Им повезло. Мать Лоры, обрадовавшись звонку подруги своей дочери и узнав, зачем Инге понадобились сведения о продавце, готова была в лепешку разбиться, чтобы помочь наказать виновников смерти Лорочки, хотя никакой роли в ее собственной жизни это событие уже не играло бы. Сказала, что поищет в комнате дочери, где ни одного предмета не сдвигали с места и не брали в руки с места со дня ухода…
Ну, конечно, она плакала при этом, а Инга решила в самые ближайшие дни навестить пожилую женщину. Хотела предложить сделать это вместе с Петером, но вовремя одумалась: это было бы уже слишком. Явиться в дом к матери вместе с любовником ее дочери! Стыд и срам…
Ада Морисовна обещала перезвонить, если ей что-нибудь удастся обнаружить, но позвонила уже через час. Она сообщила, что в ящичке туалетного столика дочери нашла круглую пластмассовую баночку в упаковке, возможно, от тех самых проклятых таблеток. И потому, если у Инги есть необходимость, она может подойти, благо недалеко, и взять ее.
— Ты проводишь меня? — спросила Инга у Петера.
— Да, разумеется, — не задумываясь, ответил он.
Инга подумала, что это странно, — то, что он же с готовностью согласился сопровождать ее. Либо ему в голову не приходит такая, вполне естественная мысль о том, что матери Лоры его появление с подругой покойной дочери может показаться неприятным, либо у него с ней, с Ингой, действительно все гораздо серьезнее, чем ей кажется?
— Нет, — решительно возразила Инга, — я боюсь, что невольно поставлю тебя в неудобное положение, милый. Лора ведь вполне могла рассказывать матери о своих отношениях с тобой. Я думаю, надо щадить чувства матери, да тебе уже и так досталось на поминках. Я не хочу, чтобы тебя коснулось даже случайное подозрение. Я сама схожу, а ты лучше отдохни, а то я тебя сегодня совсем утомила. Ты не можешь себе представить, как мне хорошо с тобой, милый…
Она замолчала в ожидании какой-нибудь его протестующей реплики, но он молча кивнул и легко согласился, словно бы машинально подтягивая на себя скомканную в ногах простыню и прикрывая свою вызывающую наготу. Мог бы и чуть пораньше. Инга улыбнулась. Всем хорош, вот если бы только такту чуть побольше… Но они — гении — видно, считают себя выше общих правил приличий, ничего не скажешь, не делать же ему замечания, — может обидеться, а это не входило в ее планы…
Инга шла по теневой стороне улицы, ощущая необыкновенную легкость и подозревая, что ее лицо совсем некстати выдает счастливая и глуповатая улыбка. С такой улыбкой, конечно, и думать было нечего появляться в доме Ады Морисовны. Но Инга давно не ощущала в себе столько радости, давно не было с ней такого зажигательного и яркого мужчины. Еще бы и уверенности добавилось, что так будет и дальше. Но она почему-то испарялась, стоило лишь об этом подумать всерьез.
Но почему? Он же разведен, сам заявил, а она его вполне устраивает, для этого не надо быть наблюдательным человеком. Может, пока устраивает? А дальше — как сложится? Или не сложится, окончившись банальным сексом? Вот здесь и заковыка…
Но все-таки сейчас, хотя этот вопрос и оставался для Инги главным, заботило ее иное. Что-то в ней протестовало против решения Петера самостоятельно провести расследование. Она всегда считала, что каждым делом, а тем более связанным с каким-то преступлением, должны заниматься только специалисты. Нагляделась она, пусть и не в такой и долгой жизни, — но ведь уже хорошо за тридцать, а уточнять дату не хотелось, — натерпелась, попадая в такие ситуации, когда проблемы решали все, кто угодно, кроме тех, кто в них разбирается, и повторений не хотела. И если подходить с этой точки зрения, то какой из Петера сыщик? Да его же в Риге каждая собака знает! Этот его скандинавский профиль с залысиной и квадратной челюстью сильного и упрямого мужчины не сходил еще недавно, в связи с окончанием театрального сезона, ни с экрана телевидения, ни со страниц всяких глянцевых еженедельных журналов. Стоит только внимательно посмотреть на него, чтобы сообразить, что таких сыщиков с запоминающейся внешностью не существует. Если они — не самоубийцы. Инга тоже почитывала остросюжетные любовные романы и понимала, что к чему. Вот и возникал у нее вопрос: каким образом Петер, при его такой характерной внешности, собирается выслеживать преступников? И вообще, известно ли ему, как это делается? Она огорченно вздыхала: что-то в намерениях Петера ей сильно напоминало самодеятельность, неприличную для мастера высокого жанра.
