Станислав ошарашенно вращал глазами.
— Да он победитель, в конце концов, победитель! — вскричала Лена, немного захмелев. — Ведь надо знать, чего он избежал, от чего ушел, спасся.
— Да, да! Он — Цезарь, он — Богатырь! Да! Он Александр Македонский в тысячу раз больший, он — авторитет, — заголосил Степанушка во сне.
И на этой высокой ноте вечер закончился.
На следующий день позвонил сам Нил Палыч, и Алла его пустила. Пока она многих не решалась допускать к Стасику, но Нилу не отказала.
Он пришел по-прежнему лохматый, но без очков. Станислав скромно сидел в углу, в кресле, ничего не узнавая. Нил подошел к нему и отскочил в сторону. Алла испугалась: что такое?
Нил Палыч отозвал ее в коридор. Голубой мрак в его глазах почернел, но в целом дорожденные глаза — напротив, словно снова родились и выкатились вперед, как ошпаренные.
— Чтобы разобраться, что происходит с ним, Алла, надо понять, что изменилось там, — и Нил Палыч поднял палец куда-то вверх.
А Андрей тем временем метался по комнатам, подходил к брату и исступленно повторял:
— Стасик, Стасик, я потерял тебя… Кто ты?.. Ты откуда? Вернись… вернись!
Станислав недоуменно молчал.
— Ты Андрея-то успокой, Алла, — поучал Нил Палыч. —А то он еще, глядишь, и в петлю прыгнет. Он без стержня, сорвется — и на пол, на дно то есть… глубокое дно…
Андрей тщетно пытался расшевелить Станислава, подкрикивая:
— Где Лао-цзы?! Где даосы?!! Помогите!
Но чем больше Андрей подвывал, тем больше Станислав каменел.
Алла даже похолодела, вдруг взглянув на него из коридора: «Вот-вот превратится в камень».
Нил Палыч юрко угадал ее мысли и истерично пропел:
Стою как дурак на дороге,
Впервые страшусь умереть.
Умру — и забросят Боги
В его ледяную твердь.
— Это из известного стихотворения «Камень» Евгения Головина, алхимика, — добавил он, но глаза все чернели и чернели.
Алла подумала, что Нил сойдет с ума от горя из-за того, что не может понять, что изменилось в Невидимом, чего нам ждать.
Она нежно выпроводила его, а он на прощание все бормотал:
— Не объять нам… Не объять… Только бы не провалиться… Мир-то шаток. Смотри за ним, Алла.
И исчез.
А Андрей после припадка ярости убежал. «Приду, приду, вернусь!» — только и выкрикнул.
Алла осталась одна со Станиславом. Но дикое сострадание к нему (она и не различала теперь, где любовь, где сострадание — все смешалось) заставляло Аллу приближаться к нему, быть рядом, касаться его холодной руки, но не более… Прежний невинно-жуткий взгляд Станислава давно превратился в какой-то бездонно-каменный, в глубине которого сочетались движение и странная неподвижность.
Но все-таки что-то изменялось. Впервые ночью Станислав часто кричал во сне, словно его тонкое тело рвали на части. В его крике ясно различались слова: Алла, Алла!
И интонации были прежние, словно он звал ее из глубины прошлого.
Она соскочила с постели, бросилась к нему, поцеловала в лицо, но он не проснулся, и крик замер.
И потом стал не редкостью этот зов по ночам: Алла, Алла! Алла всегда просыпалась на него, и в синем мраке комнаты ей казалось: Станислав вот-вот встанет, но уже навсегда не прежний, а жуткий в своей отрешенности.
И интонации этого зова из другого мира казались ей разными. Часто, будто расшифровывая этот крик, в уме звучало одно:
Алла, Алла, сладко ль спать в могиле,
Сладко ль видеть неземные сны?
Причем могилой тогда ей виделась вся земля, планета наша, а неземные сны — те, что ей снятся в этой гигантской могиле.
Но иногда в этом призыве «Алла, Алла!» ей слышалось тихое, медленное, тайное его возвращение.
Однако днем было трудно понять, то ли он возвращается, то ли, наоборот, уходит, уже бесповоротно и окончательно — до Страшного Суда, до конца миров.
Глава 19
Ольга Полянова была удивительным человеком. Лена и Алла знали ее с давних пор, но в последнее время потеряли ее след в огромной Москве. Не только в их кругу об Ольге ходили легенды. Но многое в них было простым фактом. Самым глобальным фактом была Любовь, но не та любовь, которой ограничивались люди. Это была любовь не к «любимому», а ко всем, к самому бытию, к образу и подобию Божьему, скрытому в глубине человеческой души, к Свету сознания и к его Источнику, к великой тайне в человеке.
