Шакуров поднял голову и стал смотреть на своего друга, и глаза его опять затосковали от ужаса.
От банка Сергей поехал в двенадцатую школу, где учились когда-то трое неразлучных приятелей. Он хотел побольше узнать о их неразлучности и познакомиться с той учительницей физики, которая так нелестно отозвалась о системе учета и контроля моральных достоинств, разработанной генералом Баркиным.
Учительница оказалась худенькой пятидесятилетней женщиной в желтом платье, сильно изъеденной жизнью и скверной зарплатой.
На большой перемене она увела лейтенанта милиции в лабораторную комнату за физическим кабинетом, и Сергей спросил, помнит ли она трех учеников, — Нестеренко, Шакурова и Баркина, кончивших школу восемь лет назад.
— А что, — спросила учительница, — кто-нибудь что-то натворил?
— А кто, по вашему, мог что-то натворить?
— Конечно, Нестеренко.
— А что, он был в школе главный хулиган?
— Притча во языцех. Как выражались мои коллеги, он «никогда не обращал внимания на коллектив».
— И в чем это конкретно выражалось?
— Ну, например, однажды все эти трое увлеклись фотографией. В школе был фотокружок, и комната, где проявлялись снимки, и как-то мы готовили праздничную стенгазету и сняли всех учителей. И вот Нестеренко, который очень неплохо рисовал, тайком ото всех подретушировал снимки. Тому, у кого была лысина, он сделал лысину чуть побольше. Тому, у кого были острые зубы, он сделал зубки чуть поострее. Мой бедный нос, который, как вы видите, у особ более молодого возраста называется «орлиным», он изобразил с более заметным крючком. Наши зубки стали зубастей, а подбородки — подбородистей, сообщая лицам выражение, обычно свойственное портретам известных художников Кукрысниксов. Но это были не карикатуры. Просто, когда отпечатали снимки, учителя стояли в недоумении перед газетой и думали: «Точь-в-точь, Николай Сергеевич — как раз такая гнида, но неужели я действительно так выгляжу?» Но поскольку все мы воспитаны в том духе, что фотография не может лгать, мы недели две пребывали в неведении, пока истина как-то не просочилась наружу.
— А какие были у него отношения с Шакуровым?
— Прекрасные, пока Нестеренко не исключили из школы как пособника апартеида.
— Что? — изумился Сергей.
— Вас удивляет, откуда в честной советской школе берутся пособники апартеида? У нас учился сын одного посла из бюрющейся Африки. Сын борющейся Африки бил младших ребят и все время хвастался, что его никто не побъет, потому что его папа помогает своей стране строить социализм, и что тот, кто его побъет, вылетит из школы. И вот Нестеренко подошел к нему на перемене, и дело кончилось тем, что сын борющейся Африки разбил своим задом стекло на лестничной площадке.
— И при чем тут Шакуров?
— А Саша Шакуров был в это время председателем комитета комсомола школы. Нестеренко исключали из школы, а Саша вел собрания. Говорил, что сознательная молодежь не может пройти мимо и оставить в стороне… — С ума сойти, — сказал Сергей, — и Нестеренко не набил ему морду?
— Не знаю, — пожала плечами учительница, — но вряд ли они остались друзьями, или я уже совсем отстала от нашей сознательной молодежи… — А Баркин, генеральский сын? Он какое место занимал в этой компании?
— О, он глядел в рот Нестеренко и списывал у Шакурова контрольные. Он ужасно провалился на экзамене по химии: он ничего не выучил, и Шакуров послал ему шпаргалку, а Шакуров собирался поступать в химический. Кажется, его там срезали… И вот Баркин написал на доске вещи, которые проходят только на втором курсе университета, а потом его попросили сказать, что такое основные и кислотные оксиды, — а он и не смог.
— Шакуров что, не понимал, что он этой шпаргалкой только завалит приятеля?
— А он сделал это нарочно. Он любил топить человека, делая вид, будто помогает ему.
— А Баркин что, этого не видел?
— А Баркину как будто нравилось, если его топили, и они ужасно подходили друг другу.
Тут перемена кончилась, и в класс за перегородкой повалили школьники.
Сергей выискал уличный автомат и позвонил в отделение. Снявший трубку Дмитриев сообщил, что Сергея ищет начальство и что начальство недовольно усердными и безрезультатными поисками Гуни, каковые поиски привели к недостаче милиционеров на других стратегически важных участках работы. Самая свежая и важная информация гласила, что через два часа после взрыва Гуню видели на Павелецком.
