– Кто будет свидетелем? – обратился он к толпе.
Молодой бородатый негр с шапкой курчавых волос отделился от группы молодежи и подошел к Клингу.
– Священник умер? – спросил он.
– Да, умер.
– Кто еще?
– Две женщины.
– Кто они?
– Еще не знаю. Когда все уляжется, проведем опознание.
Клинг вновь повернулся к толпе.
– Видел кто-нибудь, как это случилось?
– Я и видел, – сказал парень.
– Как твое имя, браток?
– Эндрю Джордан.
Клинг вынул блокнот.
– Хорошо, рассказывай.
– Что вы там собираетесь писать? – заволновался Джордан.
– Ты же сказал, что видел, как...
– Ну, видел. Я шел мимо, шел в биллиардную вон туда, а женщины пели внутри, потом остановилась машина, вышел мужик, бросил бомбу и побежал назад к машине.
– Какая машина?
– Красный «фольксваген».
– Какой модели?
– Да кто их разберет, эти «фольксвагены»!
– Сколько в нем было человек?
– Двое. Водитель и мужик с бомбой.
– Номер заметил?
– Нет. Они быстро уехали.
– Можешь описать человека, бросившего бомбу?
– Могу. Он был белый.
– Что еще? – спросил Клинг.
– Это все, – покачал головой Джордан. – Он был белый.
* * *
Во всем Смоук Райз было около трех десятков поместий, где в роскоши и уединении жили не более сотни людей. По участкам извивались, кое-где сообщаясь, частные дороги. Мейер Мейер проехал между широкими каменными ограждениями, обозначающими западный въезд в Смоук Райз, и попал в город, ограниченный с севера рекой Харб, а от автострады Ривер Хайуэй на юге – стеной из тополей и вечнозеленого кустарника. Фешенебельный Смоук Райз остальные жители города фамильярно и иронично называли «Клубом».
Выйдя из машины, Мейер услышал звуки речной жизни – сопение буксиров, гудки, короткий вскрик корабельной сирены на проходящем по фарватеру эсминце. Отраженные огни трепетали на колышущейся водной глади – фонари на тросах подвесного моста, яркие всплески красных и зеленых огней на противоположном берегу, одинокие прорези освещенных окон в жилых домах. Отражение самолета, пролетающего высоко над рекой с мигающими огоньками на крыльях, напоминало подводную лодку. Было холодно, но несколько минут назад появилась тонкая, пронизывающая морось. Мейер передернул плечами, поднял воротник плаща, чтобы прикрыть шею, и направился к старому серому зданию, поскрипывая по гравию дорожки туфлями. Этот звук далеко разносился, угасая в высоких кустах вокруг.
Макартур Лэйн, 374 находился в конце дороги, делающей поворот после Гамильтонского моста. Дом представлял собой огромное строение из серого камня с черепичной крышей и множеством коньков и труб, упирающихся в небо. Здание мрачной тенью возвышалось над Харбом. Камни дома сочились сыростью. Толстые виноградные лозы опутывали стены, взбираясь по ним до самой крыши с коньками и башенками. Найдя кнопку звонка под латунным витиеватым гербом на мощном дубовом косяке, детектив нажал ее. Где-то далеко, в глубине дома, послышался мелодичный звонок. Он ждал.
Дверь неожиданно распахнулась.
Человеку, смотревшему на детектива, было на вид около семидесяти. Волос на голове почти нет, только за ушами беспорядочно торчат всклокоченные седые космы. На нем были красный смокинг и черные брюки, красные вельветовые шлепанцы. Вокруг шеи намотана черная косынка.
– Что вам угодно? – спросил он с ходу.
– Я детектив Мейер из восемьдесят седьмого...
– Кто вас пригласил?
– Женщина по имени Адель Горман была сегодня...
– Моя дочь дура, – отрезал старик. – Полиция нам не нужна, – и захлопнул дверь перед носом детектива.
Мейер топтался перед входом, чувствуя себя последним кретином. На реке прогудел буксир. Наверху вспыхнул свет, выхватив из тьмы фосфоресцирующий циферблат его часов. Было 2.35 ночи. Холод и морось пронизывали его до костей. Полицейский вынул носовой платок, высморкался и задумался о том, что же ему теперь делать. Он не любил духов, как не любил и лунатиков. Он не любил вздорных стариков с нечесаными космами, хлопающими дверью перед самым носом человека. Детектив уже решил было повернуть назад, когда дверь снова открылась.
