Каждой клеточкой я ощущала, как расследование уже затягивает меня в свои сети, будто липкая паутина доверчивую муху. Жертва, как правило, обреченно кладет голову на плаху злодея, я же попробовала сопротивляться, впрочем, совсем не веря в положительный исход сопротивления.
— И где же мы возьмем собственное средство передвижения? — задавая вопрос, я старательно изучала угол кухни, куда мы к тому моменту переместились. Прожорливая Лизка с завидным аппетитом поглощала яйцо, зажаренное в куске белого хлеба, и запивала все это свежесваренным кофе (дорогим, между прочим!). Хоть я и делала вид, что не понимаю Лизаветиных намеков, но понимала прекрасно, о чем идет речь.
Дело в том, что в гараже у папеньки уже который год томится жеребец далеко не первой свежести, но зато шестой модели по имени «Жигули». Папа, заядлый автомобилист в прошлом, после переезда в деревню вдруг решил, что стальной конь в деревне много уступает обычной лошадке, справил доверенность на мое имя и взвалил бремя заботы о полуторатонной груде железа на мои плечи. Я исправно платила вмененные государством налоги, раз в год проходила ТО (хотя с каждым разом делать это становилось труднее и требовались все большие затраты), но использовала машину не чаще одного раза в год, когда требовалось перевезти папины заготовки из деревни в город.
Сейчас Лизка чересчур прозрачно намекала на допотопный «жигуль», а я упрямо делала вид, что внезапно отупела — после взрыва, не иначе! — и намек совсем не понимаю. Тогда подруга перешла к более решительным действиям:
— Витка, настало время оседлать твоего Боливара.
— Он не выдержит двоих, — обреченно возразила я. Лизка быстро смекнула, что крепость пала и тоном маршала Жукова, посылающего армию на подвиг, приказала:
— Собирайся! У меня уже пятки зудят от нетерпения. Кстати, надо бы вину снять с наших душ, а то я до сих пор не могу отделаться от ощущения, что это мы убили парней…
Словом, очень скоро мы с подругой тряслись в моем Боливаре по дороге в известный антикварный магазин.
— Стой, — внезапно скомандовала Лизавета.
Я послушно затормозила на обочине против городской церкви и с непониманием уставилась на подругу.
— Давай сперва в церковь зайдем, — с серьезным видом пояснила она. — Попробуем грех с души снять.
— Каяться будем? — деловито осведомилась я.
— Подождем покуда. Для начала свечки за упокой убиенных поставим.
— Может, выясним, убили их или они сами умерли? А то там, — я подняла палец вверх, указывая на потолок машины, за которым предполагалось наличие неба, — путаница получится.
— Разберутся. Мы же просто поставим за упокой, без объяснения причин.
Я заперла автомобиль, и мы ходко потрусили к церкви. Попадавшиеся по пути мужчины столбенели при виде Лизаветы и дружно роняли свои челюсти. Впрочем, Лизку, избалованную вниманием сильного пола, это ничуть не смущало — она гордо несла свою роскошную фигуру в храм божий.
У кованых ворот тусовались перманентно пьяные личности, сильно смахивающие на бомжей. Один, слепой, должно быть, потому как стоял в черных очках с протянутой рукой и просил «на лечение», заметив Лизавету, поперхнулся жалостливыми словами и тоже малость остолбенел. Из чего я сделала вывод, что чудо исцеления от слепоты случилось, и сотворила его моя подруга. Гордость немедленно заполнила всю меня с головы до ног, и я не без трепета преодолела три ступеньки, ведущие в храм.
К счастью, служба уже закончилась. Народу внутри церкви было немного: в основном служки да несколько бабулек в белых платочках. Они окружили высокого бородатого батюшку, изнурённого бесконечными постами до такой степени, что безразмерная риза едва сходилась на его внушительном чреве, и о чем-то с ним таинственно перешептывались.
Лизка практически строевым шагом направилась почему-то именно к этой группе, вместо того чтобы тихонько купить свечи в церковной лавке справа от входа, быстренько поставить их перед какой-нибудь иконкой и незаметно удалиться. Я следовала за подругой на почтительном расстоянии, а когда она приблизилась к батюшке, и вовсе замерла перед иконой и принялась усердно креститься.
— Здрасте, святой отец! — гаркнула Лизавета, выказывая безразмерную радость от встречи с духовным лицом.