Она еще не знала, что и в какой форме скажет Петеру, но уж точно попытается его отговорить и не рисковать ни собой, ни своей репутацией.
Глава третья
СТАРЫЕ КОЛЛЕГИ
Ирина добилась своего, и как Шурка ни сопротивлялся, каких аргументов ни приводил, доказывая жене, что они находятся не дома, а в чужой стране, где в «ихний» монастырь, как выражаются остряки, со своим «суставом» не лазают. Ирина хохотала над «неприличным» мужем, но от своего решения не отступала. Она и тетке сумела доказать, что в той стрессовой ситуации, в которой оказалась приятельница теткиной соседки Ада Морисовна, помощь опытного психолога-криминалиста может оказаться просто неоценимой.
Ну, насчет опыта, тут Турецкий мог только ласково улыбнуться, чтобы не травмировать самолюбия психолога-криминалиста. А сам подумал, что для Ирки этот шаг может означать лишь то, что она одурела уже от своего внутреннего состояния — или уже статуса? — беглой супруги и что ей просто необходимы стабильность и ясность во всех отношениях. Впрочем, огромная моральная вина его в этой, постоянно муссируемой супругами проблеме была бесспорна. Даже пытаясь доказать жене свою горячую любовь и преданность, он порой, не отдавая себе отчета, демонстрировал Ирке такое умение и одержимость, не свойственные, мягко говоря, человеку, пережившему и тяжкие ранения, и контузию и вообще долгое пребывание в коме, что поневоле у нее мог возникнуть закономерный вопрос. Ну, например: «Шурик, я поражена твоим высочайшим — без тени иронии! — мастерством, но ответь, откуда оно у тебя и благодаря каким постоянным тренировкам достигнуто?» А дальше, естественно, она кинется во всякие домыслы и вымыслы, типа, «ты — низкий и мерзкий изменщик!» или «я тебе этого никогда не прощу!». Никогда, надо понимать, до следующего раза…
Но, как бы там ни было, понимал Александр Борисович, ему иногда просто необходимо идти «на поводу» у Ирки, чтобы демонстрацией своего полного смирения и беспрекословного послушания снова и снова добиваться у супруги очередного прощения. Которое, если говорить по правде, ему не очень-то и было нужно: почти двадцатилетний брак давно показал, что приступы обид у Ирки никогда не кончатся. Но ей были сладки, на самом деле, вовсе не их ссоры, утверждавшие ее как личность и уличавшие его во всех, без исключения, смертных грехах. Ей нужны были их жаркие примирения, словно возвращавшие обоих в старую арбатскую коммуналку, где Иркины любознательные тетки, как опытные резидентки иностранной разведки, прислушивались к вызывающим «многия сомнения» звукам, доносившимся из комнаты распущенного соседа. Он ведь до самой своей женитьбы на Ирке так и слыл у них «распущенным молодым человеком», на которого, тем не менее, ей стоило бы обратить внимание. Может, его освобождающаяся комната их устраивала, а вовсе не счастье племянницы? В чем тут логика, непонятно.
«Чаще просите у своих жен прощения, — говаривал мэтр следственных дел молодым своим практикантам, — не важно, за что, ибо им жизненно необходим только сам факт вашего публичного смирения перед ними, и да пребудет с вами вечный семейный мир!»
Он и сам, конечно, желал бы следовать собственным мудрым поучениям, однако далеко не всегда у него это получалось. Он знал, почему: характер собачий, если честно. С явными кобелиными позывами, бороться с которыми иной раз просто невозможно.
Но в данном случае, подумал он, надо Ирке помочь. Это будет способствовать утверждению ее авторитета перед самой собой. Давно не было возможности продемонстрировать высокие способности, ясное дело. И раз ей так хочется, пусть будет! Только, как профессионал, он прекрасно понимал, что появление неких «русских» в приличной латышской семье, в каком бы положении та ни находилась, может вызвать определенные сложности, и не столько морального, сколько политического свойства. Оно может быть вполне расценено, при определенных обстоятельствах, как наглое вмешательство соседнего государства во внутренние дела суверенной Латвийской Республики. А это уже пахнет международным конфликтом. Нет, он никого не пугал, однако сам от такого «вмешательства» категорически открещивался. Женщинам надо? Валяйте! И вообще, разберитесь сперва, кому требуется срочная моральная помощь: тетке, соседке теткиной или приятельнице соседки? В общем, запутанная ситуация, и у него нет ни малейшего желания распутывать столь сложную «интригу». Лично он — на пляж! Когда еще выпадет такая божественная возможность?
