Был вечер, и была ночь, и подошло утро, а он все говорил, а я все слушал…
Глава вторая
ПОГОНЯ НА МИЛЛИОНЫ ЛЕТ
-Для своего времени «Икар» был первоклассным галактическим кораблём, — так начал Арнольд Гамов. — Могучие аннигиляторы пространства безотказно обеспечивали сверхсветовые скорости. Я особо подчёркиваю это обстоятельство, ему мало придаёт значения новое поколение астронавигаторов, считающих движение вне эйнштейнового пространства не чудом человеческого гения, а обыденной операцией. Но мы, экипаж «Икара», понимали, что сотворено чудо, и благоговели перед величием людей, сумевших преодолевать пространство, уничтожая его вокруг себя. Вы легко сделаете отсюда вывод, что «Икар» для нас отнюдь не был некой космической гостиницей. Мы видели в нем воплощение технического волшебства, вручённое нам, особо отмеченным, как высочайший дар. Восхищение кораблём нас прочно объединяло.
Но не только это. Мы на редкость подходили друг к другу. Два года нас испытывали на дружбу в тяжелейших условиях Плутона, потом среди вулканов Гефесты и на жутких равнинах Цереры, двух планетах в системе Альтаира. На дружбу, юноша, не на совместимость! Одной совместимости мало для дальнего поиска, нужна любовь. Так вот, любовь была! Мы составили редкостный коллектив — девять влюблённых друг в друга молодых астронавигаторов. Бывают влюблённые пары, это естественно и тривиально. Влюблённая девятка — нечто исключительное, согласитесь. Мы были таким исключением и гордились этим. Если один долго отсутствовал, остальные восемь тосковали. А если отсутствовали двое, семь нервничали, теряли аппетит. Я добавлю ещё деталь, хоть, возможно, вы о ней знаете. Гюнтер Менотти, первый астроинженер, и Пётр Кренстон, биолог, были влюблены в Анну Мейснер, нашего астрофизика. На Земле, нет сомнения, Анна вышла бы замуж за Петра и отвергла Гюнтера. Но в экспедиции на «Икаре» она пожертвовала любовью ради высшей цели — именно так она объявила мне — и никогда не оказывала Кренстону предпочтения перед другими, а оба они, Гюнтер и Пётр, ни разу не показали, что она для них значит больше, чем остальные… Слово «показали» — нехорошее, оно наводит на мысль о неискренности, оно ассоциируется с известной бранью предков: «показуха». Неискренности не было, была гармония! И как живое существо, теряя какую-либо свою часть, превращается в инвалида, так и наш коллектив, утратив одного из девяти, становился покалеченным. В этом всецелостном единстве была наша сила. Но и наша слабость!
О первых четырех годах наших галактических блужданий вам говорить нечего, они описаны, рассказаны, проанализированы. То, что называли огромным успехом «Икара», захватывает и этот период. В эти первые четыре года не встретилось ни одной загадки, не распутанной нами. А чего ещё желать поисковику?
На пятый год, после четырехмесячного полёта в пустом космосе, анализаторы уловили под углом градусов в тридцать к курсу два быстро несущихся тела. Их быстрота сразу привлекла внимание: естественные тела не мчатся со скоростью почти пятьсот километров в секунду. Фома Михайловский, штурман и мой заместитель, считал, что мы повстречались с космическими кораблями. Разумных цивилизаций, вы это знаете не хуже меня, обнаружено немало, но технически развитых пока нет. Я приказал выброситься из сверхсветового в эйнштейново пространство и догонять незнакомцев. Автоматы забили тревогу: от первого корабля — если это был корабль — уловлено очень слабое излучение, из тех, что убийственны для любой организованной материи, ибо разрывают внутримолекулярные связи. Вряд ли оно могло нам серьёзно грозить — у «Икара» мощные защитные поля, — но причина для беспокойства была.
Скоро сомнений не оставалось: мы повстречались с механизмами, а не с космическими шатунами, те, кстати, в этом регионе Галактики редки. Вы, надеюсь, знаете стереоизображения этих кораблей и поэтому можете понять, как мы удивились, увидев, что они напоминают мифические «летающие тарелки», так будоражившие воображение наших предков, — правда, не сферические, а эллипсовидные. Алексей Кастор назвал их блюдоподобными чечевицами.