У Ольги все это было проявлено, светилось на лице. Когда она вдруг появлялась, приглашенная, например, в дом, где были незнакомые люди, впервые увидевшие ее, то эффект был ошарашивающим и смущал саму Олечку: наиболее чувствительные люди неожиданно для самих себя точно замирали в лучах невидимого света, исходящего от нее. Некоторые ощущали себя вброшенными на минуты в иную жизнь. Стоило только взглянуть на нее. Все животные токи, все, что объединяет человека со зверем, мгновенно исчезало, превращалось в труп, а душа — оживала, как будто она попала в райский мир. Да, Олечка была красива, тихая такая голубоглазая русская девушка, но все решалось необъяснимым Светом любви, исходящим от нее, от ее бледного лица, превращенного в отблеск Неба.
Люди видели — и забывали о том, что они на земле, на этой планете, в проклятом темном, но великом мире. Не было и ничего завлекающего с ее стороны — просто светилась ее душа сквозь телесную оболочку. Ухаживать за ней было бы нелепо — и это чувствовали те, кто к ней приближались. Никакого предпочтения с ее стороны, ничего лично женского, и красота ее была смертельна для земных. Ее любовь убивала похоть.
Оля была прихожанкой бедной православной церкви на окраине Москвы. Батюшка там, старенький, как будто вышедший из прошлых столетий, боялся за ее существование на земле и молился о ней, как молились в старину.
За ее существование на земле опасались и ее друзья. Ей никто и ничто не угрожало, кроме ее самой: она была, казалось, несовместима с этим миром. И тем не менее эта несовместимость и влекла к ней многих людей.
Когда Олечка входила в больничную палату, где лежали обреченные, обреченность падала с них, как туман. Даже самые тупые чувствовали, что бессмертие есть.
— Дай нам частицу твоей души! — кричал ей с постели раковый старичок.
— Такая частица есть в каждом, — ответила тогда Оля.
— В каждом, но во тьме, — заметила врач. — Не как у вас.
Были случаи истерики, когда видели ее. Не всегда все происходило гладко. Один молодой человек взвыл, увидя ее, и закричал:
— Зачем вы здесь? Вы нам мешаете!
Но большинство признавало, что в ней таится потерянная часть человеческой души.
— Когда-то мы все были такие, — вздыхала больная старушка из палаты необреченных.
Больше всего поражало отсутствие эгоизма и личной заинтересованности.
— Это даже не политкорректно, — заметил какой-то журналист.
Алла и Лена души не чаяли в Ольге.
— Ваши идут страшным путем познания того, что не дано людям знать, — повторяла им Оля.
— А ты путем Любви, — отвечала ей Лена.
Но и Оля не чуралась знаний, Богословские труды великих Отцов и учителей Церкви лежали и на ее столе.
— Но твой истинный Божий дар — это твоя душа, Олечка, — говорила ей Алла. — В твоих глазах есть то, что навеки потеряло современное человечество.
— Не говори так, Алла, не говори. Не все потеряно, — возражала Ольга.
— Да я знаю, не все и не всеми потеряно, — улыбалась Алла.
Это было года два назад.
И вдруг Лена позвонила Алле, которая как раз в это время завтракала вместе со Станиславом и Андреем, но к телефону подбежать успела.
— Ты представь, Оля Полякова объявилась, — провозгласила Лена. — Она уезжала в глубь России. Даю ее телефон и адрес!
И они встретились — Алла и Оля, там, в маленькой квартирке Поляновой.
Говорили долго-долго, погрузившись в общение. В конце концов Алла, ошеломленная, сказала:
— Оля, ты все больше и больше уходишь по своему пути. Этот путь ведет в какой-то высший, особый рай, созданный, чтоб существа могли бы отдохнуть от патологической злобы и ненависти, глубинным идиотизмом раскинутой по всему этому миру, гнездящемуся в каждой клеточке его обитателей. Как ты можешь жить здесь, да еще в их теле?
— Аллочка, я стараюсь ни о чем не задумываться до крайности. — Оля только развела руками. — Живу и живу. Через меня проходит то, чего нет в этом мире, я знаю это, глупо отрицать… Ну и что? Я рада уйти отсюда в любую минуту, если на то Божья воля. Как на Руси, у нас, говорилось: здесь мы в гостях, а там дома. Но тут у нас я вижу много страданий и много людей на редкость чистых, живых, открытых… Они не поддались механизму превращения в манекены…
— Конечно, конечно. Кругом одни парадоксы. Мир проклят, а в нем жители рая. А через тебя, Олечка, проходят такие волны неземной нежности ко всему, что существует, что мне становится страшно от этого несоответствия Неба и земли…
— Закончим, Алла. Естественно, я не ставлю себя высоко. Вот вы все рветесь в непостижимое, за грань… Лучше еще раз расскажи о Станиславе.
