Несколько раз, когда господину Монду ради срочного дела случалось приезжать на службу рано утром, он заставал там сторожа, собирающего свои пожитки, спокойного, невозмутимого; он с безразличным видом в последний раз обходил территорию фирмы, дабы убедиться, что все в порядке, а потом ускользал за поворот улицы, озаренной первыми лучами новорожденного солнца.
Куда он уходил? Никто так и не узнал, где он обитает, в каком углу прячется, словно зверь, чтобы проспать до самого вечера.
Господин Монд завидовал сторожу. Да, и ему тоже.
Теперь господин Дезире мало-помалу начинал походить на него.
— Чего тебе, малыш?
Посыльный торопливо вбежал в их закуток и, разумеется, сразу обратился к господину Рене, все еще поглощенному едой:
— Хозяин наверху?
— Зачем он тебе?
— Да тут коп заявился, хочет с ним поговорить. Коп, которого я впервые вижу.
Ягодица господина Рене мигом отлепилась от края стола, сандвич исчез, как не было, он обтер пальцы, отряхнул зад от пыли, проделав все это так быстро, словно единым жестом, и устремился через зал к выходу, удерживаясь, чтобы не перейти на рысь. Его даже хватило на то, чтобы мимоходом улыбаться клиентам.
Он как раз приблизился к большой двери, выходящей на мраморную лестницу, когда она распахнулась и вошел тот, навстречу кому он так поспешал. Полицейский был в пальто — не пожелал раздеться в гардеробе.
Дезире следил за ним глазами. Жюли и ее подруга, сидевшие за столиком, не двинулись с места. Сразу все поняли. Через маленький глазок можно было видеть, как господин Рене пригласил инспектора присесть за стол, расположенный в отдалении от танцевальной площадки, но полицейский остался стоять, качая головой, и произнес несколько слов, после чего господин Рене скрылся за другой дверью, той, что вела в игорный зал. Другие полицейские, из числа завсегдатаев заведения, имели туда свободный доступ, но поскольку там вечно что-нибудь не так, допускать туда блюстителя порядка, который здесь новичок, было нежелательно.
Это был рослый, сильный мужчина лет тридцати пяти, в ожидании он рассеянно оглядывал банальное убранство дансинга. Но вот появился Рене в сопровождении хозяина, господина Додевена. В прошлом нотариус, тот сохранял повадки, исполненные важности.
Он тоже предложил полицейскому посидеть, на сей раз в каморке Дезире, распить бутылочку шампанского.
— Проходите сюда, прошу вас, — убеждал пришельца господин Додевен. — Там мы сможем спокойно, без помех побеседовать… Рене!
— Да, мсье?
И сообразительный Рене живо отыскал среди бутылок шампанского ту, что получше, достал из стенного шкафа два бокала, протер их.
— Как видите, мы ютимся в такой тесноте…
И господин Додевен, чья физиономия приобрела красивый, ровный беломраморный цвет, сбегал на минуточку в зал, притащил оттуда два стула, обитых алым бархатом.
— Садитесь же! Вы из Ниццы, из отряда специального назначения? Нет? Мне кажется, что мы с вами никогда раньше не встречались…
Дезире не смотрел на них. С профессиональной добросовестностью наблюдал за залом, где все служащие нетерпеливо ожидали, когда уберутся последние клиенты, которые норовили задержаться, тем самым мешая двум десяткам человек пойти спать.
Жюли, не имея возможности увидеть лицо Дезире, издали посылала ему знаки, полные беспокойства: «В чем там дело? Что-нибудь серьезное?»
Он ничего не мог ей ответить. Да это было и неважно. У Жюли возникла потребность время от времени перебрасываться с ним словом или хотя бы досадливо сморщить носик, если ей, к примеру, слишком досаждал плохой танцор или смешил навязавшийся в партнеры дурак.
Услышав, что собеседники, переговариваясь вполголоса, упомянули Императрицу, он навострил уши.
— Неужели? Выходит, она умерла? — пробормотал бывший нотариус, придав своему голосу подобающее случаю унылое звучание. — Такая необыкновенная женщина… И вы говорите, умерла, как только вышла отсюда? Ужас, конечно, настоящий удар судьбы, но я не вижу, с какой стороны это может…
Еще вчера Императрица была здесь, в пяти метрах, если не ближе, от Дезире, который, оставаясь невидимым, мог разглядывать ее, сколько вздумается.
