Роберт (поперхнувшись от изумления). Короновать доф... Ну и ну!..
Жанна. И выгнать англичан из Франции.
Роберт (саркастически). Может, еще что-нибудь?
Жанна (с очаровательной улыбкой). Нет, пока все. Спасибо.
Роберт. По-твоему, снять осаду с города так же легко, как загнать корову с пастбища? Ты думаешь, воевать - это так, пустяки, всякий может?
Жанна. Я думаю, это не так уж трудно, если Бог на твоей стороне и ты готов предать свою жизнь в его руки. Я видела много солдат; среди них есть такие... ну совсем простачки.
Роберт (мрачно). Простачки! А ты когда-нибудь видала, как дерутся английские солдаты?
Жанна. И они только люди. Господь создал их такими же, как и нас. Но он указал им, в какой стране жить и на каком языке говорить. И если они приходят к нам и пытаются говорить на нашем языке, то это против воли Божьей.
Роберт. Кто вбил тебе в голову такую чушь? Ты разве не знаешь, что солдат обязан подчиняться своему феодальному сеньору? Он его подданный, понимаешь? А уж кто этот сеньор - герцог ли бургундский, или король английский, или король французский, - это не его дело. И не твое тоже. При чем тут язык?
Жанна. Этого я никогда не пойму. Мы все подданные Царя Небесного, и он каждому даровал родину и родной язык и не велел менять их. Кабы не так, то убить англичанина в бою было бы смертным грехом, и вы, капитан, после смерти угодили бы прямо в ад. Нужно думать не о своих обязанностях перед феодальным сеньором, а о своих обязанностях перед Богом.
Пуланжи. Бросьте, Роберт, вы ее не переспорите. У нее на все готов ответ.
Роберт. Не переспорю?.. Ну это еще посмотрим. Клянусь святым Дени! (Жанне.) Мы не о Боге сейчас говорим, а о житейских делах. Слышала ты, что я тебя спросил? Видала ли ты когда-нибудь, как дерутся английские солдаты? Видала, как они грабят, жгут, обращают все в пустыню? Слыхала, что рассказывают об ихнем Черном Принце, который чернее самого сатаны? Или об отце английского короля?
Жанна. Ну, Роберт, не надо так бояться! Ведь...
Роберт. Иди ты к черту! Я не боюсь. И кто тебе позволил называть меня Робертом?
Жанна. Так вас окрестили в церкви во имя Господне. А прочие все имена не ваши, а вашего отца, или брата, или еще там чьи-нибудь.
Роберт. Ха!
Жанна. Послушайте, капитан, что я вам скажу. Как-то раз нам пришлось бежать в соседнюю деревню, потому что на Домреми напали английские солдаты. Потом они ушли, а троих раненых оставили. Я после хорошо с ними познакомилась, с этими тремя бедными годдэмами. Они и вполовину были не так сильны, как я.
Роберт. А ты знаешь, почему их называют годдэмами?
Жанна. Нет. Не знаю. Их все так зовут.
Роберт. Потому что они постоянно взывают к своему Богу и просят, чтобы он предал их души вечному проклятию. Вот что значит "годдэм" на их языке. Хороши молодчики, а?
Жанна. Господь их простит по своему милосердию, а когда они вернутся в ту страну, которую он для них создал и для которой он создал их, они опять будут вести себя, как добрые дети Господни. Я слыхала о Черном Принце. В ту минуту, когда он ступил на нашу землю, дьявол вселился в него и его самого обратил в злого демона. Но у себя дома, в стране, созданной для него Богом, он был хорошим человеком. Это всегда так. Если бы я, наперекор воле Божьей, отправилась в Англию, чтобы ее завоевать, и захотела там жить и говорить на их языке, в меня тоже вселился бы дьявол. И в старости я бы с ужасом вспоминала о своих преступлениях.
Роберт. Может, и так. Но чем больше чертей сидит в человеке, тем отчаяннее он дерется. Вот почему годдэмы возьмут Орлеан. И ты их не остановишь. Ни ты, ни десять тысяч таких, как ты.
Жанна. Одна тысяча таких, как я, может их остановить. Десять таких, как я, могут их остановить - если Господь будет на нашей стороне. (Порывисто встает, не в силах больше сидеть спокойно, и подходит к Роберту.) Вы не понимаете, капитан. Наших солдат всегда бьют, потому что они сражаются только ради спасения собственной шкуры. А самый простой способ ее спасти это убежать. А наши рыцари думают только о том, какой выкуп они возьмут за пленных. Не убить врага, а содрать с него побольше денег - вот что у них на уме. Но я научу всех сражаться ради того, чтобы во Франции свершилась воля Божья. И тогда они, как овец, погонят бедных годдэмов. Вы с Полли доживете еще до того дня, когда на французской земле не останется ни одного английского солдата. И тогда во Франции будет только один король: не феодальный английский король, но, волею Божьей, король французов.
