Саша Майская
Пролог
Далеко-далеко, посреди дремучего леса, в маленькой лощине, густо заросшей лопухами и осокой, из земли пробивается маленький и очень чистый ручей. Он протекает через лес, потом выбирается на равнину, и к этому времени уже становится вполне себе широким потоком: корова перейдет, но коза уже подумает… то есть подумала бы, потому что общеизвестно, что козы думать не умеют.
Кстати, козы — вообще странные животные. У них глаза, например, как у змеи. Но змея, опять-таки, является символом мудрости, чего от коз ждать совершенно бесполезно.
И вообще, козы здесь совершенно ни при чем, ну их совсем!
Так вот, поток, через который с трудом может перебраться животное, о котором больше ни слова, через пару десятков километров превращается в широкую и полноводную реку, которая в свою очередь, в какой-то неуловимый момент доходит уж и вовсе до глобальных размеров, таких, что город, стоящий на ее берегах, автоматически становится портом пяти морей.
Откуда взялись пять морей на Среднерусской возвышенности, тоже не очень ясно, но и это нас на самом деле не интересует.
Город, стоявший на берегу реки не то двенадцать, не то пятнадцать, а не то и вовсе девятнадцать веков — с этим тоже пока некоторая путаница — сначала был красив, потом красив и велик, потом очень велик и все еще красив, а теперь разросся до такой величины, что красоту в нем надо еще разглядеть, хотя она там точно и несомненно осталась. Но, тем не менее, он живет и живет вполне неплохо. В нем все время что-то происходит, жизнь бурлит, кипит, и люди, населяющие этот прекрасный город, спешат куда-то по его улицам, ругаются то на жару зимой, то на холод летом, то на правительство, то на Самого, мечтательно вздыхают, мол, на Сейшелах такого безобразия — в смысле погоды! — не увидишь, но все равно никуда не уезжают, потому что этот город никогда никого от себя не отпускает.
Человек, однажды приехавший в этот город, а тем более родившийся в нем, еще даже не знает, что практически обречен на любовь до гроба — с этим городом.
И как всякая хорошая любовница — или строгая и властная жена — этот город переделывает человека под свою мерку. Иногда быстро, иногда — всю жизнь. Куда городу-то спешить, тем более такому здоровенному?
Историй здесь происходит масса, и проверить их достоверность полностью не представляется возможным, однако за подлинность одной из них, касающейся некой молодой женщины по имени Ольга Ланская — равно, как и за то, что означенная Ольга Ланская была настоящей красавицей со стройными ногами, белоснежными зубами и выразительными серыми глазами, — автор ручается практически головой…
Что? А, нет, зачем же своей! Голов, что ли, не хватает?
Чего? Знаете, женщина, а вам неохота слушать, так и идите себе! Дел, что ли, мало? Нет, ну до чего люди вредные бывают!
Короче говоря, история приключилась такая…
1
ЛЕДИ СОВЕРШЕНСТВО
Жила-была девочка. То есть сначала ее вообще не было, а были только ее мама и папа, сперва по отдельности, а потом, путем поступления на один и тот же факультет одного и того же института, вместе. Далее по порядку следовали: веселая студенческая свадьба, проживание у родителей молодого мужа, проживание у родителей молодой жены, работа на комсомольской стройке, получение квартиры в построенном руками молодых мамы и папы (и еще восьмидесяти супружеских пар) доме… И вот тут-то наша героиня появилась на свет.
И вы удивитесь — но никаких там длинных ног, выразительных глаз и белоснежных зубов! Обычное дитя, пухлое, смешное, практически лысое, с одним зубом (не сразу, а как положено, через четыре месяца), ручки и ножки в перевязочках, коляски, пеленки, экологически чистые марлевые подгузники (а до памперсов еще ох как далеко!), потом первые шаги, косички-бантики, выпавшие разом четыре передних молочных зуба (из-за чего в первый класс ее тащили волоком всей семьей — чувство прекрасного у девочки уже тогда было сильно развито и не позволяло ей явиться первый раз в первый класс практически без зубов), потом школа — и совершенно неожиданное взросление.
Девочку звали Оля Ланская. Мама и папа ее были инженерами-технологами и лучше всего разбирались в цветной металлургии.
