Теперь как раз такой случай. У него нет ни одного шанса, но пропасть вдруг может подняться до его уровня. Он вошел в дом, взял чистый лист бумаги, ручку и начал писать.
– Мы смогли наконец на него выйти, – доложил, криво улыбаясь, полковник, – это было очень нелегко. Только Комар сумел его вычислить.
– Каким образом? – спросил хозяин кабинета.
– Комар разработал на несколько дней целую систему поиска. Он придумал прочесать всех «диспетчеров» Москвы и области. Некоторые слышали про однорукого киллера. Наш коллега, кстати, ошибался, он действительно однорукий, а Левшой его называют за отсутствующую левую руку, хотя своим протезом он управляется очень лихо.
– Здорово, – не удержался генерал, – никогда бы в такое не поверил.
– Я сам не верил, пока все не проверил, установил точно. Многие считают, что именно он убрал Француза – был такой знаменитый авторитет, глава мафии. Он сумел сбежать в Америку, в Нью-Йорк, где обосновался и руководил своей империей по всему миру. Два года назад его убили в Филадельфии во время совещания руководителей мафиозных кланов. Говорят, убийцу до сих пор не могут найти, но некоторые слышали, что это был однорукий. У него всегда хорошее алиби, никто не может заподозрить в одноруком инвалиде преступника, убийцу. И он этим здорово пользуется. На его счету несколько десятков громких преступлений.
– Но нам могут не поверить. Однорукий человек стрелял в известного депутата, главу оппозиции из гостиницы «Москва». Нас даже могут обвинить в преднамеренном искажении фактов.
– Именно поэтому его нужно не убивать, а взять живым. Наш Комар придумал для этого гениальный ход. После того как он приблизительно вычислил убийцу, мы стали выяснять его имя и фамилию. Узнали, что он был в Афганистане, где и потерял руку. Это уже было легче. А потом вышли на его семью. У него есть жена, сын, но он с ними давно не живет. Хотя, судя по всему, материально им сильно помогает. Вот Комар и предложил нам забрать его сына, чтобы он явился сам, добровольно. Такие люди бывают обычно сентиментальны, у них единственная отдушина – их любимые женщины или дети. Его сын теперь у нас, и мы полагаем, что он явится за ним лично. А убивать его мы, конечно, не будем. Лучше предъявить его прессе и показать наконец убийцу главы оппозиции. А потом его можно будет спокойно и тихо убрать, чтобы не болтал лишнего. Но не раньше. Вы правы, нам просто могут не поверить, если он сам не расскажет, каким образом он стрелял, откуда взял оружие, кто ему поручил убрать несчастного депутата. Он обязательно должен рассказать, от кого получал «заказ» на исполнение. А это мафиозные структуры. Здесь нам беспокоиться нечего. Все участники этой операции, все, знавшие что-либо о ней в их структурах, давно под землей. А рассказывая о связях мафии с оппозицией, он еще раз докажет, сколь неразборчива и нечистоплотна наша оппозиция. Это нам очень поможет.
– Я все время удивляюсь, как вы умудряетесь придумывать все эти сложности, – почти с восхищением сказал хозяин кабинета, – подумайте еще вот над чем – его молчание на первом этапе должно быть обеспечено абсолютно. Иначе, как вы сами понимаете, мы сильно рискуем. У вас есть гарантии его повиновения?
– У меня есть больше – его сын. За эту жизнь он должен бороться, должен доказать право на существование собственного сына. И он будет стараться изо всех сил, понимая, что другого шанса спасти мальчика не будет. Это единственный и последний. А когда он нам больше не будет нужен, мальчика мы отпустим, а его просто уберем. Достаточно шепнуть в тюремной камере, что в тюрьме сидит убийца Француза. Такие вещи не прощаются. Ему всадят перо, едва весть разойдется по всей тюрьме.
– Какое перо? – не понял генерал.
– Это их термин, воровской жаргон, – охотно пояснил полковник, – так они называют удар ножом. Думаю, что у нашего подопечного в тюрьме будут большие неприятности. А с одной рукой не так просто себя защитить.
– Хорошо. Он уже звонил?
– Пока нет, но мы думаем, что он скоро позвонит.
– А если не позвонит?
