Так Гиршл сидел и разговаривал, не пытаясь при этом произвести впечатление на Мину, как прежде на Блюму. Мина и Блюма были такие разные, по-разному следовало и разговаривать с каждой из них. Но поскольку в последние дни он вообще ни с кем не разговаривал, теперь он с радостью поговорил бы и с той, и с другой.
Вдруг Гиршл заметил, что на них смотрят. Он покраснел, забыл, о чем говорил, и замолчал на полуслове.
Именно в этот момент Гильденхорн, все еще с картами в руке, засмеялся и воскликнул:
— Посмотрите на этих двух голубков, как они воркуют!
Гиршл смутился. Ему было страшно стыдно: публично оскорбили не только его, но и Мину. Обида, нанесенная их чести, которую он не сумел парировать, привела его в бешенство. Ему было стыдно взглянуть на людей. Но, подняв голову, он увидел, что все дружески и ободряюще улыбаются. Ему в жизни не приходилось видеть столько пар ласковых глаз, глядевших на него с одобрением. Прежде чем он мог понять, что происходит, Гимпл Курц подошел к нему, взял за руку и процитировал несколько стихотворных строк о юноше в прекрасном саду, которого автор поэмы подстрекает сорвать растущие там плоды. При этом он так подмигнул, что ни у кого не осталось сомнений: под юношей имеется в виду не кто иной, как Гиршл, под садом — Мина и т. д.
Что должна подумать Мина о человеке, поведение которого так опозорило ее? Гиршл не смел взглянуть на нее. Он как бы окаменел, и, пожалуй, только пожар или война могли вернуть ему способность двигаться.
Однако у Провидения были совсем другие планы. Когда Гиршл был еще искоркой в глазу своей матери, ангел небесный провозгласил:
— Гиршл, сын Боруха-Меира, предназначается Мине, дочери Гедальи.
И когда Гиршл наконец поднялся со стула, в руке у него была рука Мины. Глаза девушки сияли. Казалось, она ожидала этого мига с тех самых пор, как ангел провозгласил предначертание Всевышнего.
Что заставило Гиршла взять руку Мины? Он только хотел сказать ей:
— Прошу вас, не считайте, что я в этом виноват!
Но прежде чем он успел промолвить эти слова, Ицхок Гильденхорн подошел к нему, хлопнул по плечу и произнес:
— Вот молодец! Теперь ты мужчина среди мужчин!
Придя в ужас, Гиршл выдернул свою руку из руки Мины. Гильденхорн схватил ее и провозгласил:
— Их гратулире!
Сказать жениху «Их гратулире!», конечно, не то же самое, что «Мазл тов!». «Их гратулире!» подобает говорить тому, кто сорвал куш в карточной игре. Однако тот же ангел, объявивший на небе об их обручении, решил заговорить на земле голосом Гильденхорна, и никто из гостей не усомнился, что Гиршла поздравляют с помолвкой.
Софья подбежала к Мине, крепко обняла ее и громко чмокнула в губы. Потом улыбнулась и сказала:
— Я в абсолютном восторге! Ты обязательно расскажешь мне, как господин Гурвиц сделал тебе предложение. Он притворялся таким невинным, что никто и не догадывался о его чувствах к тебе. Недаром говорят: в тихом омуте черти водятся!
При этих словах она схватила Гиршла за руку и стала трясти ее так, что сама раскраснелась. Все столпились вокруг молодой пары, наперебой жали обоим руки и желали им счастья.
Лейбуш Чертковер, взяв деньги со стола, послал кого-то за шампанским. Чашку, в которой лежали эти деньги, он разбил о стену.
Мотши Шайнбард, стуча костылем по полу, кричал:
— Мазл тов! Мазл тов!
— Надо бы сообщить родителям жениха и невесты, — сказал Айзи Геллер Гимплу Курцу.
Однако не успел Гимпл выйти из дому, как на пороге появились они сами. Шестое чувство подсказало им, что происходит.
Гедалья Цимлих приложил руку к грудному кармашку, в котором он держал деньги, будто тут же хотел вручить приданое. Борух-Меир от удовольствия потирал руки и повторял: «Друзья! Друзья!» — будто хотел дать понять, что он считает ответственными за происшедшее всех присутствующих. Цирл протянула руку Гедалье. Тот взял ее левой рукой, поскольку правой по-прежнему придерживал левый карман.
— Почему ты держишься за сердце правой рукой? — спросила его жена Берта. — Левой было бы удобнее!
Гедалья заметил допущенную им ошибку и поменял руку.
— Где… — начал он.
