– Номер иномарки запомнили?
– Я вам что, бухгалтер, – номера запоминать? – удивился шахтер.
– А марку?
– Да вроде «Мерседес».
Черяга вошел в кабинет.
– А убитые вам знакомы? – спросил он.
– Завражин-то? – через два дома жили. Он мне тридцать рублей должен остался. Уж не знаю, отдаст жена или нет.
– Другой убитый.
– А как его?
– Вадим Черяга. Молодой парень.
– А, это из спонсоров.
– Из каких спонсоров?
– Ну, ездили тут у нас, еду возили. Мы их всех спонсорами кличем.
– И много таких спонсоров?
– Да кто хочет, тот и приходит, – разъяснил шахтер, – люди приходят, кто кусок хлеба принесет, вечером бабка пришла с пирогом. Казаки муку возят, вон из городской администрации тоже машина приезжала, на железную дорогу.
– А Черяга от кого приехал?
– Мы что, знаем? Приехали «Жигули», вышли два парня, хлеб вынесли и колбасы два батона.
Шахтер замолчал, как будто припоминая.
– Ну точно, – сказал он, – вот как они колбасу доставали, так тут этот джип и подлетел. Мы еще на колбасу смотрели, а на джип – нет.
– И куда же делась «Шестерка»? – спросил Денис.
– Да бог с вами! Как стрельба началась, там второй парень внутри сидел – вдарил по газам и привет! Багажник не успел закрыть.
– Эта «Шестерка» раньше приезжала? – спросил Денис.
– Да вроде да.
– Черягу вы первый раз видели?
– Может, и видел, – неуверенно сказал шахтер, – да точно видел! Он еще с нами водку пил вчера. Невеста у него!
Зевнул и сказал:
– Вы чего нас-то задерживаете, а? Вы бы тех гадов задержали, которые по рабочему народу стреляют! А то сидят, директоров охраняют. А директора нашу кровь сосут!
– А что же вы тогда директоров-то не громите? – спросил Черяга, – вы бы не на рельсы ходили, а к особнякам.
– Ага! К особнякам! – сказал шахтер, – у них там бандиты и менты купленные. А на рельсах мы вроде как хозяева.
Денис вышел из комнаты, поманил за собой пальцем Петракова, который слушал весь диалог, прислонясь к косяку. Из кармана зам. начальника УВД торчала бутылка водки, и никто ему не делал замечания. Видимо, привыкли.
– Насчет утренней иномарки – это правда?
– Да, – сказал Петраков, – уже пятый человек то же рассказывает. Иномарка была крутая – видимо, «Мерседес», но некоторые говорят – БМВ. Номеров никто не запомнил…
– Не так много «Мерседесов» в городе, – с усмешкой сказал Черяга.
– Но номера были не наши. Ахтарские. Там народу втрое против нашего…
– А сколько километров до Ахтарска?
– Девяносто кеме… считай, сто.
– Вы что тут забыли, товарищ москвич? Журналистов нам мало?
Черяга обернулся. Позади него, широко расставив ноги, стоял человек с огромным брюхом и маленькими очками. Человек выглядел очень помятым. У него было помятое красное лицо, помятые форменные штиблеты, и даже полковничьи погоны на его кителе выглядели тоже помятыми. Судя по повадкам, полковник был начальником городского УВД.
– Я не журналист, – сказал Черяга. – Я следователь. И у меня убили брата.
– А ты знаешь, – спросил в упор помятый полковник, что твой брат за три месяца два раза привлекался – один раз за вымогательство, другой – за пьяную драку в ресторане?
– А что, это имеет значение? Его не поэтому убили.
– Не возил бы от братвы хлеб шахтерам, – вот и не убили бы.
– Я хотел бы помочь вам в расследовании, – сказал Черяга.
Начальник городского УВД широко улыбнулся.
– А пошел ты на хрен, москвич! – заявил он.
* * *
Звонок о расстреле пикета застиг чернореченского мэра Курочкина в самую неподходящую минуту: Курочкин, несмотря на мирное свое происхождение, – в советской жизни он был бухгалтером, а после того владел сетью магазинчиков, – страстно любил оружие, и не далее как сегодня вечером один из угольных бизнесменов обрадовал мэра заграничной игрушкой – Аграм–2000. У «Аграма» был красивый, на манер турецкой сабли изогнутый рожок, удобная пластиковая рукоять с выдавленными ложбинами для трех пальцев, и короткое тупое рыльце, приспособленное под мощный натовский девятимиллиметровый патрон.
