И почему Александр так заинтересован в Маринином обществе?
Он заметил ее сам, помахал рукой. Марина догадалась, что он ей рад.
Для их совместного ужина Александр выбрал не «новый русский» ресторан, как будто догадался, что Марину от них уже тошнит. Он повел ее в небольшое уютное кафе в подвальчике, открытое недавно канадцами. С мексиканской едой, пивом и живым оркестром в индейском стиле.
По речи окружающих Марина поняла, что ходят сюда канадцы, американцы, ирландцы, работающие в Москве. Как и Александр.
Марина так и не знала, что, собственно, Александр делает в Москве. На туриста он не похож. Отлично говорит по-русски, если не считать легкого акцента. Производит впечатление человека, прекрасно ориентирующегося в здешней жизни. Но прямо задать вопрос Марина сочла бестактным.
Меню, которое развернул перед Мариной официант, было на английском. Марина свободно владела итальянским языком, она учила его с детства. Поэтому положилась на вкус Александра.
Сначала им принесли пиво в высоких стаканах. Марина очень хотела пить и сразу припала к стакану. Александр непрерывно улыбался ей.
«Да у него выражение лица настоящего влюбленного», — промелькнуло у нее в голове.
Какое выражение лица у нее самой, она видеть не могла. Пылающие от удовольствия Щеки, счастливый взгляд, блуждающая улыбка — все приметы нового приступа лихорадки. Марина уже предчувствовала, как трудно ей будет прощаться сегодня с Александром, как не захочется расставаться с ним даже на один день.
Наверное, так и влюбляются, думала Марина. Не в принца из мечты, не в книжного героя, а в реального человека, который пригласил тебя поужинать. Хочется, чтобы ужин не кончался.
Официант поставил перед Мариной огромное блюдо, наполненное всякой мало знакомой ей всячиной. Тушеные овощи, фасоль, тертый сыр, жареное мясо, томатный соус — все было необыкновенно острым и вкусным.
Недалеко от их столика играл странную индейскую музыку мексиканский оркестр в национальных костюмах. Музыканты притопывали, кружились на месте и выкрикивали что-то призывное на непонятном языке — от избытка темперамента. В их глазах и в музыке был неподдельный восторг, страстный животный восторг перед жизнью. Они пели свою песню в сотый раз и в сотый раз разрывались на части, умирали и оживали, чтобы песня звучала гимном жизни.
И Марина, хмелея от пива, от легкого американского акцента Александра и пряного запаха его лосьона после бритья, отдавалась на волю музыки, кружилась и качалась на волнах страсти вместе с музыкой. Ей уже казалось, что музыка звучит специально для нее. Что музыканты знают о ней такое, в чем она и самой себе ни за что не признается.
Она хотела, чтобы ее жизнь зависела от мужчины.
— Моя мать очень обрадовалась, когда узнала, что я еду работать сюда, в Москву, — тихо рассказывал Александр. — «Я не зря тебя учила русскому языку». Хотя сама на нем говорит только сквозь сон или когда очень устанет. Она в Америку попала восьмилетней, после немецкого плена. Родители ее погибли, а она осталась жива. Бездетная семья американских военных медиков наткнулась на нее случайно, после бомбежки в Берлине. Бабушка однажды рассказывала мне, как худая, перепачканная сажей маленькая девочка бросилась к ней из-под лестницы разрушенного дома с криком «мама!». Это звучит одинаково по-русски и по-английски. Они добились разрешения, увезли ее к себе, в Вашингтон. Если бы все сложилось немного по-другому, я мог бы родиться здесь, в России. Если бы все сложилось немного иначе, мы бы не встретились.
У Марины защемило сердце, когда она представила себе, что все сложилось немного иначе.
Музыка смолкла. Музыканты положили инструменты на пол и скрылись за занавесом.
Часы показывали половину первого. Пора было взять себя в руки, сцепить зубы и попрощаться с Александром. Она записала его телефон на бумажной салфетке и спрятала ее в карман.
— Спасибо за прекрасный вечер, — сказала она. — Я и не думала, что в Москве есть такие приятные места. Ты, оказывается, знаешь город лучше меня.