Кто дал ей это прозвище? Теперь уже трудно сказать. По всей видимости, оно давно закрепилось за ней на Ривьере. Около десяти дней назад посыльный Флип примчался и так же, как только что, когда спешил предупредить о визите полицейского, кинулся к Рене:
— Шик! Там Императрица, вот!
Дезире видел, как она вплыла в зал, огромная, тучная, желтая от избытка жира, в меховом манто, распахнутом на мощном бюсте, который весь как бы струился, переливаясь драгоценными камнями. Ее глаза смотрели из-под припухших век так равнодушно, что казались мертвыми.
Она запыхалась, поднимаясь по лестнице, ведь «Монико» расположен на втором этаже. Войдя, остановилась, как настоящая королева, ждущая, чтобы ее персоной занялись сообразно протоколу. Рене бросился навстречу, изнемогая от улыбок, ежесекундно отвешивая поклоны, предложил один стол, потом другой, наконец подвел ее к дивану, между тем как подруга Императрицы шла следом скромно, как подобает компаньонке, неся на руках собачку породы пекинес.
Дезире в тот вечер и глазом не моргнул, сидел тихо. Разве что улыбался чуть печальнее обычного.
В спутнице Императрицы он узнал Терезу, свою первую жену, которую не видел восемнадцать лет. Как бы она ни переменилась, он узнал ее. Никакой ненависти он к ней ни испытывал, ни малейшего ожесточения, но на его плечи помимо прежнего, и так уже гнетущего бремени легла лишняя тяжесть, стряхнуть которую он даже не пытался.
Терезе теперь, видимо, перевалило за сорок, но совсем недавно, когда он на ней женился, ей было восемнадцать. Она выглядела старше своих лет. Лицо казалось застывшим. Кожа по-прежнему розовела, но была, видимо, покрыта толстым слоем пудры и румян, они-то, наверное, и придавали чертам такую ошеломляющую неподвижность.
Тем не менее, когда она улыбалась, а это несколько раз с ней случилось, улыбка была почти прежняя, узнаваемая: робкая, пленительно детская, наивная, та самая улыбка, что годами вводила господина Монда в заблуждение, мешая разглядеть истинное лицо своей жены.
Держалась она скромно, чуть склонив голову, умышленно стушевавшись, и ее голосок был безукоризненно нежен:
— Как тебе угодно…
Или еще:
— Ты же знаешь, я люблю все, что нравится тебе…
У нее вызывал содрогание любой резкий жест, казалось, она так деликатна, что готова надломиться от малейшей грубости, а между тем в ее секретере хранилась коллекция похабных фотографий — тех, что на бульварах суют иностранцам подозрительные типы; она своей рукой приписывала к ним комментарии, тщательно перерисовывала их карандашиком, преувеличивая на этих копиях размеры половых органов; и она же — в этом ее супруг, не пожелавший раскапывать все до конца, почти уверился впоследствии, — липла к их тогдашнему шоферу, навещала последнего в его мансарде, зато и он, когда возил мадам по городу, тормозил по ее приказу у сомнительных меблирашек и обо всем помалкивал.
А она, возвращаясь после этого домой, склонялась над кроватками их детей, сияя невинной улыбкой!
Ее веки поблекли, но и в этом было свое очарование — они напоминали те цветочные лепестки, что, сморщившись до последнего предела, истончаются и обретают в конце концов небесную прозрачность.
Инспектор между тем пригубил поднесенное ему шампанское, взял гаванскую сигару, которую Дезире не преминул тотчас внести в список трат, ведь в том и состояли его обязанности, причем их реестр следовало представлять на подпись главному патрону лично.
Как объяснил полицейский, обе дамы жили в отеле «Плаза», в великолепном номере, окна которого выходят прямо на Набережную. Невозможно даже вообразить грязь и беспорядок, которые они там развели. Персоналу гостиницы они запретили туда входить. У них был слуга — чех, словак или кто-то в этом роде. Он забирал поднос с едой, который для них оставляли под дверью, и сам подавал — чаще всего не на стол, а в постель, где они нередко лежали часов по тридцать подряд.
