— Когда так много секса, — сказала я, — из жизни постепенно уходит волшебство.
Помню, что предложила заняться верховой ездой, — сама не знаю почему.
— То есть ты хочешь сказать, что волшебство ушло? — спросил он, и это было последнее, что я от него услышала.
«Ты хочешь сказать, что волшебство ушло?»
Помню, что после этой его фразы я говорила и говорила. Что мы можем заниматься любовью, сколько ему заблагорассудится, что я всего лишь предложила, но он был уязвлен, поражен в самое сердце. Он все смотрел на меня подозрительно, точно я ему изменяла или что-нибудь в этом духе. Но ничего такого не было. Я лишь хотела чуть приостановиться, просто чтобы больше ценить секс. Хорошего понемножку — вот и все, что я хотела сказать. Но ясно как день: я его обидела. Не дослушав до конца, он встал и направился в душ. Томми ушел из дому, не сказав ни слова на прощание.
Мне позвонили на работу. Я услышала только, что Томми попал в аварию, и сразу помчалась в Западный Джерси. Когда приехала в больницу, там были десятки мужчин в форме, одни, полицейские. Их глаза сказали мне все.
Позже я узнала, что в обеденный перерыв Томми поехал в торговый центр «Черри-Хилл». В его патрульной машине нашли полный пакет нижнего белья из «Виктория сикрет» — и каждая вещь была моего размера. На обратном пути в Мидоувиль он остановился помочь какой-то пожилой женщине, у которой сломалась машина. Томми вызвал ей эвакуатор, а сам остался у окна ее автомобиля, чтобы успокоить нервную старушку, поболтать с ней в ожидании техпомощи. Томми всегда легко сходился с людьми. Его машина с включенными фарами была сзади, а он стоял на обочине, у самой бровки. Какой-то водитель, выпивший за обедом, уронил мобильник, наклонился за ним и одновременно повернул руль вправо; машина пересекла две полосы и…
Заголовок на первой полосе местной газеты был такой: «Полицейский Томас Рид, основавший в Мидоувильской средней школе клуб против вождения в нетрезвом виде, насмерть сбит пьяным водителем». Это чудовищная ирония, что-то садистское. На похоронах было полным-полно полицейских. Школьники превратили нашу лужайку в живой памятник: они стояли на тротуаре с цветами и свечами. Я перестала выходить из дому, а дети пели для меня несколько вечеров, так красиво. Хор печальных и прекрасных голосов. Наши друзья приносили еду, отец Кэри говорил со мной о рае, родители плакали, Ронни и Вероника провели с нами несколько недель. Но единственное, о чем я могла думать, так это о том, что Томми умер, веря, что я больше не хочу с ним спать. Меня переполняла вина; хотелось умереть. Я все думала, если бы мы тогда не поссорились, он бы в перерыве не поехал за покупками, и не встретил бы ту женщину на сломанной машине, и вернулся бы живой. Я чувствовала себя убийцей. Вина до сих пор не отпускает меня, ни на одну чертову секунду.
Через несколько недель я вышла на работу, но в мозгу что-то переклинило. Все изменилось. Вина превратилась в потребность, и внезапно мне остро, до жути захотелось секса. И я начала трахаться с мужчинами — с любым, кто был не прочь. Достаточно было посмотреть на мужика определенным образом, и через пару секунд я знала, будет он со мной трахаться или нет. А во время секса я закрывала глаза и воображала, что я с Томми. Где угодно готова была трахаться, лишь бы снова побыть со своим мужем. В машине. В раздевалке на работе. В переулке. В кустах. В общественном туалете. Везде. Но в моем сознании это всегда происходило под кухонным столом, а Томми возвращался ко мне живой, и я говорила ему, что вовсе не устала заниматься любовью и готова это делать столько, сколько ему нужно, потому что люблю его всем сердцем.
Я была больна. И недостатка в мужчинах, готовых воспользоваться моей болезнью, не испытывала. Всегда находился желающий трахнуть «эту ненормальную».
Конечно же, в итоге я потеряла работу, получила направление на психотерапию и сдала кучу анализов. К счастью, я ничего не подцепила, и, если у нас когда-нибудь дойдет до такого, с радостью обследуюсь еще раз. Но даже если бы я заразилась СПИДом или еще чем-то, я бы решила, что так мне и надо, потому что я отчаянно нуждалась в чувстве завершенности. Я нуждалась в прощении. Я должна была изжить этот бред, воплотить свою фантазию в реальность. Мне нужен был секс, чтобы искупить свою вину, чтобы выбраться из тумана, в котором я очутилась, почувствовать что-то — хоть что-нибудь, и заново начать свою жизнь. Именно это я и делаю сейчас, с тех самых пор, как мы с тобой стали друзьями.