Курочкин сначала вертел автомат в руках, а потом поспешил во двор, прицелился и выстрелил. «Аграм» стрелять не захотел, и Курочкин было разобиделся, но тут оказалось, что господин мэр спъяну просто не довел до конца рукоятку затвора, и подвижные части умного механизма автоматически блокировались.
Курочкин передернул затвор, и вскоре обширное мэрское подворье огласилось хриплым лаем автоматной очереди, так что встрепенулись и загавкали псы в соседних домах, а бдящие соседские охранники, наоборот, прислушались и тут же расслабились: опять товарищ мэр изволил пулять в нарисованного на стене Гайдара.
– От так! – приговаривал Курочкин, точными очередями, по два-три патрона, высаживая обойму в кирпичную стену, освещенную прожектором, – от так!
– Геннадий Владимирович! Вас срочно! – затеребил мэра охранник с трубкой в руке.
– Ну кто там? Алло!
Трубка зачавкала что-то непонятное, и на лице Курочкина изобразилось живейшее изумление.
– Двое? Насмерть? Сейчас буду!
Курочкин в возбуждении повернулся к своему заму:
– Ты представляешь, Анастасий! Какие-то бандиты пикет обстреляли! Двое мертвых, трое раненых, выяснишь, где живут, отвезешь семьям еду, собери передачу качественную, рыбку красную, вон, со стола возьми, чего не доели. И по триста рублей из фонда администрации… или нет, двести рублей отвезешь, нехай им хватит.
– А кто же стрелял-то? – с изумлением спросил зам.
– Найдем! Найдем и три шкуры сдерем!
И тут в кармашке у мэра зазвонил сотовый.
– Курочкин слушает.
– Про пикет слыхал?
– Кто говорит? – закричал Курочкин.
– Слушай сюда, харя. Не кончишь с забастовкой, следующая пуля будет для тебя, въехал?
– Кто говорит? – отчаянно возопил Курочкин, но трубку уже бросили.
– Твою мать! – сказал бледнеющий мэр.
Мир внезапно поблек, трехэтажная усадьба как-то съежилась в размерах, и даже заграничный пистолет-пулемет «Аграм» больше не казался символом преуспеяния, навроде золоченой шпаги французского аристократа, а напоминал о бренности бытия.
* * *
Было уже четыре часа утра, когда Денис Черяга подъехал на своем «Мерсе» к одноэтажному домику на окраине Чернореченска. Свет в домике еще горел: заслышав шум автомобиля, на крыльцо вышла сухонькая, маленькая женщина с седыми волосами и серыми большими глазами.
– Мама! – позвал Денис.
Женщина неверными шажками сошла с крыльца и ткнулась Денису под мышку.
– Дениска! – сказала она, – Дениска! А у нас несчастье.
– Я знаю, – проговорил Черяга.
Арина Николаевна горько заплакала.
Денис прошел в комнату и бросил на стол пластиковый пакет. В пакете были вещи из карманов Вадима: кошелек, ключи, записная книжка. Словом, все, не считая изъятого ТТ и обоймы к нему.
Комната была та самая, в которой он спал в детстве, – низенькая горница с деревянным полом и пружинной кроватью. Денису было лет двенадцать, когда в комнате прибавилась вторая кроватка, и в кроватке обосновался маленький плакучий сверточек – Вадим.
В детстве в комнате стоял большой шкаф с бельем и зеркало в деревянной раме. Дверца шкафа была постоянно закрыта, и по большим празникам мать открывала дверцу и доставала с верхней полки шоколадку. Шоколадок в это время в магазинах не было, и Денису казалось, что наверху шкафа есть необозримый запас сластей, но когда он наконец подобрал гвоздь и открыл дверцу, там была всего одна шоколадка.
Тогда же, в детстве, возле шкафа висела большая репродукция картины Айвазовского. На свадьбу родителям Дениса подарили огромную коробку конфет, а внутри коробки, поверх сластей, лежала эта репродукция. Коробку съели, а картинку повесили на стенку.