— Когда мы с напарником туда вошли, — закончил он, — во всех углах валялись дырявые чулки, грязное нижнее белье вперемешку с драгоценностями и мехами, деньги были раскиданы по креслам, стульям, диванам…
— От чего она скончалась? — поинтересовался господин Додевен.
И тут же знаком велел Рене удалиться, поскольку тот все еще переминался у них за спиной. Инспектор же вынул из кармана металлический футляр, извлек оттуда разобранный шприц и, не отрывая глаз от лица собеседника, показал ему это.
Бывший нотариус и глазом не моргнул.
— Нет, это — никогда, — просто сказал он, качнув головой.
— Вот как!
— Могу поклясться головой моей дочери, что морфия сюда никто не приносил и никто не выносил его отсюда. Вы знаете наше дело не хуже, чем я. Не стану утверждать, что я всегда неукоснительно придерживаюсь всех правил, ибо это невозможно. Но ваши коллеги, которые частенько заглядывают ко мне повидаться, почитай что по-дружески, подтвердят вам, что я законопослушен. И за своим персоналом присматриваю тщательно. У меня есть для этого специальный служащий, — тут он указал на Дезире, — отдельный человек, следящий, чтобы в зале все шло как надо… Вот и скажите мне, господин Дезире, вы когда-нибудь видели морфий в этом доме?
— Нет, мсье.
— Вы наблюдаете за тем, как официанты, посыльный и торговцы цветами общаются с посетителями?
— Да, мсье.
— Видите ли, господин инспектор, если бы вы спросили меня о кокаине, я, пожалуй, не был бы столь категоричен. Я веду честную игру. Не пытаюсь заставить вас поверить тому, чего нет. Мы ведь принуждены брать на работу женщин, а когда имеешь дело с ними, это неотвратимо: рано или поздно вотрется среди всех одна, имеющая слабость к порошку. Это как зараза, быстро распространяется. Но маловероятно, чтобы я такого не заметил, — тут мне обычно хватает нескольких дней. Два месяца назад как раз это и произошло, я тут же попросил девушку освободить место…
Инспектор ему, вероятно, поверил. А может, и нет. Он с бесстрастным видом разглядывал обстановку, пригляделся, будто от нечего делать, и к Дезире.
Тому стало немного не по себе. Ровно через неделю после его отъезда из Парижа, на следующий день после пропажи пакета с деньгами в газетах появилась его фотография. Не на первой полосе, как бывает, когда ищут преступника, а на третьей, среди рекламных объявлений, так что могло показаться, будто снимок относится к одному из них. Да и оттиск был дрянной.
ЩЕДРОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ВСЯКОМУ,
КТО СООБЩИТ СВЕДЕНИЯ О ДАННОМ ЛИЦЕ,
КАКОВОЕ, ПО ВСЕЙ ВЕРОЯТНОСТИ,
СТАЛО ЖЕРТВОЙ АМНЕЗИИ.
Здесь же присовокуплялось описание одежды, которая была на нем в день исчезновения, а также парижский адрес личного поверенного госпожи Монд, того самого, что вот уже десять лет вел от ее имени тяжбу относительно дома, унаследованного ею наряду с кузенами.
Никто его не узнал. Ему же самому ни на мгновение не пришло в голову, что его разыскивают таким образом только потому, что ключ от сейфа оказался бесполезным, требуется его присутствие или, на худой конец, его подпись.
— У нее было состояние?
Речь шла об Императрице.
— Оставалось еще немало. Всего несколько лет назад ее капитал насчитывал десятки миллионов. На самом деле она американка, американская еврейка, дочь магната, разбогатевшего на производстве готового платья. Была замужем раза четыре или пять. Один из мужей был русским князем, ее потому и прозвали Императрицей.
— А вторая?
Дезире отвернулся и, все еще опасаясь внимательных глаз инспектора, предпочел смотреть на зал.
— Француженка, причем из довольно приличной семьи. Разведена. Она тоже всем этим баловалась. Когда Императрица с ней встретилась, эта дамочка проворачивала сомнительные махинации.
— Вы ее арестовали?
