***
- Синие тяговые подстанции привела в чувство еще старая администрация, - говорит Анатолий. - Зеленые - мы, в рамках всяких местных инициатив... это средство сдерживания было, привлекать людей к какой-то работе за хлебный паек. В общем, там, где не пострадали пути, можно пускать трамваи. Провода много где повреждены - лед, но их можно заменить в течение недели. Так что хотя бы пока будем сселять людей, городской транспорт продержится. Потом придется сокращаться, но несколько веток мы сможем сохранить, пока не восстановим ГЭС или не переделаем тепловые под торф.
- Когда можете запустить первую? - спрашивает краснолицый штабс-капитан.
- Сказал бы - сегодня, но мы устали, ваши люди устали, половина специалистов неизвестно где - у нас есть адреса и списки, но мало ли кого где застали вчерашние события. Так что завтра. Торф, кстати говоря, будет узким местом. Мы можем переделывать машины под газогенераторы - в тех же мехмастерских, но лучше под торфяные брикеты, чем под дерево, а это значит - торфоразработки и мобилизация...
Реформатский слушал вполуха - это все он уже знал. Транспорт, подселение, канализация, канализация обязательно до весны, потому что дизентерия и тиф, ослабленное население... пайки и трудовая мобилизация. Но это - когда сселим и проведем нормальный обсчет. А пока что хлеб должен хотя бы поступать бесперебойно, и кто-то должен этим заниматься.
Хлеб - сейчас. Все, что угодно - подсчет потерь, даже уборка трупов с улиц - завтра, а хлеб - сейчас. Завтра раздаточные машины должны выйти в срок. Иначе смена власти может обернуться партизанской войной, городской войной: пришли и все испортили. Люди забудут, что армия вошла для усмирения уже разгулявшегося мятежа - и вот эти издержки памяти народной в кои-то веки падут по назначению, сугубо справедливо. Армия и Комитет взяли власть - и появился хлеб, которого не было сегодня, пошел трамвай, стало чуть больше света, тепла и порядка. Чуть больше доверия; веры у нас, заботящихся о дне завтрашнем, маловато. Зато мы не взваливаем свое бремя на Господа - авось, зачтется вместо того.
***
Когда Штолле пустили в медблок, его начальник по лабораторной и подчиненный по научной части уже был похож на человека, а не на неизвестное науке мертвое животное. На обложенного грелками, сильно побитого, очень злого, но человека. Хотя и не вполне на себя.
- Добрый вечер, Александр Демидович, - сказал он. - Чем обязан?
На это можно было отвечать следующие полчаса. Или даже час. А можно было сэкономить.
- Тем, что у вас на третьей странице - логическая дыра.
- Принято, - после честной паузы на обдумывание сказал... неизвестно кто.
Отсутствие мимики и жестов, а также вазелиновая мазь на губах и какая-то другая - на носу, по скулам, похожая на белый грим. Чтобы узнать, нужно сильно постараться. Лицо без возраста, то ли пятнадцать, то ли сто пятнадцать. Вот вполне читаемое под этим белым гримом, под разноцветным отеком "спасибо за отсутствие сентиментального бреда" - все то же, знакомое. "Детеныш неведомого гуманоида, - подумал Штолле. - Родители его не положенным путем на свет произвели, а из яйца динозавра высидели. Velociraptor Rex - не бывает, но вылупился".
А Владимир Антонович, - не Константином же его называть, - как-то выволок из-под грелок левую руку, пошевелил кистью, поморщился, но, видимо, оказался недоволен результатом и морщиться перестал. Восстановление кровообращения - всюду сразу - наверняка очень болезненная вещь. А вдруг отучит лезть куда попало?
"Теплый физраствор внутривенно, у нас нет мониторов и прочей техники, мы дефибриллятор в Николаевский госпиталь отдали, а там его сломали, может быть рискованно... - вспомнил Штолле недавнее. - Требуется разрешение... родственника, конечно, или опекуна, или представителя... власти. Вы его... - оглобля-фельдшер замялся с определением родства, - дядя?" Да, сказал Александр Демидович, где расписаться, делайте...
- Давайте, я посмотрю, пока есть время.
