— Опять авария, — с порога сообщила Маруська, — воду отключили, изверги! У-у, чума на их головы! Но я о нас побеспокоилась. — Маня тряхнула бутылками и пожаловалась: — Два раза в магазин бегала… А ты чего это в неурочный час домой явилась?
— Я Шурке на плохое самочувствие намекнула. Слушай, Мань, — я смущенно подергала себя за ухо, — тут такое дело…
Манька насторожилась, а заметив, как я старательно отвожу глаза в сторону, нахмурилась:
— Кажется, я догадываюсь, какое именно. Насчет Игната даже не заикайся. Все равно ничего слушать не буду.
— Я ж не предлагаю тебе еще раз замуж за него идти. Игнат, между прочим, милиционер. Его помощь нам не помешает, хотя бы для того, чтобы выяснить личность убитого парня.
Скептическая ухмылка скривила Маруськины губы:
— Насколько я понимаю, ты с этим… уже успела поговорить.
Вздохнув, я кивнула и решила, что небольшая лесть не повредит:
— Поражаюсь твоей догадливости, Маруся!
— Я тоже. И что тебе ответил товарищ капитан?
— Он согласен помочь.
— Да-а?! Вот удивительно! Неужто вот так просто и согласился? Безвозмездно? Ни за что не поверю.
Я решила вступиться за Игната. Во-первых, потому, что обещала, а во-вторых, потому, что знала: Манька хоть и хорохорится, но в глубине души все же любит нашего непутевого мента и мается не меньше, чем он.
— Мне кажется, Мань, Игнат испытывает угрызения совести. Ему очень хочется как-то реабилитироваться перед тобой, поэтому он и согласился помочь. Даже и не выпендривался почти. Марусь, давай твое сердце на время смягчится, а? К слову сказать, он страдает…
— Как же, страдает он! — грустно покачала головой подруга и совсем неожиданно всхлипнула: — Мог бы и позвонить, страдалец, блин!
На самом деле. Игнат первое время только и делал, что звонил. Маруська к телефону не подходила, вечерами отсиживалась у меня, «чтобы не видеть его бесстыжие ментовские глаза». Но Игнат не был бы Игнатом, если бы не разгадал тактический ход подруги: он принялся трезвонить мне, а однажды проторчал до позднего вечера под моей дверью, ожидая возлюбленную. Возлюбленная огрела бедолагу тапкой, вознеслась к себе на этаж со сверхъестественной скоростью и, выкрикнув на прощание грязное ругательство, забаррикадировалась у себя в квартире. Игнат просидел у меня всю ночь, заливал горе водкой и доводил меня до нервной икоты своими жалобами на судьбу-злодейку.
Вытолкать Игната удалось лишь под утро. Он ушел, мрачный, страдающий, гордый, а вместо «спасибо — до свидания» злобно бросил:
— Все вы одинаковые! Стервы, одним словом!
Конечно, я сначала рассердилась на Игната за то, что он причислил меня к отряду стерв. Однако, подумав, пришла к выводу: трепетное сердце храброго милиционера разбито, он обиделся на всех женщин мира и теперь долго будет подозревать их во всех смертных грехах.
Между тем Манька, к немалому моему удивлению, разразилась настоящим водопадом слез. Она всхлипывала, хрюкала, терла покрасневший нос и изредка бормотала невнятные ругательства в адрес любимого. Я облегченно перевела дух: раз дело дошло до слез, значит, есть надежда на примирение сторон.
Оставив Маруську наедине с ее чувствами, я пошла на кухню, чтобы приготовить себе и подружке чаю с лимоном. Говорят, чай оказывает благотворное влияние на нервную систему. Вскоре мы уже сидели за столом и вполне спокойно обсуждали предстоящий визит к Серафиму Карловичу. О Манькиных страданиях напоминали лишь ее заплаканные глаза и припухший нос.
— Как еще с этим Карловичем все пройдет? — обеспокоенно вопрошала подружка, откусывая кусок от невероятных размеров бутерброда с вареной колбасой. — Предвижу трудности.
— Какие? — удивилась я.
— Если железка окажется и в самом деле какой-нибудь ценностью, сразу возникнет вопрос: откуда она у нас? Что тогда?
— Скажем правду: нашли, дескать, на помойке…
— Где это видано, чтобы ценность, которую, между прочим, даже по телевизору показали, на помойке валялась? Вдруг Карлович ментам стукнет? Они же ищут эту железку, а тут мы, как по заказу, еще тепленькие. Ментам, известно, лишь бы перед начальством отчитаться, никто даже пальцем не шевельнет, чтобы до истины докопаться. Вкатят нам срок по полной программе! Иначе нельзя, дело-то показательное будет — вот что ожидает расхитителей исторических раритетов! И все, отправят нас в солнечный Магадан!
Для полной убедительности перспектив «солнечного Магадана» Маруська даже пропела что-то про Владимирский централ и тяжелую жизнь за решеткой. Перспективы, что греха таить, безрадостные, я бы даже сказала, страшные. Чудилась в словах Маньки какая-то правда.
— Может, не все так безнадежно, Мань? — с тайной надеждой спросила я. — Мне почему-то кажется, антиквару самому не захочется иметь дело с милицией…
Маруська криво усмехнулась:
— Кажется ей… Шурка твой что говорил? Карлович — мужик непростой, подозрительный. Кто знает, что у него на уме?
— Нет, — твердо ответила я после некоторых раздумий, — в милицию он не пойдет, а вот стать обладателем железки может захотеть. В этом случае я нам не позавидую.
— Почему? — с перепугу Маруська даже забыла о бутерброде.
Ответить мне помешал звонок в дверь.
— Шурка явился, — сообщила я и пошла открывать.
— Ну, готовы? — спросил Шурка и, бесцеремонно отодвинув меня в сторону, прошел на кухню. Там он самостоятельно налил себе чаю, соорудил такой же огромный, как у Маньки, бутерброд. Подружка, видя, с каким аппетитом мой шеф уплетает монументальную композицию из хлеба и колбасы, сляпала еще одну точно такую же, пододвинула ее поближе к Шурику и озабоченно поинтересовалась:
— Шура, а твой дружок, часом, не стукач? В ментовку доносить не побежит?
— Дружок? — озадачился начальник.
— Серафим Карлович.
— Во-первых, он мне вовсе не дружок, просто хороший знакомый. А во-вторых, почему он должен бежать в милицию и доносить на вас? Разве на чердаке твоего дома в Грибочках имелось что-то криминальное?
— На каком чердаке? — растерялась подруга.
— Что значит на каком? — в притворном изумлении вскинул брови Шурка. — Славка говорила, что ты желаешь оценить бабулино наследство. Или я что-то путаю?
Маруська, казалось, совсем забыла выдуманную для Шурки сказку про чердачный хлам. Чтобы освежить память, я с чувством ущипнула Маньку в бок.
— Ай, больно же! — воскликнула она.
Шурка снисходительно рассмеялся:
— Ярослава, перестань издеваться над девушкой. Все равно я ни минуты не сомневался, что ты сочинила версию про наследство бабушки с одной целью — чтобы выйти с моей помощью на надежного антиквара. Ладно, показывайте, что у вас, да поедем уже. Карлович ждать не любит.
Я принесла загадочную железку и положила ее перед начальником. Он внимательно осмотрел находку со всех сторон, а потом глубокомысленно изрек:
— Забавная вещица. Старая. С чего вы решили, что она имеет какую-то ценность?
— А ее по телику показывали, вместе с ментом. Вон Ярослава видела, — радостно сообщила Манька.
Шурка присвистнул:
— Во дела! Это правда, Славик? И что мент?
— Не знаю, — буркнула я, кляня про себя Маруськину болтливость. — Полковник какой-то…
— Да бог с ним! Что он говорил-то?
— А я не слышала, у меня звук был отключен. Сначала железку показали, потом полковника… Пока я пульт нашла, в телевизоре уже только дикторша была. Она сказала, что, мол, следствие ведется.
— Растяпа ты, Ярослава! Сейчас бы уже знали, что это за железка, и к Карловичу не пришлось бы ехать.
— А что такое? Дядька ненадежный? — насторожилась Манька.
Шурка сморщился:
— Не в этом дело. В милицию он не побежит, не волнуйтесь. Просто… Ни к чему лишние свидетели. В смысле, не свидетели, а просто посвященные в нашу маленькую тайну.
— В нашу — то есть в мою и Манькину, — уточнила я. Мне представлялось, что Шуркино участие в этом деле ограничится лишь поездкой к Карловичу. — Ты здесь ни при чем. Это наша железка и наша тайна. Отвези нас к Серафиму, и на этом покончим.
— Не выйдет, Ярослава, — поцокал языком коварный шеф. — Согласен, железка ваша, зато антиквар — мой. И поверь, я вовсе не слабое звено, я — ваш первейший помощник и друг! Судя по всему, вы на пороге больших неприятностей, и дружеская поддержка лишней не покажется. Хочу еще заметить — только прошу без обид! — девицы вы увлекающиеся, эмоциональные… Если войдете в раж, запросто сможете устроить всемирный хеллоуин. Должен же хоть кто-то вас контролировать?! Так что, дамочки, вы расскажете, как все было, а уж я решу, как и что…
Мы с Маруськой обменялись многозначительными взглядами, кивнули друг другу, и я, тщательно подбирая слова, рассказала шефу историю появления загадочной железки у нас.
— Кислое дело, — подвел итог Шурка, когда я умолкла. — Как я и думал, менты — это не самое страшное. Кто такой этот Валет, на что он способен? Славка, ты, кажется, говорила что-то о телефоне этого… как его…
— Чалдона, — с готовностью подсказала Манька. — Телефончик у Славки имеется, а зачем он тебе?
— Пока не знаю. Но уверен: он нам пригодится, я обязательно что-нибудь придумаю. А сейчас — поехали, — велел Шурка и первым поднялся. Мы с Маруськой последовали его примеру.
Я, признаться, сильно сомневалась, что мы правильно поступили, рассказав Шурке правду. Но… Теперь-то уж чего мучиться, раз дело сделано? Вот так, давя в душе сомнения, я загрузилась вместе с Манькой в Шуркину машину, и мы покатили на встречу с антикваром.
Серафим Карлович жил в микрорайоне Жулебино, в доме элитной постройки со всеми полагающимися в таких случаях элементами богатой жизни: ухоженным двориком, подземным гаражом и консьержем в будке из бронированного стекла. К слову сказать, сам дом был почему-то круглый. Я подивилась этому обстоятельству и озадачилась: куда же мамаши ставят своих провинившихся детишек? Не скажешь ведь малому дитятке: «Ты наказан, встань за правый поворот»? И еще вопрос, возникающий при виде сего чуда архитектурной мысли: мебель в квартирах тоже круглая?
— Значит, так, подружки закадычные, — проговорил Шурка, подходя к нужному подъезду, — рот открывать только по моей команде, с откровениями к Карловичу не лезть, не грубить, не острить и пальцами в непонятные предметы не тыкать с идиотским вопросом: «Ой, а что это за штучка?» Слушайте, а может, вы в машине меня подождете? — спросил Шурка, впрочем, без особой надежды.
— Вот уж фиг тебе! — Маруська соорудила из трех пальцев кукиш и сунула его под нос моему шефу. — Наша железка — и все тут! Мы, конечно, много говорить не будем. Можем вообще молчать, но весь разговор будет происходить на наших ушах, то есть, я хотела сказать, в нашем присутствии.
Кивком головы я подтвердила полное согласие с ее словами. Шурик безнадежно махнул рукой и распахнул перед нами подъездную дверь.
Как я и предполагала, в «аквариуме» из бронированного стекла вместо уютной бабульки с вечным вязанием в руках сидел крепенький паренек, явно из бывших спецназовцев, с коротким ежиком темных волос и совершенно зверским выражением лица. При виде этого «сторожа» мне захотелось плюнуть на Карловича и побыстрее убраться отсюда. Манька тихо охнула, схватилась за грудь, а глаза подружки сами собой скатились к переносице. Из нас троих только Шурка выглядел невозмутимым. Он спокойно сообщил консьержу:
— Мы в девяносто девятую квартиру. Серафим Карлович ждет нас.
Бывший спецназовец попробовал приветливо улыбнуться. Вышло как-то неубедительно — парень сразу сделался похожим на акулу доисторического периода — забыла, как она называется, — обнаружившую очередную жертву.
— Господи! — прошептала Маруська, вцепившись в мою руку, словно голодный энцефалитный клещ.
Консьерж, довольный произведенным эффектом, улыбаться перестал и немного хрипловатым голосом попросил:
— Минуточку, господа! Я сообщу Серафиму Карловичу о вашем визите.
В устах бывшего спецназовца набившее оскомину слово «господа» звучало так же нелепо, как негритянский рэп в исполнении Кобзона. Однако дежурная фраза вывела нас с Маруськой из ступора.
— Проходите, пожалуйста, — после недолгой беседы с телефонной трубкой сообщил консьерж. — Девятый этаж.
Шурка солидно кивнул и прошагал мимо стеклянной будки, следом за ним шмыгнула я. Манька торопливо перекрестилась, резко вдохнула, будто собиралась нырнуть на большую глубину, зажмурилась и так быстро промелькнула мимо парня, что тот только обалдело крякнул.
Бесшумный лифт, хромированный с головы до ног, с зеркалом во всю стену и большими круглыми кнопками, плавно вознес нас на девятый этаж. Двери разъехались в стороны с механическим достоинством. Вдоль стены, отделанной не то «под дуб», не то настоящим дубом, стояли небольшие банкеточки, между которыми возвышалась пальма. Не искусственная какая-нибудь, а самая что ни на есть живая. На подвесном, судя по всему, потолке, в милом художественном беспорядке горели встроенные точечные светильники.
— Живут же люди! — завистливо вздохнула Маруся, вспомнив, видимо, наш обшарпанный подъезд с вечно перегоревшими лампочками.
На этаже было всего две квартиры. Дверь в девяносто девятую оказалась приоткрыта.
— Стойте! — прошептала я, останавливаясь.
— Ты чего, Славка? — удивился Шурик.
— Там труп, — я указала дрожащим пальцем на дверь.
— Опять?! — простонала Маня.
Шурка хлопал глазами, силясь понять, кто из нас троих сошел с ума.
— Откуда там взяться трупу? — наконец выдавил из себя босс.
— В кино всегда так: если дверь открыта, значит, в квартире покойник! Мы сейчас войдем, и сразу менты появятся. Попробуй потом объяснить, что это не мы его… того! Ох, что же делать-то? Пропадем ведь! — Подруга схватилась за щечки и приготовилась реветь.
Шурик потряс головой, пытаясь отогнать наваждение, а потом, когда его мозги встали на место, негромко воскликнул:
— Ничего не понимаю! Почему труп? Чей? Откуда?!
— Да чего тут непонятного?! Дверь открыта? Открыта. Следовательно, внутри покойник. Теперь ясно? — Маруська смотрела на Шурика с искренним сожалением.
— Не-а. Я никак не могу уловить связь между открытой дверью и покойником. По мне, так все гораздо проще: консьерж снизу сообщил Карловичу, что мы уже поднимаемся, вот он и открыл дверь заранее.
Желая подтвердить свои слова, Шурка решительно схватился за латунную ручку и громко крикнул:
— Серафим Карлович, разрешите?
Мы с Манькой вытянули шеи в ожидании ответа. Сначала ничего не было слышно. Потом из недр квартиры раздался скрипучий старческий голос:
— Вы опоздали на десять минут, молодой человек. Я слишком дорожу своим временем, чтобы позволить себе роскошь ожидания. Входите же скорее!
— У-у, фашист дряхлый! — проворчал Шурка, переступая порог квартиры антиквара.
Мы с подружкой почувствовали заметное облегчение оттого, что не придется иметь дело с трупом, и тоже вошли внутрь.
Я с любопытством осмотрелась. Вопреки ожиданиям, стены оказались вовсе не круглыми, а самыми обычными. Зато обстановочка впечатляла! Думаю, не каждый музей может похвастаться такими экспонатами: бронзовые статуэтки, золоченые часы, картины в тяжелых рамах, которые сами по себе производили внушительное впечатление. Конечно, я не эксперт в области живописи, но почему-то у меня возникло ощущение, что работы Репина, Серова, Левитана и других мастеров, которые мне не удалось опознать, — подлинные. С потолка свисала тяжелая люстра — сплошь хрусталь и позолота. Мебель тоже была в порядке, в том смысле, настолько антикварная, что даже подходить к ней было страшно. В голове моментально всплыла табличка: «Руками не трогать». Возле изящной низенькой кушетки в агрессивной позе застыло чучело черной пантеры.
— А-а… — начала было Маруська, но под строгим взглядом Шурки осеклась, зажав рот ладошкой.
— Проходите в кабинет, — позвал все тот же скрипучий голос. — Можете не разуваться.
Я посмотрела на свои полусапожки, потом на афганские ковры ручной работы. Неловко как-то топтать произведения искусства сапогами, пусть даже эксклюзивного испанского производства. Сразу вспомнился фильм, где разъяренные матросы и солдаты шлепали кирзачами по мраморным лестницам и ценнейшему паркету Зимнего дворца. Шурка с Маруськой, похоже, сомнениями особенно не терзались. Они смело двинулись на зов хозяина. Со вздохом сожаления, чувствуя себя вандалом, я последовала их примеру.