Надо признаться, во время того ужина у Вероники я смотрела на тебя как на легкую добычу. Несмотря на эту дурацкую футболку, решила, что могу заполучить тебя в любовники и снова притвориться, будто я с Томми. Я этого не делала уже долгое время. Мне больше не хотелось заниматься сексом с незнакомцами — но ты не был незнакомцем. Моя сестра сама тебя выбрала. Ты был вполне безопасным мужчиной, с которым Ронни пытался меня свести. Но когда ты обнимал меня перед домом моих родителей, когда ты плакал вместе со мной, все переменилось. Очень резко, хотя я не сразу это поняла. А потом были совместные пробежки, поедание хлопьев с изюмом в той забегаловке, походы на пляж. Мы стали друзьями — просто друзьями, без всякого секса, который все усложняет, — и от всего этого мне было хорошо, каким-то совершенно необъяснимым образом. Мне просто нравилось быть с тобой рядом, пусть мы и не говорили ничего друг другу.
Я поняла, что влюбилась в тебя, когда от одного звука имени Никки у меня внутри все начало сжиматься. Ясно было, что жена никогда к тебе не вернется, так что я позвонила твоей маме, встретилась с ней в баре и напоила ее. И она мне все про тебя рассказала. Ты меня не заметил, но я стояла на дороге в ту ночь, когда она вернулась совершенно пьяная и ты завел ее в дом. Я сама тогда ее привезла. После того, что случилось с Томми, я и капли в рот не беру. С тех пор мы с ней встречались каждую неделю. Ей нужен был друг, кто-то, кто выслушал бы ее, с кем она могла бы поговорить о твоем отце. И я слушала. Поначалу я использовала ее просто как источник информации, но теперь мы с ней практически подруги. Она ничего не знала о письмах, которые я писала от лица Никки, и после того рождественского происшествия сильно разозлилась на меня, но об этом письме ей совершенно точно известно — раз уж она согласилась передать его тебе. Она очень сильная и великодушная женщина, Пэт. Она заслуживает лучшего, чем твой отец. А ты, наверное, заслуживаешь кого-то получше меня. Вот такая смешная штука жизнь.
Я писала эти письма в надежде помочь тебе найти завершение твоей истории — подобное тому, которое я отыскала для себя через случайный секс после смерти Томми. Тебе следует знать, что всю эту интригу с посредничеством я начала только после того, как окончательно убедилась, что Никки не согласится поговорить с тобой ни при каких обстоятельствах. Ты, возможно, никогда не сможешь простить меня, но хочу, чтобы ты знал: я делала все это с наилучшими намерениями — и я по-прежнему люблю тебя, хоть и таким вот ненормальным образом.
Мне не хватает тебя, Пэт. Очень. Можем мы хотя бы остаться друзьями?
Тиффани
Ага!
Дочитав последнее письмо от Тиффани, Дэнни вздыхает, чешет кудрявую голову и долго смотрит в окно моей спальни. Я хочу услышать его мнение, потому что он единственный, у кого нет сильного предубеждения против Тиффани. Все остальные явно настроены против нее, даже Клифф.
— Ну? — наконец подаю голос с кровати. Я сижу, прислонившись спиной к изголовью, а загипсованная нога покоится на нескольких подушках. — Что мне делать, по-твоему?
Дэнни садится, открывает коробку с лудо и достает расписную доску и фишки — мамин подарок на мой день рождения.
— Я сегодня, пожалуй, красные возьму. А ты каким цветом будешь играть?
Я выбираю голубые, и мы кладем доску на столик, который мама поставила в моей комнате после того, как я сломал ногу. Мы обязательно играем в лудо, когда ко мне приходит Дэнни. Ясно, что он не собирается обсуждать Тиффани. Может быть, считает, что я должен принять решение без подсказки, а может, ему просто не терпится начать партию. Другого такого любителя лудо, пожалуй, в целом мире не сыщешь. Всякий раз, когда фишка Дэнни становится рядом с моей и я возвращаюсь на исходную позицию, он наставляет на меня палец и радостно вопит:
— Ага!