После разговора Сергей вернулся в служебную машину и поехал в «Балчуг». Ему было интересно посмотреть, с каким таким Макферсоном банкир встречается в «Балчуге», и встречается ли он с кем-нибудь вообще, — или просто хотел избавиться от лейтенанта Тихомирова.
Машина банкира действительно стояла на стоянке наискосок от гостиницы. Швейцар суетливо ловил такси для высокопоставленной дамы, и не обратил на Сергея внимания. Сергей подошел к двери обеденного зала, и вежливый официант спросил его, что ему угодно. Сергей ответил, что он просто хочет подождать Александра Шакурова.
— Он вас ждет, — сказал официант и повел его к столику в глубине зала. На столике, застеленном белой скатертью, стоял букет из гербер и еловых веток. Александр, уткувшись подбородком в скрещенные руки, сидел и смотрел на герберы.
— Садитесь, — сказал Александр, — я не вас жду. Как только человек, которого я жду, придет, вы уйдете.
— Я не у вас на службе. Меня нельзя прогнать из-за пачки цветных фотографий.
— У меня есть более важные дела, чем беседовать с вами.
— Удивительный народ банкиры. Их хотят убить, а них есть более важные дела. Какие: ссуда под курятник в Тамбовской области?
— Что вы мне хотите сказать?
— Мы установили имя человека, который покушался на вас, — это был Мефодий Баркин. Сразу после покушения он, видимо, уехал из Москвы с Павелецкого вокзала. В багажнике машины Сазана, среди мусора, мы нашли обрывки проволоки, идентичные той, что использовалась при присоединении шашки к аккумуляторной батарее. Если бы я меньше уважал закон, я бы мог промолчать, что видел, как Сазан выносил это мусорное ведро из квартиры Баркина, и тогда бы Сазана сегодня не выпустили даже за тысячу гринов, или сколько он там дал. А вы в это время сидели в машине.
— Ну и что? — осведомился Шакуров.
— Спрашивается, почему Сазан взял вас с собой? Потому что он знал, что Баркин уехал. А вы решили, что он будет убивать Баркина на ваших глазах. Сазан напугал вас до смерти и обеспечил себе моральное алиби.
— Мы были школьными друзьями, — сказал Шакуров, — что я, не имею права навестить друга?
— Да, вы трое были друзьями. А что это за история с сыном ангольского посла?
— У меня мать мыла полы в больнице. Я должен был вылезти наверх, чего бы это ни стоило, — мне или другим. Вам это не нравится?
— Видите ли, Александр Ефимович, если вы лезете наверх и по дороге называете своего друга прихвостнем империализма, — на это нету статьи в уголовном кодексе. А если ваш друг, памятуя о вашем поведении, подкидывает вам бомбу, — то на это статья имеется.
Банкир тоскливо оглядывался. Потом он подозвал официанта, и тот принес ему телефон. Банкир сделал несколько звонков, во время которых говорил в основном по-английски. Повесил трубку и объяснил:
— Этот человек не придет. Ему сказали, что у дверей моего офиса взорвалась динамитная шашка, и, как благовоспитанный англичанин, он решил, что мне не до него. Он позвонил мне домой и перенес встречу на четверг, а жена забыла мне передать. Если бы это была секретарша, я бы ее уволил, но жену уволить немного сложней. Что вы будете на первое? Здесь очень хороший суп из акульих гребешков.
Они съели суп из акульих гребешков, и мясо с грибами, поданное в запечатанных глиняных горшочках, а на десерт им принесли апельсиновый мусс со взбитыми сливками.
— Сазан обманул вас, Александр Ефимович. Он смертельно напугал вас, привезя туда, откуда он велел уехать Баркину. Вы знаете, что у Баркина были большие деньги, — после того, как вы его уволили?
Шакуров изучал его лицо, как кассир изучает фальшивый доллар.
— У вас ничего не выйдет, Сергей Александрович. Вам нужно много больше, чтобы поссорить меня и Валерия. И знаете, почему?
— Почему?