— Я знаю скорее не Москву, а сказочную Аграбу из материнских рассказов. За мной экскурсия, — пообещал Александр.
Он взмахнул, как волшебник, рукой — и откуда ни возьмись подъехало такси. Александр что-то нашептал водителю, и тот радостно закивал. Марина села в такси и хлопнула дверцей. Когда такси тронулось, она обернулась и смотрела сквозь заднее стекло на стоящего посреди дороги Александра. Смотрела долго, пока машина не свернула за угол.
Таксист напевал себе под нос какую-то простую песенку, его подстриженный круглый затылок чуть покачивался на поворотах. Легкий прохладный ветерок обдувал ее разгоряченное лицо.
Жизнь была прекрасней и удивительней, чем Марина думала до сих пор.
— У вас можно курить? — спросила она у водителя только затем, чтобы услышать счастливый звук своего голоса.
Ей приятно было снова и снова осознавать себя такой, какой она была в этот вечер: элегантной, преувеличенно вежливой, разговаривающей глубоким и мелодичным голосом. Счастливой.
— Да, конечно, вот пепельница, — повернулся к ней таксист, лет сорока пяти, в немного нелепых интеллигентских очках на носу.
— Спасибо, — поблагодарила Марина, а про себя подумала, что надо было сказать «спасибо большое».
Она медлила прикуривать, но стекло приспустила.
— Вам не сквозит? — вдруг спохватилась она.
— Я у себя закрою, — ответил водитель и поднял свое стекло.
Какой милый человек, подумала Марина с веселым равнодушием.
Огни уличной рекламы, автомобилей, фонарей проносились мимо, создавая ощущение чего-то новогоднего, елочного, несмотря на время года.
Скоро машина свернула на Кутузовский, на горизонте замаячили огоньки Триумфальной арки. Слева вынырнул громоздкий черный джип и откровенно подрезал такси, в котором сидела Марина.
Таксист едва слышно выругался, но тут же извинился. Марина только пожала плечами.
— Извините еще раз, — заговорил водитель после паузы, но я считаю такие случаи плохими приметами.
— Вы верите в приметы? — поддержала Марина ни к чему не обязывающий разговор.
Водитель замялся:
— Н-нет, не очень. А все же…
— Какая ерунда. — Марина сохраняла все то же доброжелательное настроение. — Подумаешь…
— А все же как-то не по себе. Неужели с вами так не бывает? Вдруг возникает какое-то предчувствие… Мне, например, теперь кажется, что… не знаю… колесо спустит… или… не знаю.
— Вы не экстрасенс? — рассмеялась Марина нервным смехом.
Водителю удалось немного испортить ей настроение. Она выбросила в окошко так и не прикуренную сигарету и подняла стекло. Остаток пути таксист и его пассажирка провели в полном молчании.
Дверь в ее квартиру оказалось незапертой, в коридоре горел свет.
«Симпатичные мужчины делают меня рассеянной», — улыбнулась про себя Марина и вошла в кухню. После мексиканской еды ей очень хотелось пить. Пока она разыскивала стакан, набирала холодную воду из-под крана, ее не покидало ощущение, что она в квартире не одна.
«Ой, Гоша ведь собирался зайти отдать ключи». — Со стаканом в руке Марина вошла в спальню.
Все цветы были опрокинуты, вода растеклась по полу, пропитала ковер. На ковре блестели осколки ваз, мокло белье из вывернутых ящиков комода, рассыпалась косметика.
А на ковре, недалеко от кровати, лицом вниз лежал человек, которого Марина сразу же узнала.
Затылок Гоши был прострелен одним-единственным безошибочным выстрелом. Кровь уже запеклась на спутанных волосах, превратив их в рыжее месиво. Воротник рубашки пропитался кровью до нитки. Следы крови были на валявшейся рядом скомканной простыне, на ковре.
Рядом с Гошей лежал разломанный надвое приз «Золотое перо».
Марина не могла оторвать взгляд от пулевого отверстия.
Стакан с водой выскользнул у нее из рук и со звоном разбился об пол. Кубики льда и осколки стекла довершили картину разрушения.
Марина представила себе нарисованный милицейским мелом силуэт Гоши на ее ковре. Потом этот мел никогда не отчистить.