– Должен позвонить. Мы поставили на прослушивание телефон его семьи, строго предупредили его жену насчет мальчика. Когда позвонил его бывший друг, а ныне, как мы полагаем, его связной, жена успела поплакаться в трубку, сообщив о пропаже сына и нашем желании встретиться с его отцом. Телефон наш мы оставили. Теперь он должен ей позвонить.
– А связного засечь успели?
– К сожалению, нет, он звонил из автомата. Но наша группа почти немедленно выехала на место проверить объект. Мы немного опоздали, связного уже не было. Мы думаем, что его предупредили о немедленном исчезновении. И сделать это мог только профессиональный киллер, так что их связь установлена достаточно четко. Теперь мы ждем звонка. Хотя они и в разводе.
– Вы не допускаете, что он может просто не позвонить, решив махнуть рукой на нелюбимую женщину и ее сына?
– Не допускаю. По рассказам соседей, семья живет очень хорошо, мальчик одевается лучше всех. На какие деньги можно так одеваться? Его мать получает зарплату около тридцати долларов, а только в ближайшем валютном супермаркете они ежемесячно тратят двести-триста долларов. Откуда такие деньги у одинокой женщины с ребенком? Только при постоянном источнике пополнения. Таким источником и является ее муж. Правда, деньги он пересылает достаточно осторожно, мы пока не можем найти никаких следов. Значит, связи с семьей он не потерял. И деньги посылает, конечно, не женщине, с которой не живет, а своему сыну. Уже подмечено нашими психологами, что люди, прошедшие Афганистан, гораздо лучше относятся к собственным детям, словно не желая им повторения подобной ситуации в своей семье, в своей стране.
– Убедили. Но если он не позвонит, вся ответственность ляжет на вас, полковник. Учтите, что мы не должны ошибиться. Если ему безразлична судьба мальчика, он уйдет от нас так надолго, что его потом вообще невозможно будет найти. Кстати, его семья живет в Москве?
– Нет, в Санкт-Петербурге. В Москву он приезжал только для того, чтобы получить новую информацию о своих «клиентах».
– А что случилось с вашим подопечным, с этим маньяком-убийцей?
– Вы имеете в виду Комара?
– Да, конечно, – немного раздраженно отозвался генерал.
– Врачи переборщили вчера с дозой. Как только мальчик оказался у нас, ему случайно ввели не ту дозу. Комар умер почти мгновенно, даже не мучился.
– Получается, что мы сдержали свое слово, освободили его от всех мирских забот.
– Я не рассматривал вопроса в таком контексте, – сухо отозвался полковник, – но Комар умер и был похоронен на нашем специальном кладбище. Я о нем вам докладывал. Это объект С.
На таких кладбищах хоронили мертвых, чьи приговоры Верховного суда были подтверждены президентом, отказавшим несчастным в помиловании. Здесь не бывало ни имен, ни фамилий, ни даже номеров. Просто сами офицеры знали, где именно они сваливают трупы, стараясь, чтобы те не попали в руки родственников. В бывшем СССР такие кладбища существовали почти повсеместно, при этом согласно строгой отчетности с мертвых снимали все, до нижнего белья, до маек и трусов, уничтожая в кислоте голову, дабы, даже найдя труп, никто никогда не смог бы установить, кому именно принадлежит тело погибшего. В тридцатые годы таких закрытых кладбищ было достаточно много рассыпано по всей стране. В девяностые их почти не осталось, так как комиссия по помилованиям при президенте исходила из гуманных принципов нравственности, трактуя как общечеловеческий принцип гуманизма – право каждого человека на жизнь.
– Хорошо, – кивнул генерал, – теперь остался только заключительный этап операции. Учтите, полковник, что вы персонально отвечаете за этот завершающий этап. За весь финал, если хотите. Никаких срывов быть не может – слишком дорогой ценой добились мы стабилизации ситуации. Вы все поняли?
– В ближайшие три дня я доложу о наших действиях, – поднялся полковник.
Он позвонил своей жене впервые за последние четыре года. Она подняла трубку, и он сразу узнал ее дрожащий голос.
– Слушаю вас, – сказала она.
– Это я, – сумел выговорить он. Нет, он ее не любил, но их связывало слишком многое.
