
— Я сам подойду, — сказал Хэнк. Он отставил бокал с выпивкой и направился к телефону. — Алло?
— Хэнк, это ты?
— Да. А кто говорит?
— Джордж Тэлбот. Здорово, приятель! Как дела?
— Так себе. А у тебя, Джордж?
— Слушай, Хэнк, у меня тут возникла небольшая проблема. Боюсь, что мы с Ди никак не сможем прийти к вам в субботу на вечеринку.
— Что-нибудь случилось?
— Да в общем-то, нет, просто «мозговой центр» моей конторы постановил, что я должен непременно отправиться на выходные в Сиракьюс. Вести переговоры с одним очень перспективным придурком на предмет закупки у него сухих завтраков. Ну что тут поделаешь? Я ведь человек подневольный, что велят, то и делаю, и это ни для кого не секрет.
— Да уж, никакого секрета здесь нет. Все очевидно, — сказал Хэнк.
— Вот-вот. Да и что, по-твоему, важнее: лишний стакан выпивки или же кусок хлеба с маслом на столе?
— Да-да, конечно, — согласился Хэнк. — И когда же ты уезжаешь?
— Завтра. То есть я так предполагаю. Вернусь в понедельник. Если, конечно, наши шишки из правления до того времени не придумают что-нибудь еще. Но во всяком случае, на нас не рассчитывай.
— А ты в последнее время не виделся с Макнелли и Пирсом? — спросил Хэнк.
— С кем?
— С Джоном и Фредом, — пояснил Хэнк. — Нашими добрыми соседями. Ты давно их не видел?
— Ну, вообще-то мы видимся довольно часто. По-соседски. Ну, сам понимаешь.
— Понимаю, Джордж. Я все отлично понимаю. Спасибо, что позвонил. Жаль, конечно, что ты не сможешь в эту субботу быть у нас. Но ты не одинок, потому что уже очень многие наши соседи слегли с насморком, а у других умирают любимые бабушки где-нибудь в Пеории. Полагаю, вы даже могли бы собраться все вместе и устроить собственную вечеринку.
— Хэнк, ты это о чем?
— Небольшой детский праздник под девизом «Сделай сам». Можно было бы смастерить своими руками кучу занимательных вещиц.
— Понятия не имею, что ты имеешь в виду!
— Например, сколотить замечательный деревянный крест, а затем сжечь его на лужайке перед моим домом. Было бы очень весело.
— Хэнк, послушай…
— Ты хочешь мне еще что-то сказать, Джордж?
— Мне действительно нужно ехать в Сиракьюс. И это никоим образом не связано с теми сплетнями, что разносят Макнелли и Пирс.
— О'кей!
— Ты мне веришь?
— А разве это что-нибудь изменит?
— Нет, но мне просто важно знать. Я не испрашиваю у тебя советов, как заключать сделки на продажу сигарет. И не собираюсь поучать тебя, как тебе выполнять свою работу. — Тэлбот немного помолчал. — Ведь участие в заговоре — тоже грех, не так ли?
— Извини, Джордж. Но этот дурацкий телефон сегодня весь вечер звонит как бешеный.
— Я просто хотел, чтобы ты знал, что я не пополнил ряды варварских орд. Мне действительно нужно уехать. И сказать по совести, мне и самому ужасно хотелось познакомиться с Сэмедсоном.
— Ладно, Джордж. Жаль, конечно, что ты не сможешь прийти. Спасибо за звонок.
— До встречи, — попрощался Тэлбот, и в трубке раздались короткие гудки.
Хэнк опустил ее на рычаг.
— Кого ты еще пригласила? — , спросил он у жены.
— Крониных.
— Они еще не звонили?
— Пока нет.
— А думаешь, позвонят?
— Не знаю.
Он подошел к жене и обнял ее:
— Ты сердишься?
— Нет. Просто почему-то немножко грустно. Мне здесь так нравилось…
— Перестань говорить так, как будто мы уже завтра переезжаем отсюда.
— Я имела в виду совсем другое. Никогда бы не подумала, что наши соседи такие… — Она покачала головой. — Что плохого в том, если человек выполняет свою работу так, как считает нужным?
— Я всегда был убежден, что работать нужно только так, и никак иначе, — сказал Хэнк.