Ирка сыронизировала тут же, что называется, в одно легкое касание:
— Когда ты опять поведешь себя так, что мне придется искать утешения у моей единственной и горячо любимой родственницы.
Это ж надо! И Эльза Густавовна немедленно отреагировала, восхищенным и влюбленным взглядом уставившись на племянницу. Да что они, сговорились? А может, подумал он, согласиться с ними? Чем он рискует? Ну посидит, посочувствует, в конце концов, как вежливый иностранец, послушает, а вдруг и совет какой-нибудь возникнет? Жалко, что ли?
На деле ж оказалось все не так просто.
Они хорошо прогулялись по Майори до Викторияс-йела, в двух шагах от Дзинтари. Тетка, подозревал Турецкий, вела их, как Сусанин, какими-то боковыми улочками, а не центральным проспектом, рассекавшим напрямую все маленькие городки-поселочки прелестной Юрмалы. Выяснилось, что Эльза Густавовна нарочно выбирала тенистые улочки, чтобы родные ей люди — вот и Турецкий, наконец, угодил в родню! — не испытывали неудобства, раз уж сами вызвались помочь! «Сами вызвались, — хорошо сказано!» Не важно, прогулялись-то действительно прекрасно. Ибо, ставя перед собой всякий раз единственную и благородную цель — достичь полнейшего примирения с Иркой, — Турецкий как-то забывал про то, что Юрмала — это действительно набор прелестных городков, а не один только бесконечный пляж вдоль мелкого моря, знаменитый своими горячими дюнами и наглыми чайками.
Шагая рядом с супругой, Александр Борисович старался не думать о том, что по этим самым улочкам он, если подумать, не так уж и давно, бродил с прекрасной женщиной, которой, — увы! — уже не стало на свете. Сам же ее и хоронил, найдя и обезвредив ее убийцу. Горькие воспоминания. Ирка знала об этой истории, правда, о многом не догадывалась, и, слава богу, все ведь давно уже в прошлом…
От кого-то слышал фразу: не ходи по местам прежней любви. Ничего хорошего не поимеешь, кроме душевного расстройства. И то, если оно способно принести хотя бы щемящую жалость к утерянному времени. В минусах, говорят, тоже имеются, если подумать, свои плюсы.
Ирина видела, что мужу несколько не по себе, и думала, что это связано с их непрошеным визитом. И она шепнула Шурке, что он зря напрягается, от него действительно ничего не требуется, никаких моральных жертв или издержек, просто она счастлива, что хорошо прогулялась с ним, а когда это было в последний раз, и не упомнить! Наверное, правильно, незачем было упрямиться: ведь из таких незаметных мелочей порой и складывается семейное согласие, которое в результате приводит к… А к чему оно приводит, они оба прекрасно понимали, обмениваясь многозначительными ухмылками. «Ирка все-таки молодчина, — думал он. — Умеет восстановить необходимый потенциал…»
Ада Морисовна оказалась вполне еще жизнеспособной пожилой женщиной, для которой смерть дочери явилась тяжелейшим, но, к счастью, не смертельным ударом. Она поздоровалась и в дальнейшем разговаривала нормальным, достаточно спокойным тоном. Правда, теткина соседка шепнула подруге Эльзе, а та, в свою очередь, Ирке, что показное спокойствие стоит Адочке огромных нервов и усилий, — сегодня уже дважды вызывали врача. Поэтому желательно, чтобы ее не мучили долгими расспросами. Понятное дело, иначе какого черта тогда тащились сюда через весь городок?
А дальше произошло событие, которое никак не мог предвидеть Турецкий. Раздалась трель дверного звонка, хозяйка вышла, чтобы открыть дверь, и в комнату, к изумлению Александра Борисовича, вплыл, переваливаясь, как огромная утка на мягких ногах, никто иной, как Лазарь Дорфманис! Тот самый, о коем Александр еще недавно поминал, советуя обратиться к нему за советом. И, судя по реакции хозяйки, он здесь уже не впервые.
Увидев Турецкого, адвокат сперва растерялся, но тут же несказанно обрадовался, хотя его радость могла показаться не совсем уместной в данной обстановке. Он не понимал, разумеется, что привело Турецкого в этот дом, однако сам факт его присутствия был для Дорфманиса, несомненно, явлением положительным. Он улыбался.