Старушки разом вздрогнули и оглянулись. Лизка улыбнулась и им, но они почему-то испуганно осенились крестом, после чего неслышно удалились, оглядываясь на каждом шагу.
Батюшка в смятении таращился на Лизавету, однако быстро взял себя в руки.
— Здравствуйте, — мягко сказал он, — прошу вас, говорите тише! В храме не следует кричать, Господь и так вас услышит. Чем могу быть полезен?
Поскольку Лизка тихо говорить вовсе не умеет, она перешла на свистящий шепот, который эхом отдавался в самых отдаленных углах церкви, и доверительно сообщила:
— Нам бы за упокой, батюшка!
— Отпевание? — уточнил священник.
— Не-е, уже отпели… Свечку бы поставить, да в молитвах заупокойных упомянуть.
— Хорошо. Купите свечи в лавке и там же оставьте записку с именем усопшего, — с этими словами батюшка небрежно перекрестил нас, после чего покинул, оставив Лизку в замешательстве. Она энергично скребла затылок, глядя вслед батюшке вопросительно-круглыми очами.
— Витка, ты знаешь, кому за упокой свечки ставить? — наконец молвила подруга.
— Вообще-то, нет. Но мне соседка — набожная старушка — говорила, дескать, когда не знаешь, кому ставить свечку, нужно ставить Всем Святым, они там сами сообразят.
Так и поступили. А вот с записочкой заминка вышла: имен то парней мы не знаем! Писать клички? Но опять же, кто погиб в пещере — Бодун и Касыч? Напишешь, к примеру, за упокой Бодуна, а он возьмет и живым окажется! И наоборот. И третий тип, что в дурке, неизвестно кто.
Судили, рядили так и сяк, и в конце концов решили: записок никаких не оставлять, а чтоб не ошибиться, кто жив, а кто помер, поставили свечки еще и за здравие погибших. Звучит, конечно, нелепо, а может, даже и страшновато, но иного выхода мы не нашли.
Церковный дворик Лизавета покидала с таким же шиком, как и входила в него. Чудесно исцелившийся слепой бомж, не таясь, таращился на подружкины прелести и счастливо улыбался.
— Смотри, Виталия, какой жизнерадостный человек, даже несмотря на тяжелую жизненную ситуацию и суровый недуг, бери пример! — Лизка остановилась возле «слепого» и уже извлекла из кошелька десятирублевую купюру, как вдруг слепой заговорил:
— Я не жизнерадостный, просто у меня уже истерика! Девушка, можно за вас подержаться? Я хорошо заплачу!
От взрыва моего хохота с окрестных деревьев испуганно сорвалась стайка ворон и с негодующим карканьем унеслась прочь. Смех душил, мешая нормально дышать. Я в изнеможении опустилась прямо на горячий асфальт и продолжала хохотать уже сидя. По щекам побежали слезы, но и они не помешали мне увидеть, как Лизавета от души врезала нахальному бомжу по физиономии. Увесистый кулак подруги угодил ему аккурат в переносицу. После такого удара «фонари» обычно появляются очень быстро и сразу под обоими глазами. Однако даже этот чрезвычайно весомый аргумент, выдвинутый Лизкой, настырного бомжа не впечатлил.
— Ну, хоть потрогать! — не унимался он, размазывая по лицу грязным рукавом побежавшую из носа кровь.
Я уже стала понемногу приходить в себя, но после этих слов снова свалилась с приступом гомерического хохота. Лизка рывком поставила меня на ноги и потащила прочь от «слепого». Усаживаясь в «жигуль», она грозно прошипела:
— Ни слова!
— Так ведь я и так молчу, — смех все еще душил меня, но я мужественно с ним боролась. Без особого, впрочем, успеха. — Только не понимаю, чего ты сердишься? Тебе гордиться собой надо: не каждому дан дар исцеления больных одними только формами. А что было бы, если б он к тебе прикоснулся? Страшно подумать!
— Витка! — сатанея, завопила подруга.
— Все, все, все, молчу, — я прикусила губу, чтобы снова не рассмеяться, и завела машину.
Всю дорогу до антикварного магазина Лизавета сердито хмурила брови, а порой даже ругалась. Успокоилась она только войдя в магазин.
