– Вам никогда справиться с ней! – не смогла скрыть торжествующей улыбки Эрато. – И пугать её такими душами бесполезно, да?
– Я не понимаю, кто нас предал, – в задумчивости проговорил он, против воли раздвигая узкие губы в ответ на её искрившуюся смехом белозубую улыбку. – Генерал год назад лично всех перетряс, никто так и не признался, кто слил всю операцию.
– Ты не понимаешь, как это работает! – ответила ему женщина, резко выкинув средний палец руки вслед здоровому джипу, чуть не поцарапавшему крыло машины. – Про меня тоже говорят, будто мне «сливают информацию» непременно в интимных ситуациях. А это… куда более тонкое понимание человеческой души, чем твоя телепатия о шкурных интересах. Ты даже не понимаешь, на что обрек своего подопечного. Ты увозишь его душу в залог, оставляешь возле него гарпию, решив, будто у тебя «все схвачено». А наша старшая расправится с ним без души парой постов соцсетях, не имея такой посещаемости, как у меня. Она сама не раз говорила, что ей достаточно пяти читателей, чтобы ее крик был услышан всеми. Посмотрим, чем поможет его телу Подарга.
– Достала она своими воплями! – не скрывая раздражения, посетовал пассажир.
– Это – «крик Киллиопы», его слышит только тот, кто безвозвратно теряет свою душу, – печально ответила Эрато.
– Ага, ты у нас тоже, оказывается, не глухая. Как говорится, о вкусах не спорят, вкусы формируют, а потом использую в коммерции, – назидательно ответил ей собеседник, добавив с довольной ухмылкой: «Тебе ли об этом не знать!»
– Да, я об этом помню, – откликнулась женщина. – Может мне и не с чем являться теперь к старшим сестрам, но я постараюсь не дать в обиду младших.
– Напугать решила? А я тебе когда-нибудь мешал? Как говорится, кайло в руки. Пора бы задуматься, почему не ее, а тебя я всегда старался включить в жюри литературных конкурсов. Хотя ты-то ведь могла догадаться, кому ты обязана такой честью, если в книгоиздании на первый план ставится коммерция, а конкурсы бренды являются единственным «литературным достоинством» этого товара. Или сделаешь вид, будто не понимала и не догадывалась? – рассмеялся красавец. – А сестричка у вас суровая, она взаимопонимания проявлять не станет, как это субъект, она бьет наотмашь, а иногда и ногами.
– У нас еще может продержаться какое-то перемирие, если ты оставишь ее в покое, – почти жалобно сказала женщина. – Отстань от нее! Ты ничего не добьешься! Ты не понимаешь, что каждым наездом придаешь ее словам силу, которой тебе никогда не обрести. Я же не русская, поэтому очень чувствую, что русский язык меняется, он становится другим. И стоит ей встретиться со старшими сестрами, вовсе не со мной…
– Ой, и тогда тебе не удастся выплатить ипотеку в Сбербанк! – насмешливо оборвал ее собеседник. – Думаешь, я не понимаю твоих шкурных интересов, Эрато? Ты тоже, как и я, хотела быть главной музой! Такой… которая что? Ага, которая остается музой до конца жизни. Тебе не хотелось отдавать статус музы эротики более молодой претендентке, верно? У нас много общего, гораздо больше, чем тебе кажется. Но ты все же постаралась дополнительно меня ущипнуть, показывая в рекламе – слугой Посейдона, зная, что мне это будет неприятно. Когда ты поедешь со мной в чудные вечно холодные края, я тебя по пути со своей мамочкой познакомлю. Она тебе многое расскажет, как лучше всего солить огурцы.
– Ты про огурцы просто так говоришь? Или имеешь в виду ее сетевой ник? – деловито поинтересовалась Эрато, видя, что ее булавка тут же достигла цели. Гермес впервые не нашелся с ответом, зло ткнув кулаком жалобно заскуливший светящийся комок.
– Послушай! Ей не так много оставалось, когда ты спустил на нее свору этих идиотов, – кивнула женщина на сжавшийся светящийся комок в углу заднего сиденья.