Глава 4
Человек, которого Марина знала почти пять лет, мертв. Пять лет Марининой жизни он улыбался ей, ставил ей пятерки, бил ее любимые чашки, шептал нежности в постели и ничего не требовал взамен. Он окрасил эти пять лет в свои болезненные, пылающие цвета. Все, что произошло с Мариной грустного или смешного за эти годы, произошло благодаря Гоше. Он был частью ее, он был ей как друг детства, по которому можно годами не скучать, а встретив — обмирать от радости.
Вчера вечером он бродил по банкетному залу, договаривался о чем-то с друзьями, строил планы. Сегодня днем капризничал и умолял Марину о встрече. А теперь его убили, сделав бессмысленными все планы и договоренности.
Кто это сделал? Зачем? Психопат или случайный вор, забравшийся в квартиру? Почему это произошло в ее спальне? Что это за бред, в который невозможно поверить?
Примерно то же самое интересовало и милицию.
Люди в штатском и в форме бродили по ее квартире, наступали на ее вещи. То и дело щелкал фотоаппарат, ослепляя Марину вспышкой. Осколки хрустели у них под ногами, на лестничной клетке вполголоса разговаривали разбуженные соседи, а следователь задавал Марине вопросы.
— Как ваш преподаватель мог оказаться ночью у вас в спальне? Где вы были весь вечер? Кто может это подтвердить? Кто он такой? В каких отношениях вы находитесь с этим гражданином? Советую вам говорить правду.
Единственное, что милицию не интересовало, так это то, что Марина — восходящая звезда и с ней можно было бы обходиться повежливее. Похоже, милиционерам некогда глядеть телевизор.
Осмотрев место преступления, Марину повезли в районное отделение милиции.
Ее втолкнули в плотный тяжелый воздух, скопившийся между обшарпанными стенами. Он вобрал в себя смесь перегара и пота, запахи крутых ребят за работой и других крутых ребят, их подопечных, расположившихся по разные стороны решеток и крепких стальных дверей. Это был густой воздух, насыщенный тревогой, пронзительными телефонными звонками и топотом сапог за стеной. Воздух, который в страшных снах давит на тебя, не дает убежать от опасности.
Едва очутившись в этом сне, Марина испугалась, что никогда не проснется. «Я пропала», — думала она.
Следователь из прокуратуры, молодой, неловкий, непропорционально сложенный человек, походил на подростка. Костюм болтался на нем мешком, как на огородном пугале. Он краснел и бледнел. На большинство своих вопросов сам же и отвечал. То бормотал, то начинал кричать, ронял на пол пустую пока еще папку «Дело №…». Следователь был новичком.
Марина впервые столкнулась с тем, что обычные, вполне невинные вещи могут выглядеть подозрительно. Ей не верили, все ее объяснения вызывали насмешку.
В конце концов ее оцепенение сменилось яростью. Она расплакалась от бессилия и нелепости происходящего.
Следователь-подросток принес ей воды в надтреснутом, не очень чистом стакане. «Чем хуже, тем лучше», — подумала Марина и с омерзением выпила воду.
В милиции она провела остаток ночи. Подписала несколько бумаг, в том числе подписку о невыезде. Это означало, что она — подозреваемая. И ни в какую Венецию ей опять нельзя. Весь мир заботится о том, чтобы Маринина мечта не сбылась.
В шесть утра она добралась до квартиры и легла в гостиной на диване не раздеваясь. Поставила рядом телефонный аппарат. У Александра никто не снимал трубку. Голова раскалывалась. Ей нужно кого-нибудь попросить убрать все эти осколки в спальне. Сама она не сможет.
Марина накрылась пледом и сверху плащом. Ее знобило. Нужно выпить аспирина. Гоша должен заехать, он хотел ее поздравить. А с Александром она поужинает в другой раз, ничего страшного.
Она открыла глаза, оглядела темную и прохладную комнату. Часы, висевшие на стене, остановились на шести часах вечера. Или утра. Это еще предстояло выяснить.
Марина набрала номер, небрежно нацарапанный на салфетке. Глядя в потолок, она долго слушала длинные гудки на том конце провода. Как только она положила трубку, телефон зазвонил.