Бывать в заведениях подобного рода до сегодняшнего дня мне не доводилось, потому как коллекционером старинных безделушек не являюсь, да и цены на эту старину, судя по информации в СМИ, такие, что моей жизни не хватило бы, чтобы заработать на какую-нибудь невзрачную вещицу.
Хоть я и догадывалась, какие здесь цены, все равно безмерно удивилась, когда увидела четырех-, пяти-, а то и шестизначные числа.
— Неужели есть такие дураки, которые здесь что-то покупают? — прошептала я в самое ухо Лизавете. Говорить громко я побоялась — кто ж в музеях говорит во весь голос?
— А то! Полно таких! — воскликнула подруга.
На звук откуда-то появился солидный дядька лет пятидесяти в безупречно сшитом костюме-тройке. Даже мне, человеку неискушенному, было понятно — костюмчик этот стоит ох как недешево.
— Добрый день! Ицхак Соломонович Зильберштейн, — представился дядечка и сложил мясистые губы в приветливую улыбку. — Чем могу быть полезен столь очаровательным гостьям?
Хоть Ицхак Соломонович и улыбался, но глаза его оставались серьезными и цепко ощупывали нас с Лизаветой. Очень скоро антиквар сосредоточил свое внимание исключительно на подруге, посчитав, вероятно, мою персону незначительной и не вызывающей интереса.
— Елизавета Петровна, — несколько жеманно произнесла Лизка, протягивая Ицхаку руку. Тот с достоинством прикоснулся к ней губами и не преминул заметить:
— Императрица!
Я громко фыркнула, тут же смутилась и принялась внимательно изучать узорчатый паркет под ногами. Тоже, наверное, старинный.
— Господин Зильберштейн, — к моему удивлению, трудную фамилию антиквара Лизка выговорила с первой попытки, — мы бы хотели получить консультацию специалиста по поводу одной вещицы…
— С удовольствием вас проконсультирую, Елизавета Петровна. Что за вещица?
— Нэцке.
— Нэцке? Любопытно! И что, она, по-вашему, представляет какую-то ценность? — в глазах антиквара мелькнул алчный огонек.
— Несомненно! — Я бы на месте Лизаветы не была столь категорична, потому как лично у меня ценность статуэтки вызывала определенные сомнения, но, как говорится, «жираф большой, ему видней».
— Что ж… Прошу! — Ицхак Соломонович сделал приглашающий жест рукой.
За витриной с посудой обнаружилась небольшая дверь, которую не сразу и заметишь. Антиквар открыл ее, и мы очутились в просторном кабинете, обставленном с капиталистической роскошью. Хозяин кабинета уселся в кресло, обитое пурпурным бархатом с золочеными вензелями дома Романовых. Нам были предложены не такие роскошные сидячие места — всего лишь полукресла красного дерева с гнутыми резными ножками и ситцевой обивкой в веселеньких цветочках.
— Итак? — Соломоныч сложил пальцы рук домиком и устремил заинтересованный взгляд на Лизавету. Меня он по-прежнему не замечал.
Не спеша, Лизка извлекла из сумочки найденную в кармане погибшего Рыжего нэцке. Я, затаив дыхание, наблюдала за выражением лица антиквара. Сперва оно выражало лишь вежливое любопытство, потом вдруг вытянулось и приобрело слегка офигевшее выражение: Ицхак смотрел на миниатюрного божка так, словно тот собрался его укусить.
Реакция Зильберштейна на сувенир не ускользнула от бдительного ока Лизаветы. Она, пользуясь временным отупением Ицхака, со значением глянула в мою сторону, торжествующе подмигнула, дескать, вот видишь, Витка, я, как всегда, оказалась права, после чего нетерпеливо спросила:
— Ну, что скажете, уважаемый Ицхак Соломонович?
— Откуда это у вас? — сдавленно произнес Зильберштейн.
— Неважно.
— Откуда у вас эта вещь? — упрямо повторил антиквар.
Лизавета с досадой качнула шляпой:
— Вот неугомонный старик! Ну, хорошо, это подарок покойного дедушки, известного коллекционера. Я его незаконнорожденная внучка. Умирая, дед вспомнил о моем существовании и оставил нэцке. Удовлетворены?
Тут с Соломонычем стали твориться совсем уж невероятные вещи: он побледнел, рывком ослабил узел галстука, после чего нервно икнул и, вытаращив глаза, изумленно выдохнул:
— Петр умер? А вы его внучка?