В детстве Оля была очаровательна, в начальной школе симпатична, в старших же классах наступила катастрофа.
Сначала грудь не росла. Все девчонки уже вовсю носили настоящие лифчики, а Оля нет. Потом грудь, наоборот, взяла и выросла — а Оля опять же нет, так что пришлось ходить ссутулившись, чтобы богатство форм не так бросалось в глаза тем малолетним негодяям, с которыми несчастной Оле Ланской выпало учиться в одном классе.
Потом были прыщи, вечно жирные волосы, падение зрения и очки, прописанные неумолимым офтальмологом в детской поликлинике, потом там же, в поликлинике, соизволили заметить, что у девочки неправильный прикус — и ко всем прочим неприятностям добавились пластинки…
Что? А, нет, не брекеты. Брекетов тогда еще не было. Когда росла Оля, были именно пластинки… Как — на что похожи?
Нет, ну в принципе эти самые пластинки работали теми же брекетами, но похожи были… Скажем, вы на Новый год открыли шампанское, сняли с него эту проволочку, которая держит пробку, а потом в задумчивости сунули ее в рот и начали жевать. И она застряла у вас между зубами. На полгода.
Короче, на взгляд измученного чувства прекрасного, слабо агонизировавшего глубоко внутри некрасивой Оли Ланской, бабушкины вставные челюсти были неизмеримо симпатичнее.
Но все в жизни проходит — прошла и черная полоса пубертатного периода. На выпускном вечере один из малолетних негодяев (оказавшийся вполне симпатичным и даже неглупым) пылко признался Оле в любви, бесхитростно присовокупив к этому, что, кабы Олька была по-худее килограммов на пятнадцать, то выглядела бы как молодая заграничная актриса Шарон Стоун. Понятное дело, ни о какой взаимности после этого речи и быть не могло, но зато Оля Ланская впервые всерьез разозлилась… на себя саму! И решила ковать собственную судьбу своими руками.
Поступление в институт на время отодвинуло эти грандиозные планы, зато нервное напряжение перед экзаменами лучше всякой аэробики сожгло половину из намеченных к уничтожению килограммов. На первом курсе Оля записалась в секцию по бадминтону и стала ходить в тренажерный зал.
На третьем курсе высокой и стройной красавицей Ольгой и ее роскошной пепельной косой, спускавшейся ниже попы, любовались уже не только студенты, но и преподаватели.
Но после летнего стройотряда в Дагомысе Ольга приехала совсем уже худенькой, коротко, по-мальчишечьи, стриженной и со странно просветлевшим взглядом. Она не ходила, а летала над обшарпанным паркетом институтских коридоров, диплом свой написала, практически не глядя, и не обратила ни малейшего внимания на вежливый трояк, который недоумевающие преподаватели, посовещавшись, выставили одной из лучших в прошлом студенток просто потому, что… ну нельзя же диплом не засчитывать, вы что, в самом деле?
Причина была проста, как грабли, и стара, как мир. Ольга Ланская влюбилась.
Он… Нет, не так.
ОН был красив и строен, он носил голубые линялые джинсы прямо на голое тело и никогда не застегивал верхнюю пуговицу на рубашке, он играл на гитаре и пел загадочные песни про Иннокентия и Детей Мандариновой Травы, он свободно читал книги на английском языке и курил длинные изящные самокрутки со странным запахом. И звали его тоже необыкновенно — Герман.
В него были влюблены поголовно все девицы стройотряда, а он выбрал Ольгу, так-то! Он звал ее «Малыш», хотя роста она была совсем даже не маленького, и он уговорил ее остричь роскошную косу, и они вместе сделали это на пустынном пляже, под мириадами южных звезд, хохоча и поминутно целуясь. Потом купались голышом, и в какой-то момент лицо Германа изменилось, взгляд стал глубоким и нежным, а руки, обнимавшие Ольгу за талию, налились жаром и тяжестью.
Она стала его женщиной в ту ночь, и весь остальной мир мог проваливать в преисподнюю.
После защиты диплома Герман позвал ее в Крым, и Ольга выдержала дома настоящую битву с родными, которые утверждали, что это неприлично. Она скандалила без всякого азарта, потому что думать могла только о звездах над пустыми пляжами да о нежных поцелуях Германа.