Роберт (обращаясь к Пуланжи). Знаете, Полли, все это, разумеется, страшный вздор. Но кто его знает: на солдат, может, и подействует, а? Хотя все, что мы до сих пор говорили, не прибавило им и крупицы мужества. Даже на дофина, пожалуй, подействует... А уж если она сумеет в него вдохнуть мужество, то, значит, и во всякого.
Пуланжи. По-моему, стоит попробовать. Хуже не будет. А по-вашему? В этой девушке что-то есть...
Роберт (повернувшись к Жанне). Ну, послушай теперь, что я тебе скажу. И (в отчаянии), ради Бога, не перебивай меня раньше, чем я соберусь с мыслями.
Жанна (садится на табурет, как благонравная школьница). Слушаю, капитан.
Роберт. Вот тебе мой приказ: ты немедленно отправишься в Шинон. Этот господин и трое его друзей будут тебя сопровождать.
Жанна (в восторге, молитвенно сложив руки). Капитан! У вас вокруг головы сияние, как у святого!
Пуланжи. А как она добьется, чтобы король ее принял?
Роберт (подозрительно смотрит вверх, в поисках ореола у себя над головой). Не знаю. Как она добилась, чтобы я ее принял? Если дофин ухитрится ее отшить, ну, значит, он далеко не такой растяпа, каким я его считал. (Встает.) Я пошлю ее в Шинон. И пусть она скажет, что я ее послал. А дальше что Бог даст. Я больше ничего не могу сделать.
Жанна. А латы? Можно мне надеть латы, капитан?
Роберт. Надевай что хочешь. Я умываю руки.
Жанна (не помня себя от радости). Идем, Полли! Скорее! (Выбегает.)
Роберт (пожимая руку де Пуланжи). Прощайте, Полли. Я взял на себя большой риск. Не всякий бы решился. Но вы правы: в этой девушке что-то есть.
Пуланжи. Да. В ней что-то есть. Прощайте. (Уходит.)
Роберт стоит неподвижно, почесывая затылок. Его все еще терзают сомнения, не свалял ли он дурака, позволив помешанной девчонке, к тому же низкого происхождения, обвести себя вокруг пальца. Наконец он медленно возвращается к столу. Вбегает экономе корзинкой в руках.
Эконом. Сир! Сир!
Роберт. Ну что еще?
Эконом. Сир! Куры несутся как сумасшедшие! Пять дюжин яиц!
Роберт (вздрагивает и застывает на месте; крестится, шепчет побелевшими губами). Господи помилуй! (Вслух упавшим голосом.) Воистину она послана Богом!
КАРТИНА ВТОРАЯ
Шинон в Турени. Часть тронной залы в королевском замке, отделенная занавесом от остального помещения и служащая приемной. Архиепископ Реймский и сеньор Ла Тремуй, советник и шамбеллан короля, поджидают выхода дофина. Архиепископ - упитанный человек лет пятидесяти; это типичный политик, и в его внешности нет ничего от духовного звания, кроме важной осанки. Ла Тремуй держится с предельным высокомерием, надутый, толстый настоящий винный бурдюк... Направо от них дверь в стене. Действие происходит под вечер, 8 марта 1429 года. Архиепископ стоит спокойно, сохраняя достоинство. Ла Тремуй, слева от него, ходит взад и вперед в крайнем раздражении.
Ла Тремуй. О чем он думает, этот дофин? Столько времени заставляет нас ждать! Не знаю, как у вас хватает терпения стоять словно каменный идол!
Архиепископ. Я, видите ли, архиепископ. А всякому архиепископу весьма часто приходится изображать собой нечто вроде идола. Во всяком случае, нам уже в привычку стоять неподвижно и молча терпеть глупые речи. Кроме того, мой дорогой шамбеллан, это королевское право дофина - заставлять себя ждать.
Ла Тремуй. Черт бы его побрал, этого дофина! Простите меня, монсеньор, за то, что я оскорбляю ваш слух такими словами! Но знаете, сколько он мне должен?
Архиепископ. Не сомневаюсь, что больше, чем мне, ибо вы гораздо богаче меня. Надо полагать, он вытянул у вас все, что вы могли дать. Со мною он именно так поступил.
Ла Тремуй. Двадцать семь тысяч в последний раз с меня сорвал. Двадцать семь тысяч!
Архиепископ. Куда все это идет? Одевается он в такое старье - я бы деревенскому попу постыдился на бедность подарить!