– У нее от человеческой жизни оставалось меньше песчинок, чем даже у меня! При этом она раскрыла все их планы, они ей все на блюдечке принесли! Она же каждого прокачала и составила всю мозаику! Но попутно она выцедила всех явившихся, поинтересуйся, что стало с ними, когда твои «девочки» полакомились их душами. Знаешь, почему мне в первую очередь всегда было неприятно иметь с тобой дело? Потому что даже сейчас, увозя эту душу в Тартар, ты думаешь, что действуешь по своему желанию и по своей воле. Я свое место знаю! Да, никогда не хотела иметь дело с «мадам Огурцовой», гораздо больше тебя! Потому и на конкурсах искала, кем ее можно заменить! Оставалась немного подождать, после ее смерти мне бы удалось пристроить искру… куда-нибудь из лауреатов премий.
– Ты уж совсем того… ты непроходимая дура, оказывается! – не выдержал Гермес. – Ты решила, будто сможешь заменить горгон? Ты своими «широкими возможностями» ниже пояса точно крышей съехала!
– Нет, это ты – круглый идиот! – почти склочно ответила Эрато. – Ты хоть знаешь, что ей на роду было написано всего пятьдесят два года? Она умирала! И что делаете вы? Вы даете ей возможность заплатить за все сказанное своей кровью! А сейчас ты увозишь душу человека, которого она ненавидела, не по своей воле, а всего лишь выполняя ее пожелание! Так и передай своей ледяной мамочке! Может, вернешься и постараешься эту дрянь обратно слюнями приклеить? Ах, я же забыла, что там началась большая кормежка, ты же сам туда гарпий привел! Сейчас там все ответят за бутылки шампанского, борьбу с экстремизмом, за снятые скальпы и позы лотоса… но не перед тобой, а перед ней! И тебе никогда не стать верховным божеством, потому что ты можешь только уничтожить душу. А вот она, смертная, может спасти любую душу… и… и… может быть… даже мою.
Последние слова Эрато произнесла в несвойственной ей задумчивости, и небольшая морщинка вновь пролегла между ее идеально ухоженными бровями.
– Не надо было тебе садиться с ним ко мне в машину, проваливай! Ты ведь хотел меня напугать? Тебе это удалось, считай, что я задумалась, – сказала она тихо, чувствуя крайнее опустошение.
– Только не думай, что вот эти достойны чего-то лучшего, – сказал мужчина выходя на снег в сандалиях. Эрато увидела, как снег, коснувшись его белых изящных ступней, тут же отскочил в сторону, а сандалии приподняли его над белым пушистым покровом.
– Выходи, бедолага! – крикнул он светящейся фигуре, судорожно ухватившейся за ручку двери, явно стараясь остаться в ее машине.
– Уходите отсюда, – твердо сказала Эрато, стараясь не оборачиваться и не глядеть в зеркало заднего вида. – Вам никто не поможет. Разве что… решится вместо вас отдать свою душу… Ваша жена, например? Ведь она стольким вам обязана! Они с подругой Светланкой, если не ошибаюсь, были замешены в странной гибели Светиного мужа. Согласитесь, странно, когда человек кончает жизнь самоубийством, пять раз падая с кровати на нож. А потом вы уничтожили документы о дорожно-транспортном происшествии, где был насмерть сбит человек, а ваша жена была рулем, не так ли? Неужели ваша жена не поможет вам? Нет? А ваши друзья, чьи грехи вы покрывали? Но может быть проявит понимание ваше начальство?..
Свою тираду она закончила таким криком, что сработала сигнализация у припаркованной рядом машины.
– Прекрати истерику! – осадил ее Гермес. Наклонившись к светящейся фигурке в углу заднего сидения, он почти вежливо сказал: «Выходите, дружок! Мы пересаживаемся на другой транспорт, не столь комфортный для вас».
Эрато не смогла отследить момент, когда возле него появилось отродье Подарги. Из ниоткуда возле красавца в белой шубе возникли два крылатых вороных жеребца со страшными белесыми перламутровыми глазами, абсолютно лишенными зрачков и радужной оболочки. Их светившиеся в темноте глаза выглядели особенно страшно на черной морде коней с выступавшими кривыми зубами, обметанными пеной. Эрато отвернулась, чтобы не видеть, как Гермес тащит из машины в ужасе заскулившую душу. Она с облечением хлопнула за ними задней дверью, отпустив защелки, будто они могли защитить ее от происходящего. От резкого звука хлопающей двери кони взвились, кося в ее сторону своими мертвенно-бледными глазами. Но они тут же опустились на землю по первому окрику Гермеса, покорно подставив ему оседланные спины, прижимая к бокам вздрагивавшие короткие черные крылья.