Корабли шли один за другим на расстоянии примерно в семьдесят—восемьдесят тысяч километров, отдаление по масштабам космоса ничтожное. На наши позывные, посланные всеми видами излучений, они не отозвались. И не было заметно, чтобы работали двигатели: искусственные сооружения летели, как мёртвые тела. По нашим понятиям это означало, что на кораблях аварийное состояние. Я приказал затормозить силовыми полями «Икара» передовой корабль, а когда приблизится второй, остановить и его.
Мы шли наперерез их курсу. Первый корабль послушно замер в объятиях наших силовых тисков, другой быстро приближался. Фома готовился затормозить и его, когда вдруг носовая часть «блюдоподобной чечевицы» ярко озарилась, погасла, вновь озарилась и вновь погасла. Так повторилось три раза, последняя вспышка была самой яркой, но и самой непродолжительной. Фома с криком «Он расстреливает передового!» включил тормозное поле такой мощности, что не только сам второй корабль, потеряв ход, закачался в силовых сетях, но и любое выпущенное им излучение мгновенно погашалось.
Если бы Михайловский сумел это сделать хоть секундой раньше, передовой корабль был бы спасён. Но теперь нам оставалось лишь наблюдать — а после нас и вам, когда на Землю доставили снимки, — как его после первого залпа охватило пламенем и как второй залп разнёс его на пылающие осколки, а третий неминуемо превратил бы все осколки в плазму, если бы Фома не предотвратил такой финал.
— Какое зверство! — воскликнула Анна Мейснер, она первая пришла в себя. Несправедливость всегда больно задевала её, а тут событие не вызвало сомнений. — Бандитизм!
Её поддержал Иван Комнин, в возбуждении не церемонившийся в выражениях, а не возбуждённым мы его почти не знали: его волновало и то, что он видел, и то, что, не видя, воображал. В Академии о нем говорили: «Иван нервничает только в двух случаях: когда дождь идёт и когда дождя нет!». Он запальчиво закричал:
— Арн, это же флибустьеры Галактики, это же пираты космоса! Проучи их силовой оплеухой! Пусть потрясутся в своей бронированной чечевице!
— Спокойней, друзья! — приказал я.
Признаюсь, я растерялся. Вообще мне не свойственна быстрота воображения, ещё экзаменационный компьютер характеризовал меня как тугодума. Когда необходима стремительность решений, я блеска не показываю. К счастью, в таинственном космосе такие экстремальные случаи гораздо реже, чем на нашей ласковой упорядоченной Земле. Заступая на дежурство, я включаю автоматы на любые аварийные возможности: с надёжными помощниками мне спокойней. Но тогда мы и мысли не допускали, что один корабль гонится за другим, чтобы его уничтожить, — да и вели они себя, как мёртвые тела, — и не дали автоматам особых программ. Я продолжал:
— Мы пока не знаем причины события. Один корабль пытался уничтожить другой, ему — с нашей помощью — это удалось. Но почему это сделано? Что это за корабли? Кто в них обретается? Не будем спешить с выводами.
На Земле потом в этом обращении к экипажу увидели мудрость руководителя экспедиции. Можете мне поверить: не было мудрости, была растерянность, было желание отстраниться от немедленных действий. А что именно такое поведение оказалось единственно разумным, объясняется объективной сутью событий. Анна, наш астрофизик, заметила, что опасное излучение шло от уничтоженного корабля, а не от преследователя и, возможно, это играет роль в катастрофе. Я попросил Михайловского не дать остаткам взорванного корабля разлететься в космосе, и он артистически сжал в компактную кучку все обломки и пыль. Остальные наши действия определялись ситуацией: на втором корабле находились разумные существа, надо было вступить с ними в контакт.
Как и прежде, корабль не отвечал на наши сигналы. Его недавние активные действия свидетельствовали, что он обитаем. Но он снова вёл себя как тело, лишённое жизни: не делал попыток вырваться из силовых тенёт, пассивно покоился в наших полях. Мы облетели вокруг, рассматривали его сверху, снизу, с боков: он вспыхивал металлическим блеском в сиянии наших прожекторов — и это была единственная реакция на все попытки добиться связи.
— Затаились! — сердито сказал Иван. — Арн, будь осторожён. Как бы они не пальнули в нас.