– Детектив Мейер? – показалась Адель Горман. – Входите же.
– Благодарю, – произнес он и вошел в холл.
– Вы как раз вовремя.
– Вообще-то, несколько рано, – сказал Мейер. Он не мог избавиться от ощущения неловкости. Дурость какая-то – бродить среди ночи по Смоук Райз, выслеживая привидения.
– Сюда, – Адель провела его через холл с мрачными панелями на стенах в просторную, тускло освещенную гостиную. Тяжелые дубовые балки под потолком, окна закрыты вельветовыми портьерами. Комната была обставлена грузной старинной мебелью. Полицейский вдруг поверил, что в доме могли появиться привидения. С дивана у камина поднялся, как призрак, молодой человек в темных очках. Его лицо в тусклом свете одинокого торшера выглядело серым и изнуренным. Одетый в черную вязаную кофту, белую сорочку и черные свободные брюки, он подошел к Мейеру с протянутой рукой, но почему-то не стал пожимать руку полицейского.
Детектив догадался, что мужчина слеп.
– Я Ральф Горман, – представился тот, все еще держа перед собой руку. – Муж Адель.
– Здравствуйте, мистер Горман, – Мейер пожал его влажную и холодную ладонь.
– Хорошо, что вы пришли, – продолжал Горман. – Эти призраки сведут нас с ума.
– Который час? – неожиданно спросила Адель и взглянула на свои часы. – Еще пять минут.
В ее голосе чувствовалась дрожь, и выглядела она очень испуганной.
– А вашего отца не будет здесь? – спросил Мейер.
– Нет, он пошел спать. По-моему, ему все это надоело, и он зол на нас за то, что мы заявили в полицию.
Мейер промолчал. Он знал, что если бы Уилльям Ван Хоутен, бывший судья по делам наследства и опеки, не хотел вмешательства полиции, Мейера бы здесь не было. Он подумал, не уйти ли ему сейчас, но Адель Горман снова начала говорить. Было бы невежливо обрывать даму на полуслове.
– Она немного старше тридцати, по-моему. Другой призрак, мужчина, где-то вашего возраста – сорок, сорок пять.
– Мне тридцать восемь, – заметил Мейер.
– О!
– Лысина многих обманывает.
– Да.
– Я очень рано облысел.
– Так вот, их зовут Элизабет и Йоган, и они...
– Значит, у них есть имена?
– Да. Видите ли, они наши предки. Мой отец голландец. Много лет назад в семье действительно были Элизабет и Йоган Ван Хоутен. Тогда Смоук Райз был еще голландским поселением.
– Голландцы, вы говорите? Так-так, – произнес Мейер.
– Да. Они всегда появляются в голландской одежде. И говорят по-голландски.
– Мистер Горман, вы их слышали?
– Да, – отозвался Горман. – Я ведь не вижу... – добавил он и замешкался, как будто ожидая реакции Мейера. Реакции не было, и он продолжал: Но я слышал их.
– Вы говорите по-голландски?
– Нет, но мой тесть свободно им владеет. Он нам и сказал, что это голландский, и перевел их слова.
– Какие слова?
– Ну, во-первых, они говорили, что хотят украсть драгоценности Адель. Что они, черт возьми, и сделали...
– Драгоценности вашей жены? Но я думал...
– Они перешли ей от матери по завещанию. Тесть хранит их в сейфе.
– Хранил, вы хотите сказать.
– Нет, хранит. Кроме украденных есть еще несколько вещей. Два кольца и ожерелье.
– Какова их стоимость?
– Всех вместе? Думаю, около сорока тысяч долларов.
– У ваших духов губа не дура.
Торшер в комнате вдруг мигнул. Мейер глянул на него и почувствовал, как его волосы встают дыбом.
– Гаснет свет, Ральф, – прошептала Адель.
– Уже два сорок пять?
– Да.
– Они здесь, – выдохнул Горман.
* * *
Когда полицейские постучали в дверь, соседка Мерси Хауэлл по комнате спала уже около четырех часов. Но она была хитрой молодой дамочкой, очень хорошо знакомой с нравами большого города. Девушка мгновенно проснулась и провела собственное следствие, ни на дюйм не приоткрывая пока дверь. Сначала она попросила полицейских раздельно и внятно произнести имена, затем продиктовать номера удостоверений. Потом потребовала поднести к дверному глазку сами удостоверения и полицейские жетоны. Все еще сомневаясь, она сказала через запертую дверь: «Подождите минутку». Они ждали почта пять минут, пока девушка снова не подошла к двери. Отодвинулся с шумом тяжелый дверной засов, звякнула откидываемая цепочка, щелкнул, переместившись, язычок одного замка, потом другого, и, наконец, дверь отворилась.