— Гуня ненавидит меня ровно восемнадцать лет. Это моя вина. Он был нервным ребенком. У него были фобии, — знаете, когда человек вдруг безумно чего-то боится. Федя, например, кричал, если ему покажешь скорлупу яйца. Я об этом узнал и стал сыпать ему в портфель эту скорлупу. Когда я встретил его год назад и взял шофером, это тоже была скорлупа в портфель. По виду это была дружба. Я кормил его и одевал, и я приказывал ему носить за мной тапочки. Я получал от этого кайф. Каждый раз, когда меня подводили те, до кого я не мог дотянуться, шишки с меня падали на Баркина.
— Вы не производите впечатление очень нервного человека.
Банкир жалко улыбнулся.
— Я? Вы не работали со мной, Сергей. Вот сейчас я сижу, а в голове моей бегает, как еж: Макферсон отменил встречу из предупредительности или оттого, что решил не связываться с банком, у дверей которого рвутся бомбы? И когда я вернусь в банк, я запущу этим ежом в секретаршу, а вечером я напьюсь в «Янтаре». Хотите напиться со мной?
Сергей подумал, что если так пойдет дальше, то в отделении начнутсят слухи, что Тихомиров ест и пьет за счет подозреваемых.
— Допустим, — сказал Сергей, — вы плохо обращались с Баркиным. А Сазан — хорошо?
— Сазан не самоутверждается за счет шоферов. Он самоутверждается за счет банкиров. И нервов у него меньше, чем волос у лягушки.
— Почему же тогда Сазан не остановил вас?
— Хотите сказать, что Сазан… Вздор! Вы не знаете всех обстоятельств дела!
— Догадываюсь… Скажите, кто тогда стрелял из «Мерседеса» по прохожим? Сазан? Баркин? Или нервный банкир Александр Шакуров?
— Я не могу вам сказать.
— Бандиту вы можете сказать все, а милиции ничего? Знаете, как называются вещи, о которых нельзя рассказать милиции?
— Сазан не бандит. Он… — Да, он мне уже объяснял, что он современный Робин Гуд. Я не верю Робин Гудам, которые подкладывают пластит под офисы своих приятелей.
— Замолчите!
— Не замолчу. Меня уволить труднее, чем Дмитрия Смирного и труднее, чем жену.
— Посмотрим.
Сергей пожал плечами и принялся молча пить кофе.
— Вы мне завидуете, — сказал Александр.
— Нет, я вам не завидую.
— Почему? Мне многие завидуют. Я имею то, чего у вас нет.
— Если бы я был предпринимателем, — сказал Тихомиров, — и был бы не так удачлив, как вы, я бы вам завидовал. Потому что вы добились успеха там, где я не добился. Если бы я был клоуном, я бы завидовал Никулину, а если бы я был шахматистом, я бы завидовал Каспарову. Я думаю, что нормальный человек должен завидовать только тому, кто имеет то, чего он хочет, но не может иметь. Но если я хочу быть сыщиком, а не банкиром, как я могу завидовать банкиру? Это абсурд.
— Кому же вы завидуете? Шерлоку Холмсу?
— Штатным следователям Страшного Суда.
День поисков не дал никаких результатов, и к вечеру Сергей получил от начальства нагоняй за бесцельную трату людей и времени. Сергей полюбопытствовал, кто отпустил Сазана, и генерал Захаров сказал ему, что Сазана приказал отпустить он, потому что иначе Сергею грозили такие же неприятности, как свинье на мясохладокомбинате. «Надеюсь, ты не думаешь, что Сазан дал мне взятку»? — осведомился Захаров. Сергей этого не думал.
Когда Сергей вернулся с головомойки, Дмитриев, в кабинете, вежливо разговаривал по телефону. Лицо Дмитриева выражало крайнее удовлетворение.
— Послушай, — сказал Дмитриев, передавая трубку, — это тебе понравится.
В трубке в истерике заходилась женщина.
— Они похитили моего мужа! — кричала она. — Они… И трубка зарыдала.
Из дальнейших рыданий выяснилось, что муж, директор фирмы «Алена», со вчерашнего дня не был дома, а вечером позвонили какие-то парни, и привезли ее в квартиру в Беляево, где ее муж сидел на цепочке в ванной, и где в ее присутствии в мужа тыкали паяльником и другим бытовым электричеством, требуя с мужа выкуп в пятьсот тысяч долларов, и потом отпустили ее собирать деньги.
Женщина немедленно позвонила в милицию, и там ленивый голос сначала долго выяснял личность заявительницы, а потом, поколебавшись, посоветовал ей позвонить лейтенанту Тихомирову, потому что человека, который, по словам женщины, распоряжался всем в квартире, преступники называли Сазан.