— Где жених, ты хочешь спросить? — прервала его жена.
Гедалья кивнул головой, как безъязыкий, радующийся, что его поняли.
— И Мина?
Хотя ему только что сообщили о помолвке, он все еще не верил своим ушам.
«Подумать только, — размышлял Гиршл, — я всегда был убежден, что никакие свахи не поймают меня в свои сети. Вот я и попался! Как я теперь смогу разговаривать с Блюмой, как взгляну ей в лицо? О, если бы ускользнуть сейчас домой, закрыть лицо руками и прислушиваться к ее шагам в соседней комнате!» Конечно, ее уже там нет, но когда Гиршл думал о ней, ему казалось, что она все еще живет в их доме.
Веселье между тем становилось все более шумным. Борух-Меир уже послал в свою лавку за миндальной настойкой и изюмным вином. Пьющие пили, непьющие ели. Уже мало кто мог вспомнить, что явилось причиной этого пира.
Гимпл Курц, разглядывая свой стакан, сказал Софье:
— Знаете, я не возражал бы против того, чтобы мой стаканчик был побольше.
— Дело поправимое, — возразила Софья. — Надо чаще его наполнять. К чему вам больший стакан?
Курц кивнул, как будто его вера в человеческий разум была восстановлена, и подтвердил:
— Действительно, Софья, к чему?
— Дело в том, — вмешался Лейбуш Чертковер, — что, если бы у него была посуда побольше, ее можно было бы использовать как банную шайку.
— Шайка у меня уже есть, — заявил Курц. — Единственное, что мне еще нужно, — это березовый веник!
Мотши Шайнбард постучал костылем об пол и сказал:
— Береги бороду, Лейбуш,
— Отпусти собственную, — отреагировал Лейбуш, хватаясь за подбородок, — чего тебе от моей понадобилось?
— Сделать из нее банный веник.
— Пусть твой костыль сгниет в аду, Мотши, если Гимплиных усов не хватит на десять мужиков его комплекции.
— Мой костыль тут ни при чем, — сказал Мотши. — Черт найдет ему лучшее применение. С помощью моего костыля он раскочегарит адское пламя для таких святош, как ты.
— Выпьем, господа! Пьем до дна! — воскликнул Гильденхорн, щелкая пальцем по стоявшему перед ним графину с вином.
— За твое здоровье, Гимпи! — поднял свой бокал Лейбуш.
— И за твое, Лейбуш! — откликнулся Курц. — Да позволено нам будет…
— …испить райское вино, не пролив ни капли, — закончил Лейбуш.
— Аминь, во имя всех евреев, — сказал Айзи Геллер.
— Аминь и еще раз аминь! — поддержал его Мотши Шайнбард.
— За ваше здоровье, — обратился Курц к Гедалье.
— Да позволено нам будет…
— …чтобы, — подхватил Лейбуш.
— …чтобы Господь смилостивился над нами, грешными!
— …и над нашим дорогим Гиршлом! — закончил Гильденхорн.
— Гиршл, налей себе вина, — предложил жениху Лейбуш.
…«Что делать? — думал Гиршл. — Надо терпеть до конца. Вероятно, брат моей матери был не совсем сумасшедшим, когда сбежал в лес. Возможно, он сделал это сознательно, находясь в здравом уме!»
Балобан осмотрел Гиршла с головы до ног и заявил:
— Я читаю ваши мысли, господин Гурвиц. Я читаю каждую вашу мысль. Вы у меня как на ладони.
Гиршл покраснел.
— Знаю, — продолжал Балобан, — что день, когда вы признались в своей любви, — самый счастливый в вашей жизни. Я испытывал то же самое, когда сделал предложение моей покойной жене. И так каждый из нас! Но говорю вам, это еще ничто по сравнению с тем, что вы испытаете в день свадьбы. Посмотрите, как он краснеет. Это сама невинность! Я за невинность! Она так же идет молодому человеку, как… как… к сожалению, не могу подобрать хорошее сравнение. Но зачем искать сравнения, когда у нас есть готовые клише? Невинность идет молодому человеку, как подвенечное платье невесте! Поэтому я утверждаю, что самое главное — это день свадьбы, а не день помолвки. Поверьте мне, господа, все наши сегодняшние тосты — всего лишь репетиция. Так выпьем за тот день, когда господин Гурвиц и мадемуазель Цимлих будут стоять вдвоем под свадебным балдахином!
Балобан нежно смотрел на Гиршла. Подумать только, этот галантный человек, умеющий читать чужие мысли, — тот самый человек, который бросил ему сигарету, как нищему. Но такова природа: когда мы поступаем так, как всем того хочется, даже наши мысли становятся интересны другим. Если же происходящее не устраивает их, они не уделят нам ни минуты своего драгоценного времени.