– Входите. Извините, что заставила вас ждать. Я звонила в участок, там сказали, что вы – действительно вы.
– Вы очень осмотрительны, – заметил Хейз.
– В такой-то час? Береженого Бог бережет, – парировала она.
Ей было около двадцати пяти. Рыжеволосая голова вся в бигуди, ненакрашенное лицо блестит от крема. Поверх фланелевой пижамы наброшен розовый стеганый халат. В девять утра она, вероятно, будет очень хорошенькой, но сейчас напоминала затертый пятак.
– Ваше имя, мисс? – спросил Карелла.
– Лоуис Каплан. Что случилось? Опять в доме кого-нибудь ограбили?
– Нет, мисс Каплан. Мы бы хотели задать вам несколько вопросов о Мерси Хауэлл. Она здесь жила с вами?
– Да. – Лоуис вдруг тревожно взглянула на них. – Почему вы сказали жила? Она живет.
В маленькой прихожей стало вдруг так тихо, что можно было услышать все ночные звуки дома, как будто они возникли все разом, чтобы заполнить неловкую тишину. Где-то забурлила вода в унитазе, тренькнула труба отопления, закричал ребенок, гавкнула собака, где-то упала туфля. В прихожей, наполненной сейчас этими звуками, полицейские и девушка молча смотрели друг на друга.
Наконец, Карелла вздохнул и сказал:
– Ваша соседка мертва. Ее зарезали сегодня вечером у выхода из театра.
– Нет, – произнесла Лоуис просто и спокойно. – Нет, конечно.
– Мисс Каплан...
– Что вы там такое бормочете? Мерси не может умереть!
– Тем не менее это так, мисс Каплан.
– Бож-же! – простонала вдруг Лоуис и зашлась в слезах. – Боже мой! О, Боже-Боже мой!
Двое мужчин беспомощно переминались, такие большие, неуклюжие, бессильные что-либо изменить. Лоуис Каплан всхлипывала, закрыв ладонями лицо, повторяя снова и снова: «Простите, пожалуйста. О, Господи! Простите, пожалуйста. Бедная Мерси. О, Боже!» Сыщики старались на нее не смотреть. Наконец, Лоуис успокоилась. Глаза у нее были такие, будто это ее ударили ножом. Девушка сдавленно проговорила: «Проходите, пожалуйста» и провела их в гостиную. Говоря с полицейскими, она не отрывала глаз от пола, как будто не могла посмотреть в глаза этим людям, принесшим ей страшное известие.
– Вы знаете, кто это сделал? – спросила Лоуис.
– Нет. Еще нет.
– Мы бы не стали будить вас среди ночи...
– Да ладно, ничего...
– Знаете, с расследованием нельзя медлить. По горячим следам...
– Да, я понимаю.
– Часто бывает, что...
– Да, по горячим следам, – кивнула Лоуис.
– Да.
Квартиру опять охватила тишина.
– Вы не знаете, были ли у мисс Хауэлл враги? – спросил Карелла.
– Она была самой замечательной девушкой в мире, – покачала головой Лоуис.
– Ссорилась она с кем-нибудь в последнее время? Может...
– Нет.
– ...были звонки или письма с угрозами?
Лоуис Каплан подняла глаза.
– Да, – сказала она, – письмо.
– Письмо с угрозами?
– Мы не поняли. Но Мерси очень испугалась. И купила пистолет.
– Какой пистолет?
– Не знаю. Маленький.
– Может быть, «Браунинг» 25-го калибра?
– Я не разбираюсь в оружии.
– Письмо пришло по почте или его принесли?
– По почте. В театр.
– Когда?
– Неделю назад.
– Она заявляла в полицию?
– Нет.
– Почему?
– Вы видели «Гремучую змею»? – спросила вдруг Лоуис.
– То есть?
– "Гремучую змею". Мюзикл. Шоу. В нем играла Мерси.
– Нет, не видел.
– Тогда слышали?
– Нет.
– Вы что, на луне живете?
– Простите, но у меня...
– Извините, ради Бога, – тут же вставила она. – Я не... Я просто... Извините, пожалуйста.
– Ничего-ничего.
– Ну, в общем-то... Сейчас это гвоздь сезона, но... вначале были неприятности, потому что... Вы уверены, что не слышали? Это было во всех газетах.