Она тоже сразу узнала его.
– Они забрали Костю, – стараясь не заплакать, сообщила жена, – они ищут тебя, хотят, чтобы ты им позвонил.
– Скажи телефон.
– Да, да, сейчас, – растерялась она в поисках бумаги, забывая, что номер телефона, написанный еще утром, лежит перед ней. Она наконец прочла ему семь цифр.
– Больше ничего не просили передать? – уточнил он.
– Больше ничего, – повторила как эхо жена и, спохватившись, спросила: – Как ты? Где ты?
Он положил трубку.
Затем, опустив еще один жетон, набрал необходимый номер.
– Говорите, – раздалось на другом конце.
– Вы просили, чтобы я позвонил, – коротко сказал он, – что мне делать?
– Где вы находитесь?
– На Невском, около гостиницы «Москва».
– Оставайтесь там, мы приедем.
– Нет.
– Не понял.
– Когда вы отпустите мальчика?
– Как только увидим вас.
– Я не согласен. Вы должны его отпустить немедленно.
– Не нужно говорить, что мы должны.
– Тогда вы меня не увидите вообще. Найти меня трудно, в этом вы убедились. А если нет гарантий для моего сына, я к вам не выйду. И не пытайтесь меня засечь, не получится.
На том конце наступило молчание. Там, видимо, совещались.
– Я перезвоню, – сказал он, положив трубку.
Через десять минут он позвонил снова.
– Что вы хотите? – спросили у него.
– Мой сын должен быть дома немедленно. Тогда я вам сдамся. Только так, а не иначе.
– Ваш сын будет дома через два часа.
– Договорились. А я перезвоню еще через два часа, – он снова положил трубку.
Два часа тянулись мучительно долго. Он сменил десяток мест, выбирая наиболее удобное для следующего контакта.
Затем позвонил жене.
– Мальчика привезли?
– Еще нет, – испуганно ответила она.
– Когда его привезут, запри все двери и не выходи из квартиры. Что бы ни случилось, не выходи. Оставайтесь дома.
– Как ты... – голос у нее дрогнул.
На этот раз он не повесил трубку.
– Здоров, – коротко сообщил он, – деньги вам привезут. Трать их на сына, вырасти его мужчиной.
Она поняла, что он говорит про свое завещание.
– Прости меня, – закричала она. – Я люблю тебя.
– Спасибо, – он заставил себя повесить трубку.
Еще через полчаса он позвонил снова.
– Привезли?
– Да, – кажется, она плакала, – они уехали только что. Но предупредили, что нам будет плохо, если ты их обманешь. Где ты, я хочу тебя видеть.
– Папа, – услышал он голос сына. Впервые за столько лет.
– Здравствуй, – говорить было тяжело, – ты уже взрослый. Когда вырастешь, все поймешь.
Говорить приходилось короткими, быстрыми фразами. Их телефон наверняка прослушивался.
– Приезжай к нам, – попросил сын. Он слышал плач жены, ее всхлипывания.
– Береги мать, – почему-то сказал он и снова положил трубку.
Затем позвонил по прежнему номеру.
– Это я, – устало сказал он, – приезжайте за мной. Я готов.
– Где вы находитесь?
Он сказал. Они положили трубку. Он вышел из кабины телефона-автомата и пошел к своей «девятке». Сел за руль. Они, конечно, не будут сразу стрелять, он им нужен живой, чтобы подтвердить их версию гибели Быка. Только живой. На этом и строился его расчет. Поэтому они и отпустили мальчика.
Их автомобили появились уже через восемь минут. Сразу две машины с шестью отлично подготовленными профессионалами. Двое сразу пересели к нему в машину, затем сел третий.
– Давно вас искали, Левша, – с уважением сказал он, – даже не думал, что вы можете водить машину. Теперь я верю всему, что про вас рассказывали.
Он повернул голову назад. Сидевший рядом с ним человек на всякий случай показал ему свой пистолет.
– Не нужно, – мягко улыбнулся он, увидев оружие, – я уже не сбегу.
Его автомобиль стоял на набережной, метрах в десяти от реки. Обе машины приехавших встали позади, отрезая ему пути к бегству.