Теперь репродукции в комнате не было. В углу, около печки, стояла хорошая стереосистема. С флангов к черным динамикам примыкали две пустые бутылки из-под водки. Стены комнаты были оклеены плакатами с голыми девицами, а сбоку от шкафа красовался Сильвестр Сталлоне со станковым пулеметом наперевес.
Денис вывалил содержимое пластикового пакета на стол. Большой, дорогой по виду бумажник был пуст, если не считать двух десяток, – судя по всему, в ментовке успели вынуть деньги. Кроме мелочи, в бумажнике обнаружилась потертая фотография девушки и клочок бумажки с телефоном. Клочок был засунут в боковое отделение и потому уцелел. Номер был местный, пятизначный – 3–83–15. Девушка была очень хорошенькая: изящная головка на тонкой шейке, маленькие накрашенные губы и большие глаза, осененные сосновыми иглами ресниц.
Рядом с бумажником лежал сотовый телефон, связка ключей и записная книжка. Там же была и пачка сигарет. Сигареты были хорошие, «Кемел», но под дождем они размокли, и в ментовке на них не польстились. Ключей было штук пять или шесть, два, скорее всего, от «Девятки», которую Денис заметил во дворе, и еще ключ от двери с сейфовым замком. Сейфовых замков в доме не было. Ключ, наверное, был от квартиры невесты.
Записная книжка была истрепана до неприличия, фамилии в большей части записей не фигурировали, а все больше имена или клички. Прямо внутренней стороне обложки было записано и вовсе непонятное: «В.И». И шестизначный номер – 87 92 74. Шестизначных телефонов в Чернореченске не было. Шестизначные телефоны были в областном центре. Или в соседнем Ахтарске.
Денис сложил все вещи обратно в пакет и открыл дверцу шкафа. На полках вперемешку лежали чистые майки и грязные джинсы. В нижнем ящике, в котором Вадим с детства обожал прятать коробочки с жуками и тому подобные сокровища, обнаружилась жестяная коробка.
В коробке лежал небольшой пистолет сантиметров двадцати длиной, с деревянной рукоятью и надписью Tokagypt 58. Чуть поближе к рукояти, после заводского клейма, значилось: made in Hungary. Собственно, это был классический российский ТТ, бесплатно подаренный в порядке братской помощи строящему социализм венгерскому народу. В отличие от ТТ, венгерский его кузен имел удобный «кольтовский» предохранитель и калибр девять миллиметров. Явный братишка той волыны, которую три часа назад изъяли менты.
Денис понюхал ствол: из пистолета не стреляли по крайней мере несколько дней, и то спасибо.
Рядом со стволом лежала вещь менее серийная: самодельный кастет. Четыре литых кольца, к которым какой-то умелец припаял выкидной нож.
Денис тщательно вытер свои отпечатки пальцев на стволе и кастете, и запихал коробку обратно под тряпки.
Глава вторая
Град Чернореченск и его обитатели
Проснулся Денис поздно. Круглое солнце светило сквозь застиранную кружевную занавеску: солнце было такое большое, а окошко такое маленькое, что солнце занимало половину окошка.
За печкой – а в комнату выходила задняя стена кухонной печки – громко играло радио, и под печкой лежал большой серо-белый кот. Черяга прислушался – радио громко обсуждало вчерашнее происшествие. Диктор возмущался бандитским произволом и цитировал слова профсоюзного лидера Валентина Луханова, произнесенные утром на митинге. Лидер сказал, что народ не запугаешь и что вчерашний расстрел – это дело рук спецслужб, служащих своим кремлевским хозяевам.
У стола, спиной к Денису, стояла девушка и копалась в пластиковом пакете с вещами Вадима. Денис даже не пошевелился, но, видимо, девушка что-то почувствовала и стремительно обернулась.
– Ой! Извините! – сказала она, – я… я ключи искала.
В жизни девушка была еще красивее, чем на фотографии. На ней был летний синий сарафан, не скрывающий ни точеных ножек, ни бархатных плеч. На узком смуглом личике красным пятном выделялись полные, слегка накрашенные губы, и только глаза девушки подкачали: синие круги вокруг них живо свидетельствовали, что девушка в эту ночь мало спала и много плакала.
Денис очень хорошо видел, что когда он проснулся, девушка держала в руке не ключи, а записную книжку. Он хотел об этом сказать, но горло у него почему-то пересохло, и он только глядел на девушку, раскрыв глаза и судорожно подобрав высунувшиеся из-под одеяла ноги с желтыми и, кажется, слишком давно стрижеными ногтями.