– Я, наверное, не обратил внимания, – объяснил Карелла. – Что там были за неприятности?
– Вы тоже ничего не знаете? – обратилась она к Хейзу.
– Нет, увы.
– О танцах Мерси?
– Нет.
– В одной сцене Мерси танцевала без одежды. Потому что идея была... Черт с ней, с идеей! Но только танец был совсем не похотливый, даже не сексуальный! Но полиция этого не поняла и запретила шоу через два дня после премьеры. Администрации пришлось добиваться судебного разбирательства, чтобы снова открыть спектакль.
– Да, припоминаю, – кивнул Карелла.
– Я это к тому, что из театральных никто не пошел бы в полицию. Даже из-за угрожающего письма.
– Она купила пистолет, – вставил Хейз, – значит, ей все равно пришлось обращаться в полицию за разрешением.
– У нее не было разрешения.
– Тогда как она достала пистолет?. Чтобы купить оружие, надо сначала...
– У одного знакомого.
– Как зовут этого знакомого?
– Гарри Донателло.
– Импортер, – сухо заметил Карелла.
– Сувенирными пепельницами, – добавил Хейз.
– Я не знаю, чем он зарабатывает, – пожала плечами Лоуис. – Но он достал для нее оружие.
– Когда это было?
– Через несколько дней после письма.
– Что было в письме? – спросил Карелла.
– Сейчас я его принесу.
Лоуис ушла в спальню. Они слышали, как девушка выдвинула ящик, зашуршала бельем, потом как будто открыла жестянку из-под леденцов и с конвертом вернулась в комнату.
– Вот.
Не было смысла сохранять возможные отпечатки пальцев. Письмо побывало в руках Мерси Хауэлл, Лоуис Каплан и еще Бог знает скольких людей. Но, тем не менее, Карелла принял письмо на носовой платок, развернутый на ладони, потом взглянул на конверт.
– Ей нужно было сразу принести письмо нам, – сказал он. – Оно написано на гостиничном бланке, мы бы через минуту нашли отправителя.
Письмо действительно было написано на гостиничном бланке «Эддисона», одного из неприметных городских клоповников, находившегося всего в двух кварталах к северу от театра на Одиннадцатой улице, где работала Мерси Хауэлл. В конверте был один листок. Карелла развернул его. Карандашом было написано:
* * *
Торшер погас, комната погрузилась в темноту.
Сначала было слышно только прерывистое дыхание Адель Горман. Потом неясные, глухие, как будто принесенные курящимся туманом с сырого пустынного берега, послышались звуки искаженных голосов, и в комнате вдруг потянуло холодом. Голоса будто бы выделялись из безостановочно гудящей толпы, взмывая и опадая в каком-то какофоническом ритме. Смесь языков резала слух. Слышно было, как взвыл ветер, словно кто-то резко и неожиданно распахнул дверь в некий запретный мир (какой холод в комнате!), обнажив толпы мятущихся теней, занятых бессмысленным разговором. Голоса стали громче, несомые этим ледяным пронизывающим ветром, яснее, ближе, и вот они заполнили комнату, будто требуя освободить их из адового, неземного склепа. А затем два, только два из бестелесных голосов оторвались от массы невидимых теней неся с собой порыв замогильного холода из неведомого мира. Послышался шепот. Сначала мужской, гортанно, с сильным иностранным акцентом выговаривавший только одно слово: «Ральф!». Затем добавился женский: «Адель!» – так же странно, прерывисто, потом снова: «Ральф!». Голоса перекрывались, но были явно чужеземными назойливыми, нарастающими, пока шепот не превратился в агонизирующий стон. Имена растаяли, став эхом в порывах ветра.
С глазами Мейера делалось что-то странное в темноте. Видения, которых, конечно, на самом деле не было, казалось, всплывали вместе с нарастанием звуков, наполнивших комнату. Под глухой рык мужского голоса и отчаянные стенания женского едва различимая мебель принимала расплывчатые, аморфные очертания. Затем в комнату опять вторглось бормотание других голосов, как бы призывая этих двоих назад, в угрюмый мшистый склеп, откуда те на мгновение вырвались. Вой ветра стал еще пронзительнее, а голоса бесчисленных теней ослабли, отзываясь эхом, и – исчезли.
Торшер вспыхнул снова, разбрасывая скудное освещение. В комнате ощутимо потеплело, но Мейер Мейер был покрыт липким холодным потом.