– Мне нечего добавить к сообщению Виктора Андреевича. Мне утром подавать сводку в министерство, а как? Шутка ли, когда по молевому сплаву отстаем. Как я буду говорить с министром?
Управляющий трестом сел. Опять напряглась в зале деловая тишина. Прончатов скосил глаза на Анисимова, дернул губой, убедившись, что тот все заметил и оценил, продолжал глядеть на первого секретаря, который снова бесшумно перевертывал страницы другой папки.
– Кто еще будет говорить, товарищи? – снова негромко спросил он.
И опять сразу никто не отозвался. Молчали члены бюро, молчал довольный собой заведующий промышленным отделом – все молчали. Тогда Прончатов, повозившись, опять скосил глаза на Анисимова, тот опять это заметил, но вида не подал.
– Мм! – промычал Прончатов. – Мм!
– Мм! – ответил Анисимов.
Они уже поняли, что бюро шло не так, как должно было идти обыкновенное, привычное им бюро. Все в зале было не так, но Прончатов и Анисимов не могли понять, что было необычного. Они только смутно чувствовали, что члены бюро относятся к ним почему-то не очень серьезно, что в их молчании заключается нечто тайное, подспудное. Шло ли это от манеры первого секретаря, шло ли от другого, они тоже понять не могли.
– Кто же будет говорить, товарищи?
– А что тут говорить! – сказал начальник КГБ, отрываясь от блокнотных рожиц. – Безобразники, и все! Бе-зо-браз-ники! – подумав, по слогам произнес он и, утыкаясь опять в блокнот, добавил: – Наказать! Наказать!
– Кто еще?
– Выговор без занесения в личное дело! – страдая одышкой, сказал генерал. – Работать они могут, но не хотят!
– Еще кто?
Прончатов и Анисимов незаметно от членов бюро переглянулись, снова испытующе посмотрели на первого секретаря – он по-прежнему читал дело. И по-прежнему молчал весь зал заседаний. Это было так странно, что Прончатов и Анисимов уже открыто переглянулись, откровенно удивленно посмотрели друг на друга. Все это так не походило на обычные напряженные, бурные бюро, что они почувствовали растерянность.
– Это же комедия! – пробормотал Прончатов.
– Мгу! – отозвался Анисимов.
– Значит, никто не хочет говорить? – спросил Арсентий Васильевич, снимая руки со стола. Ему никто не ответил, и первый секретарь встал. Он и за столом казался громадным, а теперь представился двухметровым. Арсентий Васильевич снял очки, потер усталые глаза пальцами. Синее пятно на виске виделось особенно четко.
– Положение действительно ясное! – неторопливо заговорил первый секретарь. – Тем не менее у меня есть несколько вопросов.
Арсентий Васильевич повернулся к полукреслам Прончатова и Анисимова, несколько секунд смотрел на них, потом привычным, резким движением надел очки.
– Олег Олегович, – спросил он, – в прошлом году на двадцать девятое апреля вы сколько недодавали по молевому сплаву?
– Шесть процентов! – ответил Прончатов.
– А вы, Николай Иванович?
– Семь процентов.
Секретарь удовлетворенно покачал головой.
– Еще вопрос, – тускло сказал он. – А в позапрошлом году сколько было недодано по обеим сплавным конторам на двадцать девятое апреля?
– Шесть процентов, – ответил Прончатов.
– Семь, – сказал Анисимов.
– Спасибо! – поблагодарил первый секретарь, повертываясь к членам бюро и чуточку повышая голос. – Вопросы помогли мне окончательно уяснить суть дела, а она, товарищи, такова… – Он вдруг сдержанно улыбнулся. – Мы были правы, товарищи, когда предполагали фальсификацию…
Первый секретарь поднял папку на уровень глаз, близоруко заглянув в бумаги, читающим голосом продолжил:
– Вот уже три года подряд товарищи Прончатов и Анисимов в конце апреля оказываются в числе тех, кто недовыполняет месячный план. Их вполне резонно вызывают на бюро обкома и делают серьезное внушение… Горячо пообещав исправиться, директора возвращаются домой, и четвертого мая оказывается, что обе конторы значительно перевыполнили план. Видимо, происходит чудо…
Арсентий Васильевич положил папку, надев очки, так посмотрел сквозь них на Прончатова и Анисимова, что они затаили дыхание. Затем он спокойно продолжил:
– Мы обсудили предварительно на бюро ваш вопрос, товарищи Прончатов и Анисимов. Учитывая то обстоятельство, что вы прекрасные работники, бюро обкома считает возможным отнестись к вашей игре с месячными сводками снисходительно. – Он повернулся к своему помощнику и, помахивая указательным пальцем, мерно продиктовал: – В протокол надо записать так: «За порочную практику задерживания производственных сводок отстранить от должности директоров Тагарской и Зареченской сплавных контор товарищей Прончатова и Анисимова в том случае, если в апреле будущего года план окажется невыполненным». Записали? Отлично!