В конце концов Алла попросила Олю приехать к ней, поговорить со Стасиком, может быть…
— Я знаю, мы вспоминали об этом, что твое воздействие нередко встречает сопротивление. Но попробуем, — страстно добавила Алла.
— Не знаю, — засомневалась Оля, — случай со Станиславом уж слишком странен и запутан…
И они попробовали. Станислав встретил Олю радушно. Оля, как всегда, ничего и не делала специально, просто была, и все. Но радушие Станислава не перешло в освобождение, в возвращение. Точно образ, красота, свет, вся аура Оли прошла сквозь него, была принята, но не изменила страшной замкнутости его состояния. Все было хорошо, но хорошее ни к чему не привело. Олино предчувствие оправдалось, хотя…
Зато на следующий день Оля прикосновением руки излечила девочку-малыша. Это произошло впервые и почти случайно, и она ужаснулась, не смея отвергнуть свой новый Божий дар.
Глава 20
В тот день во дворе, где жила Алла, долго выла собака. Она сошла с ума, пристально глядя в глаза хозяина. Что же таилось в глазах этого человека — никому не было известно.
Но Алла ждала гостей. Наконец-то решилась пригласить Ростислава Андреевича, Короля бытия, и его Друга — Дальниева Антона Георгиевича, при котором Ростислав всегда более тих и разумен в стихии своего невиданного существования.
Однако так же, как в приход Ольги, Станислав был неприступен, хотя и общался с гостями на своем уровне.
Он совершенно сбил с толку Ростислава, утверждая, что тот похож на смерть. Такое Славе не шептали даже черти во время сновидений.
Дальниев тем не менее не был смущен потусторонней развязностью Станислава и только внимательно его созерцал.
— Мы все-таки вернули вам мужа, Алла, — тихонько вставил Слава, когда Стасик вышел зачем-то из комнаты. — Но дальнейшее не в наших руках, ей-Богу, я это чувствую. Уж очень далеко ваш Станислав зашел.
Стасик, видимо, слышал последние слова, потому, когда вернулся, дико проговорил:
— Я не ушел. Я здесь, я здесь! Здесь так интересно, на земле. Людей нет, а существ много. И провалы. Ха-ха!
Впервые после возвращения в квартиру Станислав рассмеялся, и его хохот походил на крик птицы.
— Садись, Стас, — мрачно сказала Алла. И он покорно сел.
Моментами Алле казалась, что ярость бытия, мелькавшая порой в глазах великого Славы, заразит ее Стаса и вызовет взрыв или губы его захотят крови, крови жизни.
Но спустя мгновения чувствовала — поток идет в Стаса, но он сам вне его. И Алла молчаливо, незримо для других плакала, будто, несмотря ни на что, Стасик оставался тем, кем был для нее раньше.
Внезапно Дальниев спросил:
— Станислав, скажи, ты знаешь себя, ты знаешь, кто ты? Кто? Скажи.
Даже губы Стасика не дернулись, хотя бы чуть-чуть, от такого резкого вопроса. Он сразу, но медленно ответил:
— Этого я не знаю и не узнаю никогда. Да и зачем мне знать?
…Когда вышли прощаться в коридор (Станислав остался в комнате), на глазах у Аллы были слезы.
— Держитесь, Алла, — Дальниев посмотрел на нее. — Претерпевший до конца… Сами знаете…
И уже в дверях Дальниев заметил:
— Это не будет продолжаться долго. Скоро произойдет поворот — в ту или иную сторону…
…Алла теперь часто оставалась одна в квартире наедине со Станиславом. Зеркала упорно молчали. Андрей не выдержал: сбежал.
— Это уже не мой брат, Алла, — сказал он вместо «до свиданья». — Кому он теперь родня — не знаю. Скорее, таких существ, родственных ему, вообще нет в этом мире, во всем этом мироздании.
И ушел.