Поведение странного корабля мне тоже не нравилось. Но и непрерывно кружить не имело смысла. Мы выслали автоматический космический катерок, сконцентрировав на нем охранные поля. Он пролетел под самым носом «блюдца», вернулся и спикировал на него, словно собираясь ударить. Отпора не последовало. Только что мы видели грозное орудие разрушения, с огромной стремительностью пущенное в ход. А сейчас вокруг нахально носился эдакий космический комар — и это покорно сносили. Иван перешёл от гнева к восторгу: его настроения менялись быстро:
— Ну и нервы у флибустьеров космоса! Ведь вряд ли они догадываются, что все их залпы для нас не опасней детской хлопушки!
Он преувеличивал мощь нашей защиты, сильной, но не абсолютной. Все просили о высадке на чужой корабль, я колебался. Внезапное превращение мёртвой коробки в чудовищную боевую машину заставляло ожидать любой новой неожиданности. На меня стали наседать. Я огрызнулся:
— Всем, кто не на вахте, спать! У меня нет желания завязывать контакт с космического сражения!
Спать, естественно, никто не пошёл, но терпения я добился. Час бежал за часом: Мы перестали кружить вокруг «блюдоподобной чечевицы», но не выпускали её из своих полей. Восемнадцать глаз насторожённо и недоверчиво наблюдали за чужим кораблём, он был недвижим, тёмен, бесстрастно покоился неподалёку. Временами Алексей озарял его вспышками прожекторов, поисковые лучи продолжали оконтуривать «чечевицу», сигналы всех тридцати восьми типов галактической азбуки периодически несли просьбу о связи — контакта не было. Я приказал разведочной группе готовиться к высадке на чужой корабль.
По судовому расписанию разведочная группа состоит из трех человек: командир астроинженер Гюнтер Менотти, члены — биолог Пётр Кренстон и социолог Мишель Хаяси. Мне предоставлено право дополнять группу любым членом экипажа. Я добавил в группу себя. Из трех наших разведочных катеров мы выбрали планетолёт «Гермес»: он был тихоходным, но самым оснащённым.
Вы и без меня хорошо знаете, как мы вертелись вокруг чужого корабля, отыскивая входное отверстие, и как, не найдя ничего, загерметизировали площадку на корпусе, где анализаторы показали внутренние пустоты, и как, проделав лаз, проникли внутрь, и как сразу же наткнулись на скелеты трех странных, но, несомненно, когда-то живых и разумных существ. Мертвецы показались нам громадными осьминогами, они и истлевшие — одна костяная броня и растрескавшиеся кости ног — походили на отлично выделанные чучела, а не на холмики праха, хотя при неосторожном прикосновении превращались в прах.
Кренстон ползал около трех скелетов с ручным биологическим анализатором. Этот хитроумный компьютер совершает три тысячи анализов в секунду и по результативности превосходит иную научную академию старых времён. Гюнтер и я осторожно ходили по помещению, фиксируя на плёнку стены, потолок, пол. Довольно просторный зал заполняла масса предметов, назначение их надо было ещё устанавливать. Все они были правильной геометрической формы, чаще шары, цилиндров и призм — поменьше, а кубов совсем немного. Каждый казался монолитом — как бы слиток из материала, похожего на металл, но не металлической природы. Кстати, и весь корабль был изготовлен из того же вещества. Нашего разнообразия материалов — цветных, чёрных, редких металлов, дерева, пластмасс, бумаги — здесь и в помине не было.
— Думаю, все эти предметы — аппараты управления кораблём, — сказал Гюнтер. — Странно, что каждый лежит отдельно, не видно соединительных коммуникаций.
Пётр поднялся с пола. Ему редко изменяет хладнокровие, но на этот раз он утратил контроль над своими нервами. Он чуть не кричал:
— Невероятно! Ничего не понимаю! Знаете, когда умерли восьминогие астронавты? Полтора миллиона лет назад!
Погибшие полтора миллиона лет назад пилоты на корабле, который на наших глазах вёл осмысленные боевые действия! Было от чего потерять хладнокровие! Мы засыпали Петра вопросами, но узнали лишь, что и материал, из которого изготовлен сам корабль, и все предметы в нем — того же почтённого возраста. Корабль построен ещё до того, Как на Земле появилось человечество.