Первый секретарь неожиданно для всех сел на место и снял очки; несколько мгновений помолчав, он задумчиво сказал:
– Таким образом, план апреля будущего года уже можно считать перевыполненным, товарищи! – Он еще раз улыбнулся. – А теперь прошу голосовать. Кто «за»?
Арсентий Васильевич снова встал; теперь было видно, что он не только высок ростом, но и то, что у него холодные, властные глаза, квадратный подбородок и контуры губ тверды, хотя в уголках, их скрывается еле приметная усмешка.
– Единогласно! – подвел итоги первый секретарь. – Вы свободны, товарищи Прончатов и Анисимов.
Они осторожно поднялись со своих мест, повертываясь, чтобы идти к выходу, заметили, что все переменилось на бюро обкома: начальник КГБ уже ничего не рисовал в блокноте, секретарь обкома по промышленности глядел на директоров отстраняющими глазами, генерал непреклонно блестел опогоненными плечами. Сидели перед директорами люди, которые никоим образом не могли ответить на шутку, и Олег Олегович Прончатов на лету зажевал движение губ, которые собирались неловко улыбнуться.
Если милиционер с лицом главы большого семейства только проверял партийные билеты знакомых людей перед входом в обком, то на обратном пути он эти же билеты тщательно исследовал – ведь бывали уже случаи, когда в обком входили с партийными билетами, а выходили без оных и добродушному милиционеру приходилось звонить заведующему общим отделом, чтобы выпустить из здания человека, у которого нет больше партийного билета.
У Прончатова и Анисимова партийные билеты оказались на месте.
– Пока! – дружески улыбнулся им милиционер.
– Пока, пока, – ответили директора.
Они остановились на том же самом месте, где стояли раньше, и пристально поглядели друг на друга. Анисимов был красен и потен, Прончатов обычен. Усмехнувшись, они огляделись. Прошло минут тридцать, как они вошли в обком, но город за это короткое время переменился.
Обкомовскую неширокую улицу перепоясал надутый ветром кумачовый лозунг, на углу болталась гроздь разноцветных воздушных шаров; подметальная машина с ревом чистила асфальт. Город издавал такой шум, какой издает всякий город перед праздником, – ревели всполохами клаксоны машин, весело перекликалась толпа, галдели пионеры, идущие строем, гремел военный оркестр, репетируя парад. Город готовился произносить торжественные слова, пить, есть, петь, любить, плакать, радоваться, драться, наряжаться, смеяться и скучать…
– Умен, а? – спросил Анисимов, прищуривая один глаз. – Умен, собака!
– Умен! – ответил Прончатов.
– Последний разочек, – весело сказал Анисимов.
Алое полотнище бурлило на ветру. «Да здравствует 1-е Мая – день международной солидарности трудящихся!» – было написано на нем, и Прончатов вдруг почувствовал детскую радость. Бесшабашным движением руки он сбил на затылок шляпу, распахнул плащ, повернувшись к Анисимову, открыл в улыбке белые, как у негра, зубы.
– Последний нонешний денечек… – баритоном пропел он. – Пошумим так, что небу станет жарко!
– У Риты? – хлопотливо спросил Анисимов.
– Конечно! – проревел Прончатов. – Ее дурень опять в командировке. В научной! Двинули, Николаша!
Они пошли вдоль здания обкома, к центральной, самой шумной и веселой улице сибирского города. Всего двести метров теперь отделяло Прончатова и Анисимова от нее. Там, на конце двухсот метров, на центральной улице, ждали их распахнутые двери ресторанов, блестящие ради праздника такси, неоновые огни аэродрома, где зимой и летом водятся ананасы и черная икра; ждали их три городских джаза и филармония, тайны кулис областного театра, загадочная улыбка Риты – академиковой жены, который опять был в командировке. В научной!