– Сходи в солярий, Гермес! – с кривой улыбкой крикнула из машины Эрато, глядя, как он тюком сворачивает стонущий светящийся комок, стараясь туже привязать его к седлу. В свете уличного фонаря было видно, что его руки и на полтона не отличались бледностью от лилейно-белой шубы.
– Спасибо за совет, Эрато! Но думаю, и так сойдет. А то будешь потом рассказывать, как я следую всем твоим советам, выполняя волю старшей сестры. До встречи! – сказал он, вспрыгивая в седло крылатого скакуна.
– Будь ты проклят! – прошептала Эрато, резко рванув с места в своем яркокрасном авто.
Во внезапно поднявшемся сзади снежном вихре она не смогла бы различить, как Гермес поманил пальчиком кого-то с затянутого темной мглой неба.
– Аэлло, Аэллопа! – крикнул он двум теням, кружившим над его головой. – Сейчас наша маленькая скандалистка отправится в убежище Сфейно. Проследите на ней! Она меня не интересует, мне надо уничтожить часы. Эрато говорила, сколько песка осталось у Каллиопы, она могла их видеть только у Сфейно! Уничтожьте их!
3. Сфеино
Всех элементов вода превосходней,
Злато богатств среди пышных, вельможных,
Как между всех преизящнее блеском,
Пышущу пламени нощью подобно.
Хочешь ли, Муза, победы возвысить, —
Звезд не ищи, светозарнее тихих
Солнца полдневна лучей теплотворных,
Кои, пустыню воздушну протекши,
Мир освещают вокруг, – и славнейших
Ты не ищи же торжеств олимпийских.
Пиндар «Первая Олимпийская песнь»
Пер. Г. Р. Державина
Подъезжая к дому Сфейно, Эрато еще раз поняла, до какой степени она ненавидит всю старую московскую архитектуру, напоминавшую ей самые неприятные вещи не только приверженностью к классической традиции, но и более поздними наслоениями эклектики и модерна.
Утром, припарковав машину, Эрато шла на важную встречу по Печатникову переулку мимо двух старых зданий, находившихся в запустении. Она опять увидела небольшой двухэтажный дом, украшенный затейливой лепниной и кариатидами, одна из которых в ходе «демократических преобразований» уже потеряла голову. И по личным причинам ей бы хотелось, чтобы этот «памятник архитектуры и зодчества» не торчал бы посреди переулка, а составил бы перечень навсегда утраченных шедевров зодчества с сайта «Потерянная Москва».
В начале нулевых годов этот особняк совершенно случайно оказался в руках одного ее знакомого, решившего устроить в нем комфортабельные офисы, хотя намного разумнее было бы сразу снести этот дом после ночного поджога и построить нормальное элитное жилье на семь-восемь квартир. Вслух эту идею она, конечно, не озвучивала, давно предпочитала никому не давать советов, понимая, что люди слышат лишь то, что им больше всего хочется слышать. Да и как было признаться серьезному деловому человеку, что советует ему снести особняк вовсе не потому, что он стоит на невероятно дорогом участке московской земли, а из-за… кариатид, внимательно глядевших на нее с фасада. Хотя где-то внутри себя она хорошо знала, что ни в коем случае не стоит трогать ни маскароны, ни кариатид на фасадах старых московских домов вовсе не из чувства прекрасного, а из нормального и рационального чувства самосохранения.
Все эти «декоративные элементы» являлись визитной карточкой невероятно склочной музы Клио, во всех своих человеческих воплощениях не упускавшей случая по любому ничтожному поводу устроить «урок всеобщей истории».
Знакомый Эрато решил не сносить особняк вовсе не потому, что так уж ценил ветхие историко-архитектурные ценности, он хотел без особых вложений – «выжать» из старого дома «все, что можно». Да и она никогда бы не смогла объяснить ему, отчего ей не нравятся эти кариатиды, преграждавшие ей путь всякий раз, когда ей надо было по делу проскочить этот переулок. Непосвященным сложно было понять, почему именно эти женские фигурки из Печатникова переулка каким-то тяжелым, тоскливым предчувствием напоминали ей поучительную историю пелопонесского города Карий, которая не имела никакого отношения к ее собственной судьбе.