Но все же появилась другая помощь. От друзей. От Ксюши. Она ловила себя на том, что ей становится страшно со Стасом, когда она одна. В голову даже залезала иногда мысль, что он вернется в прошлое, которое изменили прямо перед его гибелью, и она увидит прежнего любимого Станислава, но уже мертвого, бродящего по квартире и отраженного в зеркалах в виде живого, живого Стасика, которого она познала в первый год их любви. Но любовь стала казаться ей полным безумием, наказанием Божиим за разделенность…
Только обезумевший от событий Толя, муж Ксюши, упорно твердил ей:
— Терпи, терпи и забудь о себе на время… Сам же Толя уже окончательно потерял свой практицизм.
Но сердечко Аллы порой замирало, когда она открывала дверь в комнату Стаса: вдруг поворот, и не в ту сторону, состоялся и она увидит вместо своего Стасика какое-то уму непостижимое существо, жуткое не агрессией, а своей внезапно раскрывшейся, как бездна, сутью…
Но Стасик пока оставался Стасиком.
И все же это происходило молнией, моментами. Очень помогали друзья — приходили Лена и Сергей, Ксюша, ее Толя и еще другие, даже дядя Валя, хоть и пропойца. Ночевали и верили.
Дни шли как на надежной лодке, но в океане.
И вдруг в один мрачновато-уютный день раздался телефонный звонок и голос Лены провозгласил, что пора Алле немного рассеяться метафизически и подвернулся глубинный случай: мы приглашены на чтение, причем какое — читать будет Царев, свое. А что свое? Ведь он из непредсказуемых.
Оказалось, приглашены Лена с Сергеем, Алла (но без Стасика, так лучше для него). Будут Дальниев и Филипов, Ростислав. Вероятно, кто-то еще. Встреча назначена на завтра, на чьей-то даче, недалеко, в районе Мытищ. Следовательно, состоится чаепитие в Мытищах, но мистическое. Один Царев чего стоит.
На следующий день они отправились в путь. Со Стасиком остался полуобезумевший, но ответственный Толя со своей Ксюшей.
Лена с Сергеем и Алла добирались с пересадками, в толпе измученно-спешивших людей. Лена видела тем не менее, по глазам, по ауре, что где-то в глубине, в тайне, в закрытых уголках души зреет у многих новая невиданная Россия. И дети тоже были участниками этой незримой тайны — не все, конечно, но встречи с грядущим были.
Наконец они приехали. Лесной участок, довольно великий, скромный домик. Оказалось, что дача — одного из друзей Царева, он отсутствовал, и Царев был хозяин.
Уже вечерело, но тьма почему-то наступала быстрее обычного. Их встретил Антон Георгиевич. «Я так и думала — Дальниев уже здесь», — шепнула самой себе Лена.
Но он провел их не в дом, а в уголок сада, где за устремленными в темные облака елями и соснами они увидели стол, стулья и тихие силуэты людей. Среди них был Царев, а на столе, видимо, лежала рукопись. «Сразу — чтение. Без всяких ненужностей. Погружение — и точка. Это по-нашему», — подумала Лена.
За столом она также заметила Ростислава и двоих незнакомых (даже по духу) людей. Все-таки состоялся предварительный странный разговор, но эти двое все время молчали — и когда знакомились, не произнесли ни звука. Ни Лена, ни Алла так и не узнали их имена. Были они в черном.
«Но как же здесь читать — темно», — удивилась Лена. И сразу возник свет. Рядом висел фонарь.
Аллу захватила аура всего этого. «Здесь то и не то вместе, — подумала она. — Почему эти двое молчат? По их виду не скажешь, что они немые, да и глаза пронзительно-ледяные, далеко понимающие. Кто они?»
Царев открыл рукопись. «Это небольшая повесть», — сухо заметил он. И его голос стал владеть всеми. Начало ошеломило Лену. Речь шла о том, что на землю опустилась, как туча из невидимого, новая реальность, уничтожившая, закрывшая все то, чем жило человечество в своем сознании до сих пор. Все исчезло, провалилось, ушло — память об истории, прежняя духовная жизнь, искусство, наука, культура, даже язык и способ мышления. Новая реальность, спустившись на землю, отстранила все, даже сновидения. Но немного людей осталось, и осталась их душа — ее остаток, ее глубь, непонятная, незнаемая, и надо было жить, начинать все сначала, а главное — понять новую, не постижимую прежним умом реальность, а может быть, непостижимую вообще. Прежнее человечество кануло в бездну. И то, что осталось, уже не могло иметь с ним почти ничего общего. Эти люди барахтались в непостижимом, как слоны на луне. Но все же была какая-то возможность вступить в контакт с иной реальностью, пробудив не угасший ум, а нечто безумно-новое в своей душе. И главное — не убить, не сожрать друг друга в спустившейся тьме.