– Алешка! – радостно охнул Анисимов. – Сбежал, стерва!
Их неторопливо догонял заведующий общим отделом. Сверкал на солнце его синтетический костюм, скрипели туфли, развевался на ветру выхваченный из-под пиджака галстук.
– Сбежал? – нежным голоском спросил Анисимов, когда заведующий догнал их. – Мамаша заболели?
– Мамаша здоровы! – ответил заведующий и тонко улыбнулся. – И папаша тоже!
После этого заведующий повернулся лицом к металлическим резным воротам обкома. Прончатов и Анисимов тоже посмотрели на них и удивились – ворота сами, как при словах «сим-сим, откройся!», медленно распахивались. Для чего это делалось, сначала не понималось, но потом медленно, сказочно показался ослепительный от никеля и глянцевой черни капот единственной в городе «Чайки». Плавным лебедем выплыла она на блестящий асфальт обкомовской улицы, бесшумная, как привидение, подвернула к Прончатову и Анисимову.
– Здравствуйте! – бесшумно открыв зеркальную дверцу, сказал шофер. – Прошу, товарищи Прончатов и Анисимов!
– Алеша? – тихо спросил Анисимов.
– Хе-хе два раза! – ответил заведующий общим отделом, заправляя галстук за борт пиджака. – Арсентий Васильевич изволили раскусить вас, господа!
– Так! – сказал Прончатов.
– Опять же – хе-хе два раза! – показывая золотые зубы, сказал заведующий. – Вам, господа, интересно, что сказал Арсентий Васильевич, когда вы вышли из зала заседаний?
– Интересно! – тихо сказал Прончатов.
– Арсентий Васильевич сказали: «Хулиганство!»
– Говори все! – прикрикнул Прончатов. – Говори!
– Потом Арсентий Васильевич сказали: «Эти хулиганы-директора, видимо, любят встречать Первомай в городе!»
– Кончай! – пропищал Анисимов.
– Потом Арсентий Васильевич улыбнулись во второй раз. «Конечно, это лучшие директора сплавконтор в Сибири, но их надо проучить!» После этого Арсентий Васильевич пошутили: «Пусть немедленно летят домой и начинают ликвидировать оставшиеся различия между городом и деревней!»
Заведующий общим отделом прикрыл капризной верхней губой три золотых зуба и печально закончил:
– Одним словом, братцы, сидайте в авто! Эх, черт, жалость-то какая!
– С аэродрома позвонили, Алексей Саввич, – сказал шофер, – что машина уже прогрета! Товарищам Прончатову и Анисимову выделен личный самолет начальника гарнизона!
– То-то генерал от смеха катался! – почесывая голову, сказал заведующий отделом. – Они, черти, обо всем заранее договорились! Потому и комедию ломали…
…Прончатов и Анисимов молчали всю дорогу до аэродрома. Когда же «Чайка», разбрызгивая грязь и снег, стала подниматься на взгорок и показалось летное поле, на котором стоял зеленый, как саранча, самолет, Прончатов нажал кнопку на дверце. Стекло бесшумно поползло вниз, в машину ворвалась тугая струя воздуха. Прончатов хватил ее полной грудью, смакуя, подержал в легких и, выдохнув, повернулся к Анисимову.
– Николай, – сказал он. – Вот и объединились обкомы. Есть у нас первый секретарь!
– Будь здоров! – ответил Анисимов. – За милую душу, друг Олег!
Возвращая Олега Олеговича из будущего в настоящее, автор напоминает, что герой находится в маленькой комнате, которая примыкает к его кабинету. Прончатов лежит на небольшой кушетке, думает о разной разности, так как всего несколько минут назад говорил по телефону с заведующим промышленным отделом обкома Цыцарем.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СКАЗА О НАСТОЯЩЕМ…
Олег Олегович поднялся наконец с кушетки, вяло подошел к дверям, взявшись за ручку, замер. Прошло несколько секунд, не более, – стоял у порога кабинета другой Прончатов. Он негнущейся рукой рванул дверь, энергичным шагом вышел в кабинет, небрежно – мизинцем – надавил белую кнопку.
– Было три звонка, – доложила Людмила Яковлевна. – Звонил Пиковский леспромхоз, второй секретарь райкома Гудкин и Поляков.