Штолле хотел бы ему сказать, что времени у него будет еще предостаточно, но не мог. Господин удельный князь, который вылупился нынче днем, таких гарантий не дал. По дороге, еще до признаний идиота-сыщика, Штолле сунулся под каток, приступил к Ульянову с просьбами, и на "...он сволочь, мальчишка, но он гений, поверьте", получил грозную бессодержательную отповедь: "Вы меня за кого принимаете?" Это могло обозначать что угодно - от отпущения восвояси до судебного процесса со всеми должными формальностями и, опять же, предсказуемым результатом.
Бумагу Рыжий держал так, как будто она была втрое толще, чем на самом деле. Перелистывал в три приема - пальцы не слушались. Дочитал. Начал сначала. Потом опустил руку и какое-то время лежал, глядя в потолок.
- Вы правы. Дыра. Как я ее тогда не заметил?
- Наверное, - со всем накопившимся за последние дни сарказмом спросил Штолле, - вы слишком часто отвлекались от вашей основной деятельности?
За пару дверей и тонких внутренних стен от койки с нерадивым исследователем зашуршали, завозились на два-три басовитых голоса: здешние медики подозрительно напоминали морских пехотинцев.
- Александр Демидович, я прикину и потом запишу, - сказал пациент.
- Я все равно не могу выйти, Владимир Антонович. Проход занят.
Штолле представлял, что там сейчас вбивают в уши удельного князя: риски немедленные, как то: сердечная недостаточность, отек легких и прочее, риски отсроченные - пневмония, еще десяток всем нынче знакомых устрашающих диагнозов. Ждал, когда коменданта закончат пугать, и грел под ладонью вороненое холодное железо. В голове крутилось смешное соображение о том, что уже пора бы и честь знать, а не пользоваться гостеприимством жандармского лазарета; зато у них есть замечательный морг; проверено, морозит там на совесть.
- Тогда сделайте одолжение, не мешайте.
Ульянов, и правда, занял собою весь дверной проем.
- Завтра, - сказал он, - за углом пойдет трамвай.
Видимо, это составляло резюме отчета о положении в городе.
- Замечательно. Что Парфенов?
- Тоже замечательно. Я вернул ему оружие и запер в вашей камере.
На месте подполковника Штолле бы, пожалуй, испугался. Он и на своем несколько занервничал, когда только что лежавший пластом полутруп рывком сел и снова замер в перекошенной позе, позволяющей следующим движением встать.
- Вы сделали что? - совершенно не по-русски спросил директор. - Кретин.
Ульянов повернул голову по часовой стрелке, и так, по-совиному, вытаращился на воссевшего почти что Лазаря. Постепенно мрачнел.
- Знаете, а я почти поверил, когда вы говорили про верблюда. Не сообразил, что "до смерти" можно и сократить по своей воле.
- Вы - кретин, - устало повторил... Лихарев? - Чего я не ждал от человека с вашей наследственностью. Я пошел первым номером, потому что у меня - и только у меня из всех участников операции - была возможность спокойно пройти и убить генерал-губернатора в самом начале и без штурма. И при малой толике везения - уцелеть. А сделать было нужно - чтобы выбить из-под Парфенова легитимность. Чтобы ему стало некого защищать. Чтобы вы могли договориться. Он - самый толковый человек в этом городе, а вы выбросили его из-за ерунды. Я его пытался дожать... и нажал не на ту кнопку. Как давно вы сделали эту глупость?
- Поздно уже, - подполковник махнул рукой. Штолле впервые в жизни видел сконфуженный танк. - И вообще - не важно, что вы там нажали... - Как и следовало ожидать, смущение быстро сменилось гневом: - Вы меня совсем запутали! Вы мне едва ли не в лоб сказали, что если Лихарев не сломает голову на баррикадах, вы ему поможете... А, что там! Владимир Антонович, ваш Лихарев - это фикция, продукт воображения вашего комитета, а вот лично вас я в моем городе видеть не хочу. Завтра утром вы поедете в полк - и катитесь в свой чертов Саратов. Считайте это административной высылкой, если угодно.
- Вы мне героя сказок напоминаете. Того, что себе записки писал: "Убивать драконов, спасать принцесс. Не перепутать", - директор Рыжий закашлялся. - Но путал все равно.
- То есть, надо было наоборот? Вы все-таки мне напоминаете самоубийцу...