Ла Тремуй. А на обед ест цыпленка да ломтик баранины. Занял у меня все до последнего гроша - и даже не видать, куда это девалось!
В дверях появляется паж.
Наконец-то!
Паж. Нет, монсеньор. Это еще не его величество. Господин де Рэ прибыл ко двору.
Ла Тремуй. Синяя Борода! Чего ради докладывать об этом молокососе?
Паж. С ним капитан Ла Гир. Там у них, кажется, что-то случилось.
Входит Жиль де Рэ - молодой человек лет двадцати пяти, щеголеватый и самоуверенный, с курчавой бородкой, выкрашенной в синий цвет, что является немалой вольностью при дворе, где все ходят гладко выбритые, по тогдашнему обычаю. Очень старается быть любезным, но природной веселости в нем нет, и он производит скорее неприятное впечатление. Одиннадцатью годами позже, когда он дерзнул бросить вызов церкви, его обвинили в том, что он удовольствия ради совершил омерзительные жестокости, и приговорили к повешению. Но сейчас тень виселицы его еще не коснулась. Он весело подходит к архиепископу. Паж удаляется.
Синяя Борода. Ваш верный агнец, архиепископ! Добрый день, шамбеллан! Знаете, что случилось с Ла Гиром?
Ла Тремуй. Доругался до родимчика, что ли?
Синяя Борода. Как раз наоборот. Сквернослов Франк - во всей Турени только он один может переплюнуть Ла Гира по части ругани. Так вот этому самому сквернослову Франку какой-то солдат сегодня сказал, что нехорошо, мол, ругаться, когда стоишь на краю могилы.
Архиепископ. И во всякое другое время тоже. А разве сквернослов Франк стоял на краю могилы?
Синяя Борода. Представьте себе, да. Он только что свалился в колодец и утонул. Это такого страха нагнало на Ла Гира - опомниться не может.
Входит капитан Ла Гир. Это старый вояка, чуждый придворного лоска; его речь и манеры сильно отдают казармой.
Синяя Борода. Я уже все рассказал шамбеллану и архиепископу. Архиепископ говорит, что вы погибли бесповоротно.
Ла Гир (проходит мимо Синей Бороды и останавливается между архиепископом и Ла Тремуем). Тут нечему смеяться. Дело обстоит еще хуже, чем мы думали. Это был не солдат, а святая, переодетая солдатом.
Архиепископ, Шамбеллан, Синяя Борода (все вместе). Святая?!
Ла Гир. Да святая. Она всего с пятью провожатыми пробралась сюда из Шампани. Их путь лежал по таким местам, где кишмя кишат бургундцы, годдэмы, беглые солдаты, разбойники и еще Бог весть какой сброд, - а они за все время не встретили ни живой души, кроме местных крестьян. Я знаю одного из тех, кто ее сопровождал, - де Пуланжи. Он говорит, что она святая. И ежели я теперь хоть когда-нибудь произнесу хоть одно слово божбы или ругани - да чтоб мне провалиться в самое пекло! Да чтоб меня черти изжарили на адском пламени!
Архиепископ. Весьма благочестивое начало, капитан.
Синяя Борода и Ла Тремуй хохочут. Снова появляется паж.
Паж. Его высочество!
Все принимают почтительные позы, но делают это весьма лениво и небрежно. Откинув занавес, входит дофин с какой-то бумагой в руках. В сущности, он и сейчас уже король - Карл VII, ибо он унаследовал престол после смерти отца; но он еще не коронован. Это молодой человек двадцати шести лет, хилый и некрасивый; мода того времени, требующая, чтобы лица мужчин были гладко выбриты, а волосы - как у мужчин, так и у женщин - все до одного запрятаны под головной убор, делает его наружность еще более непривлекательной. У него узкие и слишком близко посаженные глаза, длинный мясистый нос, нависающий над толстой и короткой верхней губой, и выражение - как у щенка, который уже привык, что все его бьют, однако не желает ни покориться, ни исправиться. Но в нем нет ни пошлости, ни глупости; вдобавок ему присущ своего рода дерзкий юмор и в споре он умеет постоять за себя. Сейчас он радостно возбужден, как ребенок, которому только что подарили игрушку. Подходит к архиепископу слева. Синяя Борода и Ла Гир отступают вглубь, к занавесу.
Карл. Архиепископ! Знаете, что Роберт де Бодрикур прислал мне из Вокулера?
Архиепископ (презрительно). Меня не интересуют ваши новые игрушки.
Карл (возмущенно). Это не игрушка. (Надувшись.) Но, пожалуйста, не интересуйтесь. Обойдусь и без вашего интереса.
Архиепископ. Ваше высочество проявляет совершенно излишнюю обидчивость.