Александр представил Лазаря своей супруге, подчеркнув последнее слово, чтобы Лазарь не ляпнул бы чего-нибудь по простоте душевной. Но Дорфманис, в знакомом уже Александру Борисовичу, роскошном деловом костюме от Армани, в своих привычных золотых очочках и при галстуке-бабочке, был реальным воплощением вежливости и достатка, — умного и благородного. Он «приложился» к Иркиной ручке, красноречивым взглядом показав мужу, что в полном восторге от немыслимого — ничуть не лукавя! — совершенства его жены. Ирина засияла. Турецкий мимикой показал, что абсолютно разделяет оценку Лазаря Иосифовича.
Словом, церемония быстро закончилась, и Лазарь приступил к своим обязанностям, ради которых и прибыл сюда. Воспользовавшись присутствием коллеги, которого глубоко уважал, он кратко изложил суть дела, за которое взялся по договору с руководством театра. И эти обстоятельства привели его в дом покойной актрисы, чтобы выяснить, что и каким образом произошло. Очевидно, заявил он, все проблемы в некачественных препаратах, что доказать будет очень трудно. Поэтому ему необходима максимальная помощь всех лиц, которые хорошо знали Лору Генриховну и могли бы сообщить любые сведения, относящиеся к процессу ее похудения, приведшему, как следует понимать, к смертельному исходу. Да, это муторная работа, сбор улик, но, в конечном счете, выполнимая.
А присутствие Турецкого в доме его обрадовало еще и потому, что коллега, по глубокому убеждению адвоката Дорфманиса, с его блестящим аналитическим умом и оперативными способностями, несомненно, сумел бы оказать серьезную помощь, если бы захотел.
Вывод был несколько неожиданным: что значит — захотел бы? Другая страна, другие законы!
Все так, возразил адвокат, но типы преступлений-то одинаковые. Неужели в практике Александра… Саши, не встречалось ничего подобного? Преступления, как известно им обоим еще с давних, советских времен, границ не имеют и не признают. И Лазарь, полагая, что относительно недавние подвиги его московского коллеги здесь, в Юрмале, никому не известны, немедленно начал повествовать, как Саша расследовал вместе с ним, адвокатом Дорфманисом, обстоятельства трагической смерти, а по сути, хладнокровного убийства гражданки Латвии. И при этом Саша самолично, несмотря на протест начальника оперативной группы, предпочитавшего не брать преступника живым, ввиду оказываемого тем вооруженного сопротивления, вышел один на один с убийцей и сумел-таки взять его живым. Там такая стрельба поднялась! Даже опытные оперативники решили, что оба они — и Турецкий, и преступник — уже не выйдут из заколоченного дома живыми. Ан, вот как! Потом подсчитали, что задержанный выпустил в Сашу десять пуль и ни разу не попал, а ведь стрелок был очень опытный. А Саша выстрелил только один раз, просто выбил пистолет из рук бандита-рецидивиста и потом дал ему по морде. Хорошо врезал, оперативники были в восхищении. Вот это — настоящая работа, говорили они потом.
Но больше всего тогда и самого адвоката, и его помощника, и даже тех же оперативников потрясло то, что, когда Саша разблокировал, наконец, дверь и вышел из дома, он сказал, возвращая пистолет его хозяину: «Постарайтесь, молодой человек, никогда не стрелять в живых людей. Это ужасно противная работа!» Так вот эта его фраза теперь здесь у всех, что называется, «на слуху»…
Александр чуточку скосил глаза на Ирку и увидел, как лицо ее пошло красными пятнами. И подумал: «Ох и достанется же мне от нее сегодня!» Но только чего достанется, додумывать не стал, хотелось бы хорошего.
То происшествие с захватом преступника Турецкий постарался свести к шутке, но сам рассказ, как он увидел немного позже, помог самому адвокату немедленно завоевать полное доверие и даже почтение у матери покойной актрисы. Еще бы, с самим Турецким брал убийцу живьем! Такой все сможет. И причину смерти Лорочки, конечно же, установит. В смысле, найдет ее виновников.
Ну а дальше одинокая пожилая женщина стала рассказывать о том, что знала. Мужчины внимательно слушали ее. Александр уже понял, что Лазарь постарается с него теперь не слезать. Ну и пусть, невелик труд — найти и проверить продавцов той дряни. Главное, их установить. Так он и сформулировал свое видение «предмета расследования», когда Лазарь спросил о его мнении на этот счет. И был полностью согласен с Сашей, дело за малым: что конкретно она принимала?