Но и твердо уверенная, что ни у кого из живущих лично к ней не может быть никаких претензий, она все-таки не понимала людей, старавшихся сделать ей больно, выставляя на фасаде чучела кариатид из какого-то нерационального порыва: «Красиво же!» Хотя бы потому, что эти архитектурные красоты, вдобавок стоившие немалых средств, – уже не принадлежали исключительно тем, кто за них заплатил, ими могли теперь любоваться все, кто и гроша ломанного не имел.
В ходе масштабной перепланировки особняка, которую затеял ее знакомый, вместо того, чтобы по ее совету сразу снести все здание, – произошла невосполнимая утрата большей части конструктивных элементов, почти полностью были разрушены перекрытия верхних этажей, а оставшиеся – просели. Возмущенная общественность постоянными истериками возле этого дома сумела остановить работы, о чем Эрато сразу его предупреждала. В результате много лет дом, зараженный плесенью и грибком, пребывал в запустении. Но с его фасада по-прежнему за каждым ее шагом с ненавистью следила уцелевшая кариатида, поддерживая изувеченную подругу по несчастью.
Карий – был небольшим городком в Аркадии, заключившим когда-то союз с персами против Греции. Даже своему психоаналитику она не смогла бы рассказывать, что «в прежней жизни», как сказали бы сторонники теории реинкарнации душ, или просто в ином воплощении музы лирической поэзии Эрато, – именно она в чем-то даже косвенно поддержала такое решение горожан Кария.
Впрочем, никто из муз и не заблуждался на ее счет, понимая, что именно она вдохновила карийцев на этот тонкий ход у всех за спиной. А иначе, какой смысл остался бы в любовной лирике, в милых ее сердцу «эротиках», если бы погибли все мужчины города, где ее ценили больше всего? Шансов остаться в живых у них практически не было.
Все музы, кроме нее, были слишком заняты обороной, вдохновляли греков на защиту родины, не слишком присматриваясь к ее «эротическим» демаршам, хотя предательство Кария нанесло тяжелый удар по боевому духу войск.
Она никогда не могла угадать, кто же победит в результате, поэтому предпочитала просто не вмешиваться, не видя для себя никакого смысла в происходящем. В тот раз она бы не дала и сломанного колечка в ставках на греков, да и жители Кария прислушались именно к ней, а не к Каллиопе оравшей нечто вроде: «самое лучшее предназначение – гибель во славу Отчизны!». Она лишь здраво оценила шансы, глядя на потрепанное и разношерстное греческое войско, собиравшееся выступить против явно превосходившей их силами армии персов. Хотя в глубине души она сочувствовала этим обреченным людям, которых Каллиопа никак не желала оставить в покое, еще и полагая, будто оказывает им поддержку.
Эрато, напротив, считала, что это она оказала поддержку колебавшимся жителям Кария, устроив подписание мирного договора с персами. Она помогла тогда этим людям выжить, призывая их к жизни и любви, когда все музы призывали их к героической гибели, став в ее глазах ничуть не лучше сирен.
В принципе, а что, собственно, они бы хотели от нее? Чтобы она кричала рядом с Каллиопой строчку из эстрадной песни «Пускай мы погибнем, но город спасем!»?.. Не ее вина, что жителям Кария не повезло, – в последнем отчаянном усилии их соотечественники сумели завоевать себе свободу победоносным окончанием войны. А потом, вместо того, чтобы, вернувшись со славою к разоренным очагам, приступить к «восстановлению народного хозяйства», – с общего согласия вся Греция объявила войну карийцам.
Все ее попытки внушить что-то позитивное этим людям оказались тщетными. Изгнав персов, греческое войско тут же направилось к Карию. Город был взят, а все мужчины, сохранившие свои жизни в войне с греками, – перебиты. Опустошив Карий, воины увели в рабство всех замужних жен, отговоривших мужей защищать родину. При этом им не было позволено снять длинные одежды и уборы замужних женщин – не только для того, чтобы с позором провести их один раз в триумфальном шествии. Победители пожелали, чтобы и в рабстве эти женщины платили за предательство своих мужей.