Она потупила глазки и несмело улыбнулась.
– Я – Ольга, – сказала она, – невеста Вадима. А вы – его брат? Который следователь?
Денис кивнул.
– Ой, да что же я тут стою! – встрепенулась девушка, – вам же одеться надо!
И выскочила вон.
Денис выбрался из постели и прошел на кухню. Мать его возилась у печки. Ольга уже стояла у обеденного стола и резала морковку, видимо для винигрета, и голова ее была опущена низко-низко. Некоторое время Денис слышал только стук ножа, а потом Ольга вскрикнула: острый шинковочный нож задел ее палец. И тут же плечи ее согнулись, она уткнулась носом в морковку и начала плакать.
– Олечка, что ты! – начала было его мать, но тут девушка в последний раз всхлипнула, пробормотала – «извините», – и вылетела в тамбур, туда, где рядом с чуланом располагался бревенчатый холодный сортир.
Арина Николаевна развела руками.
– Вот так, – сказала она, – жалко девочку. Она Ивановых дочка – знаешь, в третьем ряду жили, пока им квартиру не дали.
Денис смутно вспомнил Ивановых и крошечную семилетнюю девицу с косичками.
– А ты что не плачешь, мама?
Арина опустила глаза.
– Да я уже устала плакать. Когда в колонии был, плакала, когда домой пьяный приходил, плакала. Так я и знала, что с ним плохое будет.
– Там не в него стреляли, – сказал Денис, – там в пикет стреляли.
– Ну вот и тебе лучше, – проговорила Арина Николаевна, – ведь тебе же лучше, если твоего брата не в пьяной драке убили?
Дверь хлопнула, и в кухне опять показалась Олечка. Она уже успела привести себя в порядок и даже подкрасить бровки, и теперь глядела на Дениса устало и как-то жадно.
Пока Денис чистил зубы и одевался, женщины сготовили нехитрый завтрак. За стол сели в полном молчании.
– Там с работы звонили, пока ты спал, – сказал Арина Николаевна, – сказали, что все хлопоты берут на себя. Сказали, что похороны в среду в десять утра.
– А кто звонил? – спросил Денис.
– Не знаю. Они и не сказали.
– А где Вадим работал? – спросил Денис.
Оля как-то замялась, а Арина Николаевна ответила:
– В банке, охранником.
– Каком банке?
Арина Николаевна даже удивилась вопросу, а Оля пояснила:
– У нас Чернореченсксоцбанк самый крупный. Его все просто банком называют.
* * *
В далекие-далекие времена, когда на шее Дениса трепетали концы красного пионерского галстука, а шахтерам перед сменой бесплатно выдавали «тормозок» с толстым шматом сала, Чернореченск казался Денису огромным городом. Он простирался во все стороны от памятника Ленина перед горкомом и до мрачного бетонного забора завода номер 127, от новенького корпуса горбольщицы, за постройку которой на уроках благодарили партию, и до первых шахтоуправлений по Челябинскому шоссе, и чтобы пересечь весь город пешком, нужно было целых тридцать минут.
Теперь город похудел и ссохся, как ссыхается восьмидесятилетняя старушка. Не надо было быть врачом, чтобы поставить диагноз больному: город умирал.
Кроме шахт, в Чернореченске не было ничего.
То есть раньше здесь еще был машиностроительный завод номер 127, на котором делали дизельные подводные лодки. Трудно сказать, чем руководствовались светлые умы в Госплане, размещая завод подводных лодок на границе между казахскими степями и сибирскими равнинами. Наверное, соображениями секретности.
Впрочем, ходили слухи, что в шестидесятых местный секретарь горкома, бывший моряк, в лепешку расшибся, дабы пробить для города нужный родине оборонный завод, полагая, что вместе с оборонным заводом в город явятся колбаса и молодежь. Отдельным маловерам, намекавшим, что завод по производству подводных лодок за пять тысяч километров от любого моря строить невыгодно, заткнули рты. «Что значит невыгодно? – сурово вопросил секретарь горкома, – мы что, капиталисты с загнивающего Запада, дабы руководствоваться выгодой? Нам ничего не должно быть жалко для укрепления боеспособности Родины!»