– Чаусова, да поскорее! В район…
Через десять минут у крыльца стояла тройка, запряженная в легкую тележку. Гошка Чаусов в кожаных рукавицах, натягивая вожжи, зычно кричал: «Не балуй!» Лежал на тележке цветной ковер, на лошадях разноцветилась праздничная сбруя, под дугой у коренника ждал своего времени колокольчик. Полуденное солнце цеплялось за маковку церкви, белесое небо было покрыто сиреневыми точечками и вращающимися бордовыми кругами.
– Пошел! – выдохнул Прончатов.
IX
Нигде не сбавляя иноходной рыси, прогрохотав досками мостика, тройка выскочила на взлобок горушки, сглотнула четыре километра по прямой, потом, загибая крутую дугу, обежала травянистый холм, и на седьмом километре открылся деревянный город Пашево. Перво-наперво стояла на краю деревянная тюрьма, похожая из-за решетчатых наоконников и башенок на замок; за тюрьмой пошли белые особнячки, за ними начали изгибаться по профилю дороги двухэтажные брусчатые дома образца тридцатых годов, а уж за ними бешеные колеса торжествующе застучали по деревянной мостовой, на двух сторонах которой локоть в локоть, лицо в лицо стояли районные учреждения: райфо, райсельхозуправление, райпотребсоюз, райисполком, райзаготконтора, райплан, райком и так далее.
Тройка совершила последний головокружительный разворот по торцовой мостовой, остановленная могучими руками Гошки Чаусова, замерла у зеленого липового островка, живущего обособленно от города и окружающего пейзажа. Хотя липы стояли густо, сквозь них все равно просвечивал белый двухэтажный дом – Пашевский райком партии. К нему вела асфальтовая дорожка, по сторонам ее стояли парковые зеленые скамейки, вход в райком был увит северным плющом, похожим на виноград; мало того, среди лип можно было заметить южные кустики с малиновыми цветами.
Постукивая каблуками по асфальту, с наслаждением прислушиваясь к этому цивилизованному звуку, Прончатов поднялся на зеленое крыльцо, с которого попал в прохладный коридор, ведущий прямо к дверям приемной первого и второго секретарей. Ни на секундочку не задержавшись, он проник в уютную приемную, остановившись в дверях, шутливо покашлял.
– Олег Олегович! – вскрикнула сидящая здесь женщина и оживленно поднялась. – Олег!
Звали ее Тамара Нехамова, была она третьей дочерью знаменитого старика и когда-то училась вместе с Прончатовым, которому сейчас так обрадовалась, точно не видела его много лет.
– Здорово, Тамара! – дружески ответил Олег Олегович.
Они оглядывали друг друга с той бесцеремонностью и простотой, которая свойственна друзьям детства. Таких близких людей, как Тамара Нехамова, в Тагаре оставалось уж немного, и Прончатов испытывал удовольствие оттого, что стоял подле женщины. Она знала Олега с младых ногтей, никаких тайн в Прончатове для Тамары не было, и он сделался на ее глазах таким, каким бывал в молодые годы. Если бы сейчас кто-нибудь посторонний посмотрел на Олега Олеговича, то увидел бы незамысловатого деревенского парня – так он помолодел и опростился.
– Ты к Сердюку или к Леониду? – спросила Тамара Нехамова. – Оба у себя.
Она назвала второго секретаря райкома Гудкина по имени потому, что в десятом классе будущий райкомовский секретарь сидел за соседней партой, отставая в литературе, пользовался Тамариными сочинениями, а Тамара списывала у него задачи. Позади них посиживал Олег Прончатов, пускал бумажных голубей и списывал у обоих: он был довольно ленив в школе.
– К Леониду! – ответил Олег Олегович и спросил: – Ты чего?
Не отвечая на вопрос Прончатова, Тамара показала пальцем на свой стол, понизив голос, интимно шепнула:
– Прочти!
На бумаге с грифом «Пашевский райком КПСС» было напечатано письмо первого секретаря райкома Сердюка к первому секретарю обкома. Черным по белому было написано, что Пашевский районный комитет КПСС считает возможным назначить директором Тагарской сплавной конторы Прончатова Олега Олеговича, исходя из того объективного положения, что Прончатов Олег Олегович обладает большими организаторскими способностями, имея высшее образование, работая на должности главного инженера, активно способствовал дальнейшему развитию технического прогресса, будучи уроженцем Тагара, прекрасно знает местные условия, а также энергичен, работоспособен, принимает активное участие в деятельности партийной организации.