А я смеюсь до слез оттого, что он так серьезно относится к лудо.
Хотя оно мне нравится гораздо меньше, чем другу, а тот упорно не отвечает на вопросы про Тиффани, я ужасно рад, что он снова появился в моей жизни.
Мы проводим за лудо целые часы. Дни идут, и на моем счету уже 32 победы и 203 поражения. Дэнни первоклассно играет, я не видел другого такого же мастера кидать кости. Если он говорит: «Папочке нужны две шестерки», можно не сомневаться в результате броска. Уж если папочке что-то нужно, Дэнни это обеспечит.
Между слоисто-дождевыми облаками
Через неделю после снятия гипса я стою на пешеходном мостике в Найтс-парке, опираюсь на перила и смотрю вниз, на пруд, который мог бы обойти меньше чем за пять минут. Вода покрыта тонкой коркой льда, и я вдруг думаю, а не бросить ли камень, — ну вот откуда такая мысль, тем более что и камней-то у меня нет. Но все равно до жути хочется пробить камнем лед, доказав, что он хрупок и непостоянен, увидеть, как черная вода выплескивается из дыры, которую я проделал собственными руками.
Раздумываю о больших золотых рыбах, которыми заселяют пруд, чтобы старикам было кого подкармливать весной, а детям — ловить летом. Эта рыба затаилась на дне пруда. Или она еще только закапывается в ил? А может, ждет, пока пруд не замерзнет целиком?
Я как Холден Колфилд, который размышляет об утках, только мне уже тридцать пять, а Холден был подростком. Может, из-за травмы я вернулся в подростковое состояние?
Вот залезть бы на перила и спрыгнуть с моста, который всего десять ярдов в длину и в трех футах от воды. Разбить ногами лед, уйти под воду, в самую глубину, зарыться в ил, уснуть на долгие месяцы и забыть обо всем, что я сейчас помню и знаю. Лучше бы память вообще не возвращалась — тогда бы у меня все еще оставалась призрачная надежда, за которую можно цепляться; хотя бы образ Никки, заставляющий жить дальше.
Наконец я поднимаю взгляд на футбольное поле и вижу Тиффани. Как и предполагал Клифф, она все-таки приняла мое предложение встретиться. Издалека кажется, что она всего два дюйма ростом. На ней желтая лыжная шапочка и белое пальто почти до колена, и она похожа на бескрылого ангела, который все растет и растет. Я смотрю, как она проходит мимо качелей и просторной беседки со столиками для пикника. Смотрю, как Тиффани идет вдоль воды, и вот она уже набрала свой обычный рост, то есть пять с чем-то футов.
Когда она вступает на мостик, я сразу перевожу взгляд обратно на лед.
Тиффани останавливается рядом, так что ее рука почти касается моей. Боковым зрением я вижу, что она тоже смотрит на тонкий лед, — интересно, может, и ей хочется кидать камни?
Мы долго стоим так — с час, наверное — и не произносим ни слова.
Очень холодно — я уже не чувствую ни носа, ни ушей.
— Почему ты не пришла ко мне на день рождения? — спрашиваю наконец, не глядя на Тиффани. Глупый вопрос, но другого почему-то не придумать, тем более что я не видел Тиффани уже много недель — с самого Рождества. — Мама сказала, что приглашала тебя.
Тиффани долго молчит.
— Ну, я же писала: твой брат пригрозил убить меня, если попытаюсь к тебе подойти. А потом Ронни приходил, накануне твоего дня рождения, запретил там появляться. Он жалеет, что вообще нас познакомил.
С Джейком я уже поговорил, но чтобы Ронни сказал такое Тиффани — трудно поверить. И все-таки я знаю: Тиффани говорит правду. Сейчас она и впрямь кажется слабой и уязвимой, особенно когда вот так кусает нижнюю губу, точно жвачку жует. Разумеется, Ронни не мог заявить ничего подобного по указке Вероники. Его жена ни за что бы не допустила, чтобы сестра получила такой губительный удар по самооценке, и от мысли, что Ронни не дал Тиффани прийти на мою вечеринку, я испытываю легкую гордость за лучшего друга, тем более что он пошел против воли своей жены, защищая меня.