Штолле расслабился, откинулся на спинку кресла. Господин подполковник не имеет никаких враждебных намерений - это Рыжий пытается его вывести из себя. Либо проверяет прочность решений, либо срывается на ком попало.
- Я не стану вас уговаривать. У меня два вагона обязательств и логическая дыра на третьей странице. Но какого черта вы просто не подождали два часа?
"Сейчас, - подумал Штолле, - Ульянов ему добавит сверх уже полученного от Парфенова, и это будет совершенно справедливо, разве что несколько опасно для здоровья".
Подполковник не двинулся с места, только опустил руку на железный борт кровати и в задумчивости сдернул с резьбы несколько стальных шариков. Пожалуй, происходящее было опаснее всего для его здоровья: такой цвет лица обычно сопутствовал апоплексическому удару.
- Жена у тебя красивая, щенок! - выкашлял наконец доблестный представитель российской армии, развернулся и вылетел вон.
- А я думал... - меланхолически заметил Рыжий, - что он в ее вкусе.
- Вполне. В качестве старшего друга, - мстительно откликнулся Штолле.
- Это ошень поэтишно. Ви помниль яблок в цвету?
***
- Вы просили сообщить, когда прибудет господин комендант. Он поднялся в лазарет.
Дорогу Рустам помнил. Ему было тошно от того, что он ее хорошо помнил, от того, что выучил не сегодня, а неделю назад - и он не знал, кому об этом рассказать, кому выговориться, перед кем исповедоваться. Не перед кем. Все, что мог, он предал. Эти стены. Евгения Илларионовича. Доверие, заботу, расположение... "перебежчик" - так его определили в Комитете, и были правы. Но в том, как все вышло, как обернулось, была не только его вина. Он не знал, что выйдет из разговора - если будет разговор, - сложит половину с себя или избавит чужого человека от его доли. В любом случае, заблуждение должно быть развеяно. С тем он взлетел по лестницам и уселся на стул у белой двери с закрашенным стеклом.
Новый командующий округом, военный комендант Петрограда и временный глава городской администрации, а по существу - удельный князь города на Неве и всего сопредельного, выглядел не лучше, чем несколько часов назад. Хуже. И не потому, что устал.
- Что у вас? - и ясно, что не слышал бы и не видел бы вовеки.
- Господин комендант, я установил, что генерал-майор Парфенов не отдавал приказа помещать задержанного обратно в 101. Он получил сведения о том, что ваши машины в городе, и спешно покинул здание...
- Знаю.
- Вы понимаете, что... - попытался продолжить Нурназаров.
Подполковник Ульянов сфокусировал на нем зрение, и сыщик ощутил разницу между случайным касанием и прицельным взглядом в упор.
- Господин директор полицейского департамента...
- Он... погиб. - Слово "застрелился" проходило по разряду веревки.
- Господин директор полицейского департамента, - раскатисто выговорил князь. - Пойдите-ка вы... собирать свой департамент! Послезавтра доложите.
Отстранил без грубости, без усилия, словно табурет, и ушел по полутемному коридору.
***
Поутру врачи нехотя, но без испуга согласились на перевозку пациента. Штабс-капитан Зайцев отыскал где-то грузовик с теплым салоном и прицепом для перевозки лошадей, сказал: "Вот заодно и доставите в полк ценное имущество", - выделил сопровождение. В салоне было более чем уютно, он вполне годился, чтобы возить побитых, промороженных, но вполне живых заговорщиков, не опасаясь за их участь; заговорщика, впрочем, надежно упаковали в свитер и накрыли парой пледов, не слушая жалобных стонов - мол, ему бы куда полезнее сейчас пройтись до области пешком в бодром темпе.
Выехали уже засветло. День выдался ясный, через бесцветное тонкое небо просвечивал близкий космос. Светило серебрило притихший город, серая от голода и холода физиономия которого была изгваздана пеплом, гарью, копотью, а кое-где и кровью, так что прежняя столица, гордый Санкт-Петербург, походила на драчуна, вышвырнутого вон из кабака и заснувшего тут же, в сугробе.
Штолле пристроился на откидном мягком сиденье с термосом в руках и наслаждался издевательствами над бедным беспомощным больным.