— Зачем? У нас достаточно проблем с мужчинами. А персонал гостиницы болтать не любит. Эти дамы приглашали к себе иногда по вечерам разных типов, но кого в точности, неизвестно. Да и где они теперь, эти субъекты, что собирались у них? Служители сталкивались с ними ненароком на лестнице, но старались их не замечать. Вы понимаете?
О да, бывший нотариус прекрасно понимал.
— Вчера вечером этот чехословацкий лакей спустился вниз, чтобы узнать номер телефона врача. Когда тот прибыл, Императрица была уже мертва, а вторая все еще находилась под воздействием наркотика и, по-видимому, ничего не сознавала…
— За ваше здоровье!
— И за ваше!
— Я был обязан прийти к вам. Мы пытаемся выяснить, откуда взялся морфий. Уже второй подобный случай за эту зиму…
— Я же вам сказал…
— Ну да, разумеется…
— Еще сигару? И возьмите еще несколько! Право же, они недурны.
Инспектор противиться не стал: засунул сигары во внутренний карман пиджака. Потом взял шляпу.
— Вы можете пройти здесь.
Дверь, выходящая на служебную лестницу, скрипнула. Хозяин заведения повернул выключатель и подождал, чтобы потушить свет, когда полицейский спустится вниз. Затем вернулся к столу, пересчитал сигары в коробке.
— Минус пять, Дезире.
— Записал, мсье.
И Дезире протянул ему карандаш, чтобы он расписался под списком в блокноте с отрывными листками.
— Только этой истории не хватало на мою голову! — буркнул патрон и пошел в зал к Рене. Они уселись там у выхода и принялись перешептываться.
Жюли возвела глаза к потолку и, скрестив ноги, покачивала левой, давая Дезире понять, что умирает от скуки. Официант влетел, как ветер, и выхватил из корзины, стоявшей под столом, две пустые бутылки из-под шампанского.
— Пора воспользоваться тем, что наименее пьяный отлучился в туалет!
Клиенты уже лыка не вязали, так что его трюк заметили только наемные танцовщицы. Две бутылки присоединились к тем, что клиенты успели осушить, и Дезире спокойно поставил в своем блокноте два крестика.
Он спрашивал себя, что станется с его бывшей женой. Когда она была юной, родители называли ее Бэби за ангельскую наружность. Императрица наверняка не оставила ей денег. Женщины такого сорта никогда не думают о том, чтобы составить завещание.
Никакого зла он больше на нее не держал. Но он ей и не простил. В этом не было надобности.
— Счет на девятый! — кричит метрдотель через приоткрывшуюся шарнирную дверь.
Как только посетители за девятым столом уйдут, работе конец.
Гардеробщица уже ждала, готовая накинуть пальто им на плечи. Она была такая молоденькая, свеженькая, в черном блестящем платьице и с темно-красным бантом в волосах. Куколка. Не девочка — игрушка. У нее есть жених, продавец из мясной лавки, но господин Рене ее заставляет спать с ним. Дезире подозревает, что и сам патрон следует его примеру, но она такая скрытная, что никто ничего не знает наверняка.
Уже послышался шум передвигаемых стульев, громкое хлопанье дверей; официанты, убирая со столов, допивали спиртное со дна бутылок, а кое-что и доедали.
— И мне стаканчик, мсье Рене!
Жюли захотелось пить, и Рене налил ей.
— Сколько мучений я вынесла за этот вечер! Туфли новые, не разношенные! Я уже с ног валюсь…
Она сбросила золоченые бальные туфельки, надела другие, для улицы, стоявшие возле газовой плитки.
Заканчивая свои расчеты, Дезире слышал шаги игроков, проходивших через зал дансинга к выходу. Это были люди солидные, сплошь мужчины, по большей части коммерсанты из Ниццы. Как таковым, им не полагалось появляться в игорных залах казино. На прощанье они пожимали друг другу руки, подобно чиновникам одной конторы, когда им пора расходиться по домам.
— Ты идешь, Дезире?
Шарлотта жила в той же гостинице, что они. На улице уже совсем развиднелось, но город еще был безлюден. На море белели рыбачьи лодки с зелеными и красными буртиками.
— Это правда, что Императрица умерла?
Дезире шагал посередине, две женщины по бокам. На перекрестке все трое машинально остановились перед маленьким баром, который только что открылся. От кофеварки, которую начищал хозяин в голубом фартуке, хорошо пахло.