– Зачем вы взяли моего сына? Неужели не могли просто позвонить и объяснить, что вы хотите меня видеть. Я бы все понял.
– У каждого свои методы, – неприятно улыбнулся человек на заднем сиденье, – мы выполнили ваши требования, теперь вы должны выполнить наши. Вы, конечно, понимаете, что должны будете рассказать, как вы стреляли в депутата парламента. И показать все следователям и журналистам.
– Конечно. И сказать, что я сделал четыре выстрела.
– Вы действительно быстро соображаете. – Сидевший сзади положил руку на плечо своему сотруднику. – Убери пистолет, но сначала обыщи его.
Он почувствовал, как в затылок ему уперся пистолет второго сотрудника, а первый довольно ловко прощупал его от головы до ног.
– У него ничего нет, – сообщил сидевший справа от него сотрудник, уже убрав пистолет.
Он почувствовал, как сзади убирают второй пистолет. Ему в затылок уже ничего не давило.
– Выходи из машины, – уже обращаясь к нему на «ты», сказал старший группы, – у нас с тобой долгий разговор.
– Конечно.
Вся беда в том, что его всегда недооценивали. Никто не думал, что он сумеет завести машину с полуоборота, дать первую скорость и так стремительно рвануть с места. Через секунду они крикнули. И почти сразу раздался грохот воды и железа. Он, не колеблясь, направил автомобиль в реку. Из стоявших за ним машин выскочили ошеломленные люди. Раздавались крики, кто-то даже прыгнул в реку. Но все было поздно. Из четверых сидевших в машине людей не вылез ни один. Здесь была глубина около пяти метров, и машина, видимо, сильно ударилась, свалившись в реку с высоты бетонного берега. Позже водолазы вытащили машину с двумя трупами в ней. И еще был найден чей-то протез. Остальные два трупа найти так и не удалось. Этот автомобиль много раз показывали по телевизору, в некоторых репортажах показали даже трупы. Потом много раз доказывали, что убийцей лидера оппозиции были люди, сидевшие в этом автомобиле, бывшие сотрудники тоталитарного аппарата бывшего КГБ. Некоторые верили, некоторые верили не очень, но доказательств все равно никаких не было. А про инвалида никто и не вспоминал.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Думаете, я такой дурак, что решил закончить свою жизнь в реке? Я ведь тогда понял, что они никогда не отстанут от меня, пока я жив. А если я буду скрываться, значит, они будут держать моего сына. Выхода у меня не было. Я написал своему корешу письмо, попросил часть моих денег отдать жене и сыну. А сам все тщательно подготовил.
Это место я знал очень давно. Здесь довольно большая для реки глубина и очень густой ил. Мне пришлось два раза нырять туда, чтобы оставить там кислородный баллон. А в моем автомобиле всегда были автоматически запирающиеся двери. Все зависело от точного расчета. В нашем деле точный расчет, предусмотрительность и осторожность прежде всего. Они, конечно, не стали меня доставать из машины. Ведь я демонстративно выставил свой левый протез. А хватать человека за протез – это неудобно, неприятно и как-то неприлично. Вот они и сели втроем в мою машину. Сначала грозились оружием, а потом, обыскав меня, успокоились. И тут я сразу дал полный газ. Из машины я выпрыгнул, закрыв блокировку дверей. Вот они и задохнулись втроем, пока пытались вылезти из автомобиля, не понимая, почему не открываются двери. А я забрал свой баллон, оставил им на память свой протез и уплыл. Правда, для своего алиби мне пришлось вытащить еще один труп. Пусть все считают, что два трупа так и остались лежать на дне реки, застряв в густом и тяжелом иле. По странной случайности, похищенный мною труп оказался их руководителем, каким-то полковником. Про него потом долго рассказывали, как он и бывшие сотрудники КГБ убивали главу оппозиции.
Труп, конечно, я надежно спрятал. Его не найдут и через тысячу лет. Теперь я живу очень далеко от Санкт-Петербурга, все-таки город называется теперь так, в маленьком сибирском городке. Мне нужно оставаться здесь несколько лет, пока все не забудут обо мне. Только несколько лет. И я боюсь только одного – чтобы среди забывших меня не было моего сына. Только этого и боюсь.