— Значит, на корабле нет ничего живого? — недоверчиво спросил Хаяси.
— Именно! Ничего живого! Все перемёрло ещё в незапамятные времена, и сам корабль уже свыше миллиона лет — мёртвое тело и несётся вперёд лишь по инерции. Говорю вам, невероятно! И тем не менее реальный факт, если анализаторы не врут!
Дальнейшие наблюдения показали, что приборы наши точны, но в тот момент мы Петру не поверили. Наши разговоры передавались на «Икар» и там вызвали такую же реакцию. Все были под магией нападения одного корабля на другой: можно ли допустить, чтобы сражения вели мертвецы! Хаяси, как всегда, на каждом этапе разведки отделял факты от гипотез. Он тут же, в первом помещении чужого корабля, высказал своё мнение о событиях. К твёрдым фактам он относил, что оба космических тела — искусственные сооружения, что один уничтожил второе, что нами найдены скелеты неведомых, но когда-то живых существ, что здесь наши походные гравитаторы не нужны, ибо невесомости нет, а, наоборот, наличествует прибавка в весе примерно в полтора раза… Таких и похожих фактов накопилось уже немало, а все ли обитатели корабля — мертвецы, надо проверить. Не будем забегать вперёд, советовал он.
— Ещё один факт: мы в монолитном кубе, откуда нет прохода в другие помещения, — добавил я. — Но должны же они существовать! И надеюсь, Мишель, это не фантастическая гипотеза!
Проходы обнаружил Гюнтер. Он подошёл к одному участку стены, ничем по виду не отличавшемуся от других, и в стене вдруг появилось отверстие. Мы впервые тогда увидели самодвижущийся, саморастягивающийся самоутолщающийся материал и вытаращили глаза на самопроизвольно образующиеся проходы. Дыра в стене была как раз такой, чтобы мы гуськом могли проникнуть внутрь. Проходы создавались по габаритам идущего: если бы в экипаже «Икара» имелся слон и ему открылся бы достаточный лаз, правда, стене пришлось бы сильно утолщаться по краям такой дыры.
Второе помещение было обширней: просторный туннель длиной метров на пятьдесят, шириной метров десять и высотой пять. Наши фонари осветили с правой стороны исполинский некрополь — ряд полок, одна над другой, отгороженных прозрачными стенками от прохода, на каждой полке покоился восьмирукий скелет, а на второй стене — стереоскопические пейзажи удивительной красоты и яркости.
Мы медленно двигались вдоль многоэтажных склепов, освещая ряд за рядом, этаж за этажом. Впоследствии, установив в тоннеле светильники, мы могли свободно обозревать с одной стороны все гигантское покоище мертвецов, а с другой — любоваться всеми картинами музея, но в тот первый день и мертвецы, и картины, выхваченные снопиком света, как бы возникали из небытия: эффект был куда сильней! Скелеты лежали в определённом порядке: внизу экземпляры крупней, повыше — поменьше. Различие в размерах выражало различие возраста: одни умирали зрелыми, возможно, и состарясь, других смерть настигала в стадии созревания, кое-кто переводился на жительство в некрополь, не выбравшись из младенчества. Но когда бы ни умирали обитатели космического корабля, останки их переселялись сюда, в последнее их общежитие, ставшее вечным хранилищем.
И ещё стало ясно при первом осмотре: в некрополе сохранялись не скелеты однажды посаженного экипажа, а много их генераций. Потом мы установили, что для корабля требовалась команда в двадцать взрослых особей, владевших профессиями навигаторов. Корабль, стартовавший откуда-то из центральных районов Галактики, вела небольшая группа специалистов звездоплавания. Скелетов же было больше тысячи. Медленно передвигаясь от одного пятиэтажного саркофага к другому, я мысленно видел их — восьмируких, молодых, энергичных, полных жажды выполнить какое-то важное задание, ради него пустившихся в дальний полет. Шли годы, десятилетия, пошло на тысячелетие, одна тысяча лет напластывалась на другую — анализатор определил десять тысяч земных лет для полного жизненного цикла одной особи, — народилось на корабле новое поколение, его обучили звездоплаванию, оно переняло эстафету родителей, те переселились сюда, вон там, в дальнем углу некрополя, начинали они скелетную историю загадочного полёта.