— За здоровье жениха! — Множество рук тянулось к Гиршлу.
Ему пришлось пожимать все эти руки и благодарить каждого за поздравление. Бокалы звенели, в комнате становилось все жарче. Цирл, раскрасневшись после обеда, улыбалась Берте, а Берта улыбалась ей.
Борух-Меир, в который раз наполнив свой бокал, предложил:
— А теперь выпьем за здоровье невесты!
— Вот это правильно! — одобрил Курц.
— Пусть у меня рука отсохнет, если я не хотел давно уже поднять тост за невесту, — признался Мотши Шайнбард.
— Почему же ты этого не сделал? — поинтересовался Айзи Геллер.
— Потому что его бокал не был пустым, — объяснил Лейбуш. — При каждом новом тосте следует поднимать полный бокал, а он никак не допьет того, что было налито раньше.
Быстро освободив свои бокалы, гости выпили за невесту.
Софья была сильно возбуждена. Потом она несколько поостыла, хотя и не могла понять почему.
— А теперь давайте выпьем за жениха! — предложила она, поднимая свой бокал.
Голос ее дрожал, но она храбро сжимала ножку бокала, одним глотком опустошила его, стукнула им об стол и поставила вверх дном.
— О, мужественная женщина! — отметил Лейбуш Чертковер.
— Теперь пора выпить за отца жениха! — поднял свой бокал Цимлих.
— А теперь за мать невесты, — сказал Борух-Меир.
— И за отца невесты… — сказал Гильденхорн.
— И за всех евреев, где бы они ни были, — провозгласил Лейбуш.
— И за весь мир! — добавил Айзи.
— Лехаим, Хозяин мира! Ай-ай-ай! Лехаим! Лехаим! Лехаим!
Был второй час ночи, когда Гиршл и его родители отправились домой. Гиршлу пришлось даже несколько раз остановиться по дороге. Ноги были у него тяжелые, как камень. Сам он не выпил ни капли, но пары алкоголя и запахи кушаний опьянили его, вызвали слабость во всем теле.
— Снег тает, — заметила Цирл.
Гиршл посмотрел на небо, затянутое тучами.
Цирл зевнула:
— Слава Богу, вот мы и дома.
— Воспитание детей сопряжено с испытаниями! — сказал Борух-Меир с улыбкой.
— Почему ты не открываешь? — недоумевала Цирл.
Борух-Меир сунул ключ в дверь и удивился:
— Что такое? Не открывается!
— То есть как не открывается? — насторожилась Цирл.
Борух-Меир заглянул в замочную скважину.
— С той стороны вставлен ключ, — сообщил он.
— Кто же мог вставить ключ с той стороны? — не понимала Цирл.
— Вероятно, прислуга заперла дверь, не сообразив, что нас нет дома! — предположил Борух-Меир.
— Какая прислуга? — спросила Цирл.
— Новая горничная.
Цирл стала стучать в дверь и громко звать прислугу.
— Кто там? — спрашивала горничная, спускаясь по лестнице.
Цирл продолжала стучать в дверь.
— Долго ты будешь разговаривать? Открывай!
— Это хозяйка? — спросила девушка, нащупывая дверь. — Сию минуту открою.
— Это хозяйка, и хозяин, и молодой хозяин, и они хотят, чтобы их впустили в их дом. Будь любезна, открой дверь! — попросил Борух-Меир.
— Минуточку, я только надену платье, — сказала горничная.
Хозяева пришли в ярость и стали еще громче барабанить в дверь.
— Послушайте-ка ее! Она хочет надеть платье! Можно подумать, что пришли гости с визитом.
— Как это выразился Лейбуш Чертковер? — вспоминал Борух-Меир. — Пусть мой костыль сгниет в аду, если дверь немедленно не откроется.
— Я хочу спать, — простонала Цирл, — а он тут шуточки шутит.
— Ну вот и открыто! — обрадовался Борух-Меир, потирая руки.
В прихожей тускло светил ночник. Перед тем как раздеться, Цирл осмотрела дом. Борух-Меир завел часы и положил рядом с собой. Глубоко вздохнув, Гиршл растянулся на своей постели.
Цирл потушила свет и легла в постель. Через некоторое время она повернулась к кровати мужа и спросила:
— Ты спишь?
— Нет, — ответил Борух-Меир, — не сплю.
— Я тоже не сплю.
— Знаю, — сказал Борух-Меир.