Его, видимо, тоже пригласил Бардаков.
Нес какую-то чушь, как всегда. Он зашел через полчаса после меня, — я почувствовала, что мне приходится оправдываться, и стало противно, — а что случилось?
Тут Обнорский взорвался:
— А случилось то, моя дорогая, что твоего приятеля Тараканникова полчаса назад рубоповцы взяли при получении двух тысяч долларов от Бардакова в качестве взятки и собираются предъявить ему обвинение в вымогательстве. И не надо смотреть на меня такими невинными глазами. Он вымогал деньги от твоего имени, за то, что ты больше не будешь писать клевету про «Китежград». Так что ты вполне можешь пойти с ним как соучастница!
…Подробности мне рассказали уже позже. Оказывается, Бардаков предъявил следствию
диктофонные записи, где Тараканников открытым текстом требует у него деньги за то, чтоб в дальнейшем не было проблем с журналистами. Говорит, что я тружусь над текстом по его заданию, и в подтверждение этого приводит некоторые факты из еще неопубликованного текста. То, что Тараканников присутствовал при нашей с Бардаковым встрече и вставлял в наш разговор туманного содержания фразы — лишнее подтверждение нашего с ним «сговора».
***
Мне было так худо, что хоть, в петлю лезь. Более всего меня пугали не возможные последствия случившегося, какими бы они ни были, а то, что мне никто не верил. Я была бы готова повеситься ради того, чтобы коллеги поверили в мою невиновность… если бы не Антошка. Но даже сделай я это — думаю, никого бы я не убедила, что не вступала в преступный сговор с Тараканниковым. Может, прибавилось бы жалости ко мне. Но ее и сейчас было предостаточно.
В Агентстве все словно сговорились.
Все, как один, смотрели на меня так, будто я смертельно больна — заговаривали со мной сочувственно и тихо, но приблизиться боялись, чтоб не заразиться. Обнорский, видимо, больше всего боялся заразы — в последние дни он меня игнорировал. Лишь пару раз я чувствовала спиной его хмурый взгляд.
Пожалуй, одна только Железняк не изменилась в отношении ко мне. Но меня это мало утешало: окажись я не только шантажисткой, но и, скажем, убийцей, она бы вела себя со мной одинаково.
— Слушай, Аня, — Нонна подошла ко мне вчера, — я придумала. Следствие пока не решило, предъявить ли тебе обвинение, так? Вот пока оно не решило, может, тебе скрыться за границей? Например, в Турции. Я знаю, у тамошней полиции с нашей нелады, поэтому там тебя будут долго искать. Бери отпуск на полгода и уезжай.
Я никому не скажу, где ты. Будем держать связь через мою тетю.
Нонна достала цветной рекламный журнал и начала показывать объявления о продаже туров. Я листала журнал как во сне, только изредка кивая Железняк. А путевки действительно были дешевые: всего по 200-300 долларов. Вот бы взять Антошку, Соболина и махнуть на юг. Не обязательно в Турцию, можно в Анапу. Мы с Соболиным давно не были на юге…
— Не, найдут ее в Турции. Вычислят, — к Железняк присоединился Кононов, тоже решивший поучаствовать в обсуждении вопроса. Я горько усмехнулась: в искусстве словоблудия Максу и Каширину нет равных. Главным их номером было нести абсолютный бред с очень серьезным видом и заставлять окружающих выслушивать его. Макс продолжал:
— Надо сделать так, чтоб ее никто не искал. Например, инсценировать ее смерть. Как вам такая картина: приходит Соболин домой, а там кровь повсюду, дверь взломана, клочья волос, украден телевизор и холодильник. Соболиной нету. Какой вывод напрашивается? Аньку убили, квартиру обокрали.
— А может, Соболина в это посвятить?
— Нельзя. В этом-то вся суть, что он будет искренне горевать, и милиция поверит, что ее действительно убили.
— Никто не поверит. Потому что грабителям незачем похищать труп из квартиры. Получается, они украли телевизор, холодильник и труп? Нелогично. Зачем им труп. Как они его будут транспортировать?
— Чтоб скрыть улики. Чтоб никто не подумал, что они еще и убийство совершили. И вообще, это были сумасшедшие грабители. Нормальные грабители не стали бы брать из богатой квартиры Соболиных только телевизор и холодильник. Дело в том, что им нравятся не ценные вещи, а габаритные грузы.
— Подождите. — Нонна и Макс умудрились втянуть меня в их бредовую игру. — Откуда вы знаете, что квартира Соболиных богатая, и почему это мой труп — габаритный груз?
— Ну хорошо, — согласился с возражениями Макс. — Тогда пусть будет инсценировано не ограбление с убийством, а преднамеренное убийство. Так бывает: например, кто-то кого-то убивает, и труп прячет, чтоб не было возбуждено уголовное дело. Как говорится: нету тела, нету дела.