— Да. — Кэрин немного помолчала. — Ну и черт с ними! Нам больше достанется. К тому же мы с тобой проведем целый вечер в обществе Эйба.
— Конечно, — согласился Хэнк и улыбнулся.
— Меня поражает другое. Если уж даже все эти добропорядочные граждане Инвуда, эти столпы общества, законодатели общественного мнения — если уж даже они ведут себя таким вот образом, то чего же ожидать от детей, живущих в Гарлеме? Слушай, Хэнк, а может быть, там и не должно быть никакой причины. Возможно, просто люди больше предпочитают ненавидеть, чем любить?
— Ну это уж вряд ли, — проговорил он и снова улыбнулся. — Вот я, к примеру, больше всего на свете предпочитаю любить. А ты разве нет?
— Ты — сексуальный маньяк, — сказала она. — Когда-нибудь тебя все-таки выведут на чистую воду и посадят под замок до конца твоей активной половой жизни.
Раздался телефонный звонок.
— Это Кронины, — предположил Хэнк. — Бойкот должен быть единодушным. Зато теперь мы точно знаем, что все на нашей улице считают, что мы должны просто похерить дело Морреса и поскорее забыть о нем. А троим юным героям, отправившим его на тот свет, воздвигнуть памятник в парке. Так ты снимешь трубку или мне самому ответить?
— Я подойду, — сказала Кэрин.
— Закопать Морреса, пока тот не начал вонять. А юных убийц похлопать по плечу и сказать: «Отлично сработано, парни!» И тем самым снискать почет и уважение Макнелли с Пирсом и всех истинно белых протестантов нашей округи.
— Кронины — католики, — вздохнула Кэрин. — А вот ты сейчас сам начинаешь уподобляться Макнелли.
— Это я так образно выразился, — пояснил Хэнк. Кэрин сняла трубку.
— Алло? — сказала она, немного послушала, а затем, все еще продолжая слушать, со знающим видом кивнула Хэнку.
Глава 9
Судья Авраам Сэмелсон сидел на открытой веранде дома семейства Белл в Инвуде, держа в изящной руке широкобедрый, суживающийся кверху бокал с коньяком. Небо к западу было усеяно звездами, и, склонив к плечу лысую голову, судья задумчиво вглядывался в небеса, согревая в ладони бокал с ароматным напитком, наслаждаясь его изысканным букетом и изредка отпивая коньяк маленькими глотками. В доме был включен проигрыватель, и тихая музыка лилась из открытой двери во внутренний дворик, где цвели любовно выращенные Кэрин цветы. Отсюда открывался великолепный вид на реку, за которой темнели скалы Нью-Джерси.
— Да уж, Хэнк, этот Бартон здорово тебя пропесочил в своих статейках, — сказал Сэмелсон.
— Это точно, — согласился Хэнк.
— Но лично мне кажется, что результат скорее окажется обратным, и это сыграет тебе на руку. Сам того не ведая, он создал вокруг тебя ореол этакого лихачества и романтизма. Разве во всем Нью-Йорке найдется мужик, который не мечтал залезть под юбку к цыпочке-ирландке? Нет, разумеется, я не верю ни единому его слову. Но все-таки вся эта история может служить наглядным примером того, какую опасность таит в себе бездарное сочинение. Бартон задается целью покончить с тобой, и каков же результат? Он создает образ романтического героя.
— Не думаю, что результат получится таким уж романтичным, — заметил Хэнк.
— Просто ты слишком чувствителен. Таких, как Бартон, нельзя ненавидеть, над ними можно лишь посмеяться. Выряди его в длинный плащ и шепни на ушко какую-нибудь многообещающую сплетню — и он счастлив. И уже воображает себя великим репортером.
— И все-таки, мне кажется, он довольно опасен, — проговорил Хэнк.
— Если только воспринимать его всерьез. Если же мы лишь посмеемся над ним, то вся эта его опасность немедленно улетучится.
— Если бы так!.. — вздохнул Хэнк. — Черт возьми, Эйб, если б ты только знал, как бы мне сейчас хотелось согласиться с тобой.
— Ты не соглашался со мной никогда, и я не вижу причины, по которой тебе следовало бы начать делать это сейчас. Ты был самым большим спорщиком среди студентов, изо всех, кто прошел через мои руки за те четырнадцать лет, пока я преподавал юриспруденцию. Но справедливости ради — а мое теперешнее положение судьи обязывает меня быть справедливым — вынужден констатировать, что ты был и самым способным моим студентом.