Первый тревожный звоночек прозвонил на вокзале. Герман появился за пятнадцать минут до отхода поезда, нервный и какой-то дерганый. Его сумку вез носильщик, а самого Германа цепко держала под руку необыкновенной красоты и худобы женщина. Вся ее узкая и извилистая фигура была утянута в сине-зеленую парчу, на ногах были бесспорно итальянские туфли с длинными мысами и на полуметровом тонюсеньком каблуке, голова повязана золотистым платком, а узкие черные очки и кроваво-красный рот придавали холеному лицу злое и даже несколько зловещее выражение.
Ольга, вылетевшая навстречу любимому из вагона, стушевалась и опешила, а Герман посмотрел на нее неожиданно сердито, словно она в чем-то провинилась перед ним.
Узкая дама вынула из крошечной золотой сумочки изящнейший кожаный портсигар, из него достала длинную коричневую сигарету, и Герман торопливо и как-то угодливо щелкнул зажигалкой. Узкая глубоко затянулась и выдохнула пахнущий шоколадом дым из красиво вырезанных ноздрей безупречного носа.
— Итак. Значит, мы едем в Крым с очередной инженю? Или травести? Ну, милый, познакомь же меня!
В первый леденящий момент Ольга подумала, что Узкая едет вместе с ними, но потом все заслонила одна-единственная мысль: КТО ЭТО ТАКАЯ?! Ольга перевела затравленный взгляд на Германа, уже готовая разреветься от бессилия и непонимания происходящего, но тут Герман промямлил:
— Да, мама… то есть Дита… Это Ольга. Ольга, это моя мать, Эдита Вацлавовна…
— Герман!
— То есть… просто Эдита.
Узкая сердито вырвала свою руку из-под локтя Германа, решительно отшвырнула сигарету и шагнула к Ольге, на ходу снимая очки.
Впоследствии, уже побывав в разных странах и посетив несколько лучших зоопарков мира, Ольга не раз видела взгляд, очень похожий на взгляд матери ее возлюбленного. Именно так смотрят на вас сквозь армированное стекло аллигаторы и кайманы.
Вся мудрость веков в этом взгляде, спокойный цинизм прирожденного убийцы, холод неминуемой смерти, незыблемая уверенность в том, что сейчас, мил человек, ты, конечно, за стеклом, в относительной безопасности, но это ничего не значит, потому что когда-нибудь ты зазеваешься. Или стекла между нами не будет. И тогда ты займешь то место, которое предназначено тебе изначально. В моем желудке…
Разумеется, Эдита Меличюте, знаменитая на всю Москву модель из Дома моды Станислава Кроликова, со скандалом ушедшая года три назад от мэтра к молодому начинающему модельеру Вене Рубашкину, вовсе не собиралась есть Ольгу Ланскую. Если продолжать аналогию с крокодилом, то Ольга для Эдиты была тем же, чем для крокодила является кочан капусты, — то есть ничем. И именно это отразилось в прозрачных прибалтийских глазах надменной красавицы. Эдита еще раз окинула Ольгу взглядом, вздохнула и нацепила очки обратно на нос. После этого она подчеркнуто разговаривала только с Германом, не обращая никакого внимания на уныло плетущуюся рядом с ними девушку.
— …И вообще, я не понимаю, что хорошего в мерзком вонючем поезде? Почему ты не мог полететь, как нормальный человек, самолетом? И не в Крым этот пролетарский, а в Сочи? Анзорик тебя встретил бы на машине, отвез-привез, билеты заказал бы.
— Дита, но мы с ребятами…
— Гера, ты уже не ребенок. Впрочем, ты и ребенком не переносил эти коллективные праздники. Строем в море, строем на горшок… Отдыхать надо с комфортом, а если комфорт начинается на Курском вокзале — ну… извините! Если эти твои ребятапривыкли ездить таким образом — это их проблемы. Какое купе? Надеюсь, не около сортира? В случае чего, дашь проводнику денег, он тебя переселит.
— Ну Дита!
— И учти, на твою девицу я тебе денег посылать не собираюсь. Если она думала прокатиться за чужой счет, то ошиблась. Доедешь — позвони. Чао, милый.