— Какая разница? Все равно придется труп уносить из квартиры, — продолжала спорить Железняк.
— Стоп! — закричала я. — Хватит! Какой труп? Вы что, совсем с ума посходили? Вам лишь бы потрепаться, а я больше не могу! Мне никто не верит!
Из глаз полились слезы. Железняк махнула рукой, и Макс скрылся из кабинета. Нонка присела ко мне и протянула отмотанный с рулона, стоящего в нашем туалете, кусок туалетной бумаги.
— На, не плачь. Не переживай. Мы это специально, чтоб тебя развеселить… все образуется. Мы что-нибудь придумаем…
— Нет, пожалуйста, не надо, — всхлипывая, сказала я, сообразив, что лучше не позволять Железняк что-то придумывать.
***
Через несколько дней благодаря Лукошкиной дошли сведения, что честность Тараканникова с каждым днем тает все больше и больше. Сначала он показания против меня не давал, рассказывал, что вымогал деньги от моего имени без моего ведома. Это было странно — следование истине не в характере Тараканникова. Но потом все стало на свои места: постепенно моя роль в этом деле с каждым новым допросом Тараканникова все возрастала — вероятно, из-за вмешательства Бардакова. Именно ему, в первую очередь, нужно, чтоб вымогательницей была я — только так он может вернуть себе честь и достоинство, существенно потрепанные в «Явке с повинной». Поэтому он через своих следователей легко заключил сделку с Тараканниковым и уже сейчас предпринимает телодвижения по освобождению Вадима под подписку — чтоб было проще с ним договориться. И со стопроцентной уверенностью можно сказать, что они договорятся… Теперь я догадалась, даже кровавые надписи на моей двери — дело рук подонка Тараканникова… И что будет со мной — вместо Вадима в камере окажусь я? Подумать только, моя судьба зависит только от показаний этого мерзавца!
Я не знаю, что послужило толчком к тому поступку, который я совершила в тот же вечер. Может быть, информация о том, что Тараканников продолжает меня оговаривать, и поэтому нам предстоит очная ставка… А может — поведение Соболина.
Мы мирно и уютно поужинали при свечах, Соболин весь вечер шутил и пытался отвлечь меня от грустных мыслей.
Ему это почти удалось.
Но когда мы ложились спать, я зачем-то задала ему вопрос:
— Ты мне не веришь? — пояснять, что я имею в виду, не было нужды.
— Верю, глупая, конечно, верю. — Соболин, как мне показалось, натянуто улыбнулся и обнял меня.
— Честно?
— Честно! Я тебя никогда не оставлю, тем более в такой дурацкой ситуации.
Я ведь тоже виноват в том, что произошло.
— То есть?
— Ну надо было уделять тебе больше внимания, чувствовать тебя. Я знал, что ты хочешь все время быть самостоятельной, а не ощущать себя в Агентстве только моей женой. Я это знал, но ничего не делал.
— Что бы ты мог сделать?
— Ну… не знаю. — Соболин замялся.
Я заподозрила неладное.
— Нет, подожди! Что ты мог сделать?
Сделать так, чтоб Тараканников не подставил меня? Каким образом, интересно?
— Ну нет, не это. Дать тебе возможность заработать, например…
— А! Ты хочешь сказать — ты вовремя не заметил, что я собираюсь ступить на путь нетрудовых доходов? В этом твоя вина? То есть ты тоже считаешь, что я шантажистка!
— Нет. Это не шантаж. Ведь этим все журналисты занимаются… только мягче.
Рыночные отношения: информацию за информацию, неразглашение информации за другую информацию, а другая информация — это деньги. Тонкая грань, понимаешь ли…
Я отвернулась к стене. В горле застыл комок. Теперь все встало на свои места: даже Соболин не верил мне. Что уж говорить о других — об Обнорском, о Железняк, Агеевой. А что говорить о следователях! Перспектива превратиться в уголовницу предстала передо мной как никогда четко. Соболин уже мирно посапывал, когда я медленно встала. Накинула халат и подошла к кроватке, где спал Антошка, склонилась над ним и долго разглядывала его ровный маленький лобик, слегка сдвинутые брови (в этом он пошел в Володю, такой же чрезмерно деловой), насупленные губки. Когда я представила, что не буду его видеть долгое время, сжалось сердце. И тогда я решила…
На кухне в сумочке при свете уличного фонаря я нашла записную книжку.
Интересно, изменился ли у него мобильный за то время, что мы не виделись?
Однажды я помогла этому человеку — почему бы теперь ему не ответить благодарностью?