«За друга горой, а телок долой» — вот что говорил Дэнни всякий раз, когда в его присутствии я горевал о Никки, еще когда мы были в психушке — до того, как ему сделали вторую операцию. На сеансах артерапии он даже сделал для меня плакатик, там эти слова были написаны изящными золотыми буквами. Я повесил подарок между своей кроватью и кроватью Джеки, но злобная медсестра, пока меня не было в палате, сняла его со стены. Это подтвердил Джеки, вернее, он подмигивал и дергал плечом, доставая до уха. Понимаю, что фраза немножко сексистская (потому что мужчины не должны называть женщин телками), но вспоминаю ее, и тянет улыбнуться, тем более что теперь, когда Джейк и Дэнни в Пенсильвании, Ронни — мой главный друг в Нью-Джерси.
— Пэт, я пришла извиниться. Ты это хотел услышать? Ну, я могу еще раз повторить: извиняюсь, извиняюсь, черт возьми!
Тиффани опять бранится, но голос слегка дрожит, как у мамы, когда она говорит искренне, и отчего-то мне кажется, что Тиффани вот-вот расплачется, прямо здесь, на мосту.
— Я чокнутая, и я разучилась нормально общаться с теми, кого люблю. Но в письме написала тебе чистую правду. Будь я на месте твоей Никки, не раздумывая приехала бы к тебе на Рождество, но я не Никки. Прости.
Я не знаю, что сказать в ответ, и мы еще долго стоим в молчании.
И вдруг — ни с того ни с сего — сумасшедшая мысль пришла в голову. А расскажу-ка я Тиффани о том, чем закончилось мое кино, моя прежняя жизнь. Я считаю, ей стоит узнать развязку, тем более что она в моем фильме исполняла одну из главных ролей. Слова льются сами.
— Я решил встретиться с Никки только для того, чтобы она узнала: я вспомнил то, что случилось между нами, но не держу на нее зла. Брат отвез меня в Мэриленд, к дому, в котором мы с ней жили. Оказалось, Никки по-прежнему там, и она нашла мне замену — того самого Филипа. Он работает вместе с Никки учителем английского. Этот тип раньше все донимал меня, называл клоуном недоразвитым за то, что я не читаю художественные книги. — Я умалчиваю о том, как бил и душил обнаженного Филипа, когда застал его с Никки в душе. — На его месте я вряд ли захотел бы жить в доме бывшего мужа своей жены — это же извращение какое-то…
Прерываюсь, но Тиффани никак не комментирует, так что я продолжаю:
— Когда мы въехали на мою прежнюю улицу, шел снег — для Мэриленда большая редкость, поэтому детишки ему радуются неописуемо. Выпало всего лишь с полдюйма — так, сверху припорошило, — но чтобы зачерпнуть и слепить снежок, достаточно. Я увидел Никки с Филипом во дворе, они играли с двумя детьми — я догадался, что в темно-синем мальчик, а в персиковом — девочка, совсем маленькая. Мы проехали мимо, я попросил Джейка сделать круг по кварталу и припарковаться чуть дальше по улице — решил понаблюдать, как проводит время новая семья Никки. Мой бывший дом стоит на оживленной улице, так что мы не боялись привлечь внимание. Джейк так и сделал, а потом выключил двигатель, только дворники оставил работать, чтобы ему тоже было видно. Я опустил стекло — я был на заднем сиденье из-за гипса, — и мы долго смотрели на них. Так долго, что Джейк снова завел мотор и включил печку, потому что замерз. На Никки был длинный шарф в белую и зеленую полоску — я раньше надевал его на игры «Иглз», — коричневая куртка и красные варежки. Из-под зеленой шапки на плечи опускались завитки пшеничных волос. Я смотрел, как они играют в снежки, — это было очень красивое зрелище. Было видно, что дети любят отца и мать, что отец любит мать, а мать любит отца, и родители любят своих детей — они кидались друг в друга снежками с такой нежностью, и гонялись друг за другом, и валили в снег, и смеялись…
Я делаю паузу — комок в горле мешает говорить.
— И я очень сильно напрягал глаза, чтобы разглядеть лицо Никки. Но даже издали было видно, что она безумно счастлива. И мне почему-то вдруг подумалось: этого достаточно, чтобы официально объявить конец фильма и пустить титры, так и не поговорив с Никки. Я попросил Джейка отвезти меня в Нью-Джерси, что он и сделал, ведь он самый лучший брат на свете. Наверное, я просто хочу, чтобы Никки была счастлива, даже если в этой счастливой жизни нет места для меня. Как ни крути, я уже использовал свой шанс. Плохой из меня вышел муж, а вот Никки была замечательной женой и…