— Здравствуйте, могу я поговорить с Мариной Белецкой? — раздался в трубке тусклый голос Виталика, ее начальника. Голос, который она хотела услышать меньше всего.
— Я слушаю, — ответила Марина.
— Марина, где же вы пропадаете?! Вас разыскивает полгорода. Я уже устал отвечать на звонки.
— А который теперь час? Неужели нельзя хотя бы в выходные оставить меня в покое?
— Что?! Какие выходные? Сегодня понедельник, семь тридцать вечера. У вас, между прочим, рабочий день.
Марина подскочила на диване:
— Понедельник? Вы не разыгрываете меня? Я, кажется, заболела.
— Выздоравливайте поскорее. Вам звонили из оргкомитета «Золотого пера» и еще миллион человек. Просто телефон оборвали.
Понедельник. Она пропадала во сне или в обмороке трое суток. Марина провела рукой по лбу. Она почувствовала себя как человек, который медленно падает в бездонную пропасть. Как ребенок, который потерялся навсегда.
Номер Александра не отвечал.
Если бы она не отправилась ужинать и развлекаться с этим американцем, Гоша был бы жив. И что ей стоило дождаться Гошу? Ведь она чувствовала, что у него неприятности, что он нуждается в помощи. Как же она виновата перед ним! Что же она за друг ему была?!
Если бы она только знала, кому и как отомстить!
Марина сталкивалась со смертью не впервые. В детстве ей, как и всем маленьким детям, взрослые обещали изобрести лекарство против смерти. Те же взрослые, что погибли в авиакатастрофе, когда Марине не было еще семнадцати.
Главное, что осталось в душе из страшного времени после похорон родителей, — это сознание, что смерть таинственна, глубока и величественна. Марина тосковала скорее по истинной жизни, а не по умершим родителям. По встрече с тем удивительном и радостным местом, где смерти, страданий уже нет. Куда отправились родители, бросив ее одну на земле.
Именно поэтому Марина редко ходила на кладбище. В посиделках на лавочке напротив могильного креста ей виделась такая же ложь, как и в пьяных поминках, в пустой болтовне соседей и сослуживцев о смысле жизни и смерти.
А тогда, на похоронах, глядя на два закрытых гроба, Марина даже поймала себя на какой-то странной зависти — они навсегда избавлены от этой лжи.
Гибель родителей научила ее справляться с чувством потери. Тогда потеря не казалась Марине безнадежной. Наоборот, их уход был как временная, пусть долгая, разлука. Как сон, обещающий пробуждение.
Совсем не так Марина восприняла смерть Гоши. Ужасная, бессмысленная случайность. Потеря окончательная. Умом Марина понимала, что она скорее всего не права, но чувства, и в первую очередь чувство мести, лишали ее сил, сжигали изнутри.
Смерть не пугала Марину до тех пор, пока она не увидела запекшийся окровавленный затылок Гоши и его неловко вывернутые руки.
Марина решила, что никто не поможет в ее беде, кроме нее самой. Она взяла щетку, совок, мешки для мусора и вошла в спальню. Ничего здесь не изменилось, только появился тяжелый запах подгнивших цветов. Марина распахнула окна, закатала рукава свитера и принялась за уборку.
Она выбрасывала все, что валялось на полу и попадалось под руку. Осколки, бумаги, носовые платки, раздавленные тюбики с кремами. Когда она выносила мусор, то уже знала, что справится. Что начнет жизнь сначала.
В проветренной, полупустой и выскобленной спальне Марина села на пол и разрыдалась. Она оплакивала сразу множество вещей. Свое сиротство, одиночество, бессилие. Бесплодные надежды на счастье с Александром. Потерявшуюся из виду Юльку. Сломанный приз. Заброшенного Джакомо Казанову.
Так долго и сладко Марина не плакала еще никогда в жизни. Глубокой ночью она вытерла слезы и мысленно похоронила все, о чем плакала, вместе с Гошей.
Наскоро приняв душ, Марина постелила на кровать свежие чистые простыни и снова заснула. Она так вымоталась, пока мыла пол и плакала, что мгновенно провалилась в сон. Без всяких снотворных.