Дита осторожно вытянула лебединую шею и клюнула воздух возле щеки сына. В этот момент злая и униженная Ольга рассмотрела то, что принесло ей хоть и небольшое, но вполне сносное удовлетворение.
Красавица Эдита Меличюте уже совершенно явно перешагнула порог сорокалетия. Возможно, даже приближалась к полтиннику. Герман был старше Ольги на три или четыре года, так что ему минимум двадцать пять, а по информации модных журналов, модель из Вильнюса вышла замуж довольно поздно, уже переехав в Москву.
И хотя выглядела она, надо признать, прекрасно, тряпки на ней были дорогие и хорошо сшитые, а общая стоимость украшений тянула на приличный кооператив, предатель-возраст уже проточил глубокие морщины в уголках глаз, и никакой макияж был не в силах скрыть увядающую, тусклую кожу, неестественно туго натянутую вокруг глаз и на стройной шее. Белоснежные зубы были слишком откровенно фарфоровыми, и Ольга вдруг расправила плечи и независимо выпрямилась, ощутив свое единственное, зато мощнейшее преимущество.
— Ладно, Герман. Ты прощайся с мамой — в ее возрасте вредно волноваться, — а я пойду в вагон. Всего доброго, Эдита Вацлавовна. Я ужасно рада знакомству. Моя мама вас обожала со школьной скамьи. Ой, как представлю, сколько лет прошло, аж дух захватывает. Вы, наверное, помните, как первый спутник запускали, фестиваль молодежи и студентов… Класс! Ну… не буду вам мешать.
За ее спиной воцарилась гробовая тишина, но в этой тишине было все: вой сирены, артобстрел, одиночные выстрелы и автоматные очереди, разрывы бомб и стоны умирающих. А еще там наверняка были несколько десятков весьма выразительных эпитетов как на русском, так и на литовском языках., поэтому Ольга не стала искушать Судьбу и удрала в вагон. Сидя у окна, она с тоской разглядывала сквозь грязноватое стекло, как неправдоподобно прекрасная Эдита беззвучно, но весьма эмоционально выговаривает что-то своему сыну, а Герман покорно кивает, не смея поднять на нее глаза… Нет, тогда она еще не разочаровалась в нем, своем звездном принце, своем первом мужчине. Это был просто первый звонок…
А вот второй звонок оказался и последним. Дувшийся всю дорогу Герман разозлился на Ольгу по-настоящему и, как только они обосновались на турбазе своих бывших однокурсников, немедленно куда-то испарился. Ольга вымыла фанерный домик, застелила продавленные пружинные кровати хрустящим бельем с синей казенной печатью, разложила на столе оставшиеся припасы, накрыла их чистой салфеткой, сбегала на разведку в душ, познакомилась с соседями — молодой парой из Питера… Германа все еще не было.
К вечеру она отревелась, отсердилась, встала и решительно отправилась на пляж. В конце концов, это Крым. И Ольга приехала отдыхать, загорать и купаться. Ну… загорать завтра, а купаться можно и сейчас.
Народу на пляже было достаточно много, вода была теплой, как парное молоко, и Ольга, почувствовав неожиданную брезгливость, решила заплыть подальше, на чистую воду.
Метрах в семидесяти от берега растянулись цепочкой несколько крупных камней — их Ольга с детства привыкла видеть в самых разных детских фильмах производства Ялтинской киностудии. На один из них, наиболее отлогий, она и выбралась, чтобы передохнуть. И почти сразу услышала стоны.
Стонала женщина, судя по голосу — молодая. Неизвестно, что нашло в тот момент на Ольгу Ланскую, тоже молодую, но все же уже не девушку, однако она совершенно искренне перепугалась за невидимую пловчиху, которая, наверное, разбилась о камни и теперь не может ни доплыть обратно, ни выбраться на спасительный островок.
Ольга решительно соскользнула в воду и поплыла на помощь. Она обогнула камень, вынырнула, протерла от морской воды глаза и…
Выше воды камень был сухим и светлым, а с небес уже вовсю светила луна. В ее безжалостном серебряном свете Ольга увидела картинку, от которой ей одновременно захотелось завизжать — и присоединиться к тем, кто сейчас так самозабвенно и неистово занимался сексом посреди, можно сказать, целого Черного моря.