— Спасибо за комплимент.
— Думаю, теперь я могу точно сказать, что за все четырнадцать лет моей преподавательской деятельности у меня было лишь шестеро учеников, которым я в душе прочил будущее адвоката. Остальным же следовало бы податься в сапожники. — Сэмелсон замолчал. — Или тебе такое заявление кажется слишком категоричным?
— Ну, в общем-то оно, конечно, немного отдает снобизмом, хотя…
— Я вот тут подумал об отце Дэнни Дипаче. Ведь он, кажется, держит обувной магазинчик, не так ли?
— А… ну да.
— И что он за человек?
— Я никогда не встречался с ним.
— Наверное, он… Хотя ладно, не будем об этом.
— И все-таки, что ты хотел сказать?
— Лишь то, что преступление не происходит само по себе, на пустом месте. И если уж ребенок откалывает такой фортель, то в девяти случаях из десяти выясняется, что там и с родителями не все в порядке.
— И что нам с этим делать? Вместо детей судить родителей, что ли?
— Я не знаю, что делать, Хэнк. В законе ничего не говорится о распределении вины. Если трое вступают в сговор с целью совершения преступления и лишь один из них спускает курок, то все равно судят всех троих. С другой стороны, если в результате не правильного воспитания в семье или же его полного отсутствия один ребенок пыряет ножом другого, то его родители не считаются нарушителями закона. Но разве это правильно? Почему же в таком случае их никто не обвиняет в соучастии?
— Хочешь сказать, что нужно арестовать и родителей?
— Ничего такого я сказать не хочу, и вообще брось свои адвокатские штучки и не пытайся поймать меня на слове. — Сэмелсон усмехнулся. — Я просто задаю вопрос: где начинается ответственность и где она заканчивается?
— Хороший вопрос, Эйб. Найди на него ответ и после этого можешь открыть на телевидении свое собственное интеллектуальное шоу.
— Этот вопрос встает передо мной каждый день в зале суда. И каждый день я ищу на него ответ, в соответствии с законом выношу приговор, устанавливаю наказание, соответствующее преступлению. И все-таки нет-нет да и подумаю: а справедливо ли я, собственно говоря, поступаю?
— Что? Эйб, да ты, наверное, шутишь!
— Нет, не шучу, но это строго между нами, и если ты только проболтаешься кому-нибудь об этом, то я расскажу газетчикам, как ты однажды теоретически выстроил защиту по делу Сакко и Ванцетти.
— Кэрин, у него потрясающая память, — усмехнулся Хэнк. — Вбирает в себя все, как промокашка.
— Только уже слишком потертая и заляпанная чернилами, — добавил Сэмелсон.
— И все-таки интересно, почему вы сомневаетесь в справедливости правосудия? — спросила Кэрин.
— Я не говорил, что сомневаюсь в нем; я сказал, что я о нем часто задумываюсь. — Он обернулся к Хэнку. — Ты что, и жену решил выучить на стряпчего по темным делам?
— Она и так лучший адвокат во всем Нью-Йорке. Так что это мне самому в пору учиться у нее, — ответил Хэнк. — Ты бы только слышал, какие у нас тут порой разворачиваются дискуссии.
— И все-таки, что заставляет вас задумываться об этом? — не унималась, несмотря на насмешки, Кэрин.
— Ты только посмотри на нее, — сказал Сэмелсон. — Словно терьер, суетящийся у кости, перед тем как вцепиться в нее зубами. А задумываться о правосудии, милочка, меня вынуждает то, что я не уверен, что мне когда-либо удалось принять абсолютно справедливое решение.
— А что такое абсолютная справедливость?
— К сожалению, абсолютной справедливости в природе не существует, — вздохнул Сэмелсон. — Разве может возмездие быть справедливым? Разве библейский принцип «око за око» так уж бесспорен? Сомневаюсь.
— Так в чем же она, эта справедливость? — спросил Хэнк.
— Быть беспристрастным — значит руководствоваться истиной, быть свободным от предубеждений, быть объективным и неподкупным. Поэтому справедливости нет ни в чем.