- Кто ввел вас в заблуждение, сказав, что у вас есть голова на плечах? Вы - не ученый, вы даже не студент, вы - реалист-троечник. Вы, если губернатора нашего не считать, хоть раз попали в кого надо, а не... в фигуру, чья смерть вызовет максимальные отрицательные последствия? И вообще - сколько вам лет? Тактика третьеклассника: бросить камень в окно и сбежать. Этот... комитет, конечно, производит впечатление людей более взрослых, но не вашими же заслугами.
Как только троечник порывался ответить, Штолле наливал в крышку термоса очередную порцию чая - настоящего и с душистой сладкой травой, названия которой Александр Демидович все не мог припомнить, столько ни принюхивался, - и совал Рыжему под нос. Практичность побеждала: от чая тот отказаться не мог. Предыдущая поэтическая ночь обошлась в пять килограмм живой массы, так что теперь петербургский пленник походил на оголодавшую после весеннего перелета птицу и ел и пил все, что предлагали.
- Я тут взял у жандармов почитать ваше творчество, - заметил Штолле, - поскольку, во-первых, мне некому было запретить, а во-вторых, вы, как известно из высочайших источников, являетесь фикцией и миражом, а за миражами протоколов не ведут. Там есть кое-что интересное. И, в общем, достаточно хорошо видно, чего вам не хватает. Вы, дорогой мой, - человек слабый и ленивый. В математике это замечательно - вы все время ищете легкие пути и находите их. А во всех прочих сферах - зрелище грустное, потому что без упоения в бою и не у бездны мрачной на краю жить у вас не получается. Вот каждый день жить, работать, доводить дела до конца, а не выходить из игры с треском... Я же вам еще тогда сказал: не нужно считать, что вокруг вас одни дураки. Вы даже рабочее напряжение не можете сбросить сами, без посторонней помощи.
Нахохленная птица удивилась, поперхнулась, булькнула, фыркнула, севшим голосом возрыдала:
- Я? Александр Демидович... я же пью, а вы?.. Я - лентяй? Нет, ну...
- Да, вы. Вы вульгарно, по-школярски, филоните. Отлыниваете от науки, от семьи, от жизни вообще. В общем, я решил, что я дурно выполняю свои обязанности. Я твердо намерен заняться вашим воспитанием.
И тут ему пришлось забрать крышку, чтобы чай все же не пролился.
- Вы сговорились... Это всемирный заговор какой-то. Мне заместитель мой - по другой линии, - давеча объяснял, что я людей пугаю от лени. Парфенов говорил, что я еще могу стать этим... полезным членом общества. Вы, конечно, правы. Чистой воды троечник. Хотел вытащить - и убил. Черт бы побрал всех военных с их гонором.
- Владимир Антонович, вы бы его не вытащили. Господин подполковник - не такой уж романтик, чтобы ради вашей драгоценной персоны жертвовать нужным человеком, и дело тут не в гоноре. У них с восьмого года были отношения ни к черту, еще с выяснения, кто должен мародеров расстреливать. Вы что, не заметили в своем трогательном самоотречении, что Ульянова вы не удивили? - завелся Штолле.
- Я же не знал, сколько прошло времени. А он не знал, что Парфенов собирался договариваться... Он стал бы безвреден, если бы уступил сам. Я просто очень плохо соображал тогда: я действительно боюсь темноты.
- Если бы да кабы, Владимир Антонович, во рту бы росли грибы, и продовольственной проблемы не стояло бы. Вы сделали слишком много допущений, и когда все поехало, стали совать голову под падающий шкаф. Это нелогично, неразумно и ненаучно.
- Это, Александр Демидович, я с перепугу...
- Напомните мне не пугать вас. Возвращаться не собираетесь?
- Нет, - решительно отозвались из-под одеяла. - Если я не ошибся - нет. Несломанное не чинят. Будем, как сказано, считать это административной высылкой, а Ульянова, соответственно, - администрацией. Полномочной. - С каждым словом директор все больше становился похож на себя и все меньше - на того, другого... - У военных есть свой ВЦ... а весна и следующая зима будут очень тяжелыми. Я не знаю, продержится ли лаборатория без меня, и мне не хотелось бы рисковать. До Саратова мы доедем, а там надежно. Кстати. Я же вам свежий стишок не показывал. Вчерашний.