— Алло, — раздался в трубке хрипловатый голос с кавказским акцентом, от которого просто мурашки пробежали по всему телу. Голос был таким далеким и таким нереальным…
— Алле, Георгий… Георгиевич, это Аня. Из «Золотой пули» Обнорского. Не помните уже, наверное, — забормотала я.
— Анечка! Ха-ха! Конечно помню, зайчик. — Гурджиев говорил так, как будто мы расстались только вчера. — Как дела?
— Плохо. Очень плохо… Меня даже могут в тюрьму посадить.
— Ха-ха-ха! Ну ничего страшного.
Я так говорю, потому что там побывал.
— Я не знаю, что делать.
— Ты уже сделала — позвонила мне.
— Так в чем проблема?
Путаясь в словах и запинаясь, я рассказал всю историю с «Китеж-градом».
Про то, как ездила по садоводствам с убийцей, про сумасшедшего Тараканникова, про говнюка Бардакова, про то, что чокнутый уголовник пошел на сговор со своим «пострадавшим» с целью очернить меня, про то, как никто не хочет мне верить. А Гурджиев в ответ только смеялся.
— Как, ты говоришь, фамилия этого насекомого? И где содержится? — спросил напоследок Гурджиев и попрощался:
Спокойной ночи, зайчик! Не волнуйся.
Я проревела полночи.
***
Едва я успела нажать на звонок, чтобы охранник Григорий открыл мне дверь, как она сама распахнулась — и навстречу мне вышла массовая делегация из сотрудников Агентства. Ее возглавлял сам Обнорский, держа за шиворот нашего компьютерщика Петю. Каширин скакал сзади и норовил дать компьютерщику пинок. Судя по тому, как злобно шипел на Родю Обнорский, все пинки доставались ему.
Я вжалась в стену, и толпа с шумом двинулась мимо меня. Шествие замыкала Агеева, которая тут же отсоединилась и кинулась ко мне:
— Представляешь, поймали?
— Кого? Это же Петя, компьютерщик!
— Это оборотень! Стихоплет! Этот гнус принимал в поимке злоумышленника самое активное участие. Капканы ставил, ночами дежурил. А сам, оказывается, эти гадости и писал. Честно говоря, я его все время подозревала.
— Зачем он это делал? — я до сих пор не могла поверить.
— Как зачем? Надо же ему было подтвердить свою полезность для Агентства!
Ведь все премии он получал именно за огромный вклад в вычисление борзописца. Надо же ему было оправдывать свое присутствие в Агентстве. — Агеева в крайнем возбуждении взмахнула руками. — Его взяли, когда он перекачивал из своего ноутбука очередную партию стишков. Про тебя там тоже было.
И Агеева процитировала:
— «Анечка Соболина — серая мышка, вымогательство — слава Богу, не вышка!»
Бездарно, да?
Я пожала плечами и пошла дальше, думая о словах Гурджиева и о том, что сегодня освобождается Тараканников.
***
Вечером, когда уже даже репортеры начали собираться домой, а унылый Кононов смотрел телевизор в поиске пропущенных нами и украденных у нас новостей, дикторша питерского канала с довольной, как мне показалось, улыбкой произнесла:
"Неоднократно судимый тридцатитрехлетний Вадим Тараканников был сегодня обнаружен убитым около собственного подъезда. Как выяснилось, он пребывал на свободе всего несколько часов после освобождения под подписку о невыезде в связи с предъявленным ему обвинением в вымогательстве у директора одного из агентств недвижимости двух тысяч долларов. — Дикторша бесстрастно выпалила это на одном дыхании и продолжила:
— Железный прут, которым ему размозжили голову, валялся рядом. По словам начальника пресс-службы ГУВД Толстовцева, скорее всего Тараканников был убит в связи с последним уголовным делом…"
Все, кто находился в комнате репортеров, замерли. Завгородняя застыла с растопыренными над клавиатурой пальцами.
Наконец, когда блок новостей закончился, Кононов произнес:
— Ну как бы это зловеще не звучало, но смерть Тараканникова выгодна Соболиной: он не будет давать показания ни против тебя, ни против кого-нибудь другого. Аня, признайся, это ты его замочила?… — Макс осекся, увидев взгляд Горностаевой и поняв, что сморозил глупость.
Все так и остались молчать, пока я не вышла из кабинета.
Дома я позвонила Гурджиеву и выпалила: «Это сделал ты?» Он опять рассмеялся и сказал, что даже из-за такой девушки, как я, не будет убивать даже такого подонка, как Тараканников.
— Впрочем, какая разница? Главное, что твои проблемы решены, — сказал он напоследок.
На следующий день Горностаева сообщила мне, что по подозрению в убийстве Тараканникова задержали бывшего депутата Правшова, состоявшего с ним, по версии следствия, в гомосексуальной связи.
Других подозреваемых нет.