XVIII
Перед высокими воротами царского дворца сидело множество просителей, ожидавших здесь с раннего утра до поздней ночи, пока их позовут во дворец для получения ответа на поданное прошение.
Достигнув цели, Клеа почувствовала себя такой утомленной и разбитой, что решила немного отдохнуть и собраться с мыслями. Она присела к просителям возле одной женщины из Верхнего Египта. Едва она с немым поклоном заняла место возле этой женщины, как та начала рассказывать с большими подробностями, зачем она прибыла в Мемфис и как несправедливы судьи, которые заодно с ее негодным мужем — мужчины ведь всегда против женщин — не признают за ней и ее детьми прав, обусловленных брачным договором. Уже два месяца, говорила она, приходится ей здесь просиживать целые дни. Она уже проела все свои деньги и продаст в конце концов все свои золотые украшения. Но все равно она отсюда не уйдет. Раз дело ее дойдет до царя, то ее негодный муж и его сообщники увидят, на чьей стороне право.
Клеа мало что поняла в этом потоке слов.
Наконец ее соседка заметила, что Клеа совсем не слушает ее жалоб, она толкнула девушку в плечо и сказала:
— Ты, по-видимому, думаешь только о собственных делах, о которых, вероятно, нельзя рассказывать другим.
Тон, которым были произнесены эти слова, был так многозначителен, что Клеа, как уколотая, быстро поднялась и пошла к воротам.
Несколько резких слов было брошено ей вслед ее соседкой