— Дочка, — поправила Лизка, окончательно запутавшись в родственных связях с каким-то Петром.
Антиквар медленно, но верно стал сползать со своего трона. Лишь своевременная Лизкина помощь помешала ему расплыться на полу. Я, честно говоря, никак не ожидала подобной реакции на скромную статуэтку. Может, она все-таки куплена не в сувенирной лавке?
Спустя две минуты после того, как Ицхак Соломонович хлебнул виски и пришел в себя, он поведал нам довольно любопытную историю.
В любом городе есть странные люди — любители истории и ценители старины. Они готовы отдать последние штаны, чтобы стать владельцем той или иной старинной штучки.
Петр Петрович Симкин относился как раз к таким любителям раритетов. Всю свою жизнь он мотался по миру в составе археологических экспедиций. Сначала рядовым членом, а потом и их руководителем. Где только не побывал Петр Петрович! Египет, Италия, Дания, Китай, Япония… Вот Япония-то и стала его большой любовью. Он наизусть знал имена всех императоров, в совершенстве владел искусством приготовления чая, суси, сасими, наизусть цитировал миллион хокку — словом, был настоящим японоведом. Однако подлинной страстью Петра Петровича стали нэцке. Его коллекции могут позавидовать как лучшие музеи мира, так и известные аукционные дома. Несколько раз от аукционных домов поступали предложения о продаже коллекции, но Петр Петрович ни за какие деньги не соглашался с ней расстаться. Всего коллекция насчитывает около полутысячи статуэток…
— Петр знает историю каждой из них, и к каждой у него имеется либо хокку, либо целая танка, — закончил говорить Зильберштейн и пристально посмотрел на Лизку своими цепкими глазенками. — Фигурка божка Хотэя — любимая нэцке Симкина. Датируется серединой XV века, изготовлена из слоновой кости, а принадлежала она императору Китано… Елизавета Петровна, давайте откровенно: откуда у вас статуэтка?
Подруга заерзала в полукресле, явно не зная, что ответить любопытному антиквару, но тут, должно быть, вспомнила, что является незаконнорожденной не то дочкой, не то внучкой, и нахально заявила:
— Это подарок.
На что Ицхак Соломонович печально покачал головой:
— Это ложь, девушка.
— Почему это?! — возмутилась подруга.
— У Петра нет ни жены, ни детей, ни тем паче внуков, а свою коллекцию в случае смерти он завещал музею. Не помню точно, кажется, Эрмитажу…
Хм, в общем-то, как ни странно, нэцке в Эрмитаж не попала. Зильберштейн тем временем продолжал выводить Лизавету на чистую воду:
— Я могу сию же минуту позвонить Петру и поинтересоваться, не пропадала ли из его коллекции фигурка Хотэя. И я вам не завидую, если окажется, что она-таки пропала.
— На понт берете, господин антиквар? — сощурилась Лизка. — Может, это вовсе не та фигурка? Не из коллекции Симкина? Может, мы ее в переходе купили?
— Уверяю, голубушка, это та самая нэцке. Я ее знаю ничуть не хуже, чем любую вещь в собственном магазине!
— С чего бы такая осведомленность? — не утерпела я и влезла в разговор.
— Все просто: мы с Петром давние приятели. Признаться, он никогда не жил богато, а было время, когда и вовсе перебивался с хлеба на воду.
Я хотел купить у него несколько фигурок. Хорошие деньги сулил, но он ни в какую.
— Ага! Значит, у вас свой интерес имеется? — торжествующе воскликнула я, неизвестно отчего начиная подозревать Зильберштейна.
— Разумеется, я же антиквар, — кивнул тот, — но даже ради того, чтобы получить эксклюзивную нэцке, на преступление не пошел бы.
При этих словах я вздрогнула и, кажется, слегка побледнела: о каком это преступлении он толкует? Когда парни в пещере взлетели на воздух, они уже были мертвы. По крайней мере, один из них точно. А нэцке мы прихватили, чтобы хоть что-нибудь о ребятах узнать.
Тут меня посетила новая мысль. Если Зильберштейн прав, и Петр Петрович ни за какие пряники не расстался бы ни с одним экспонатом своей коллекции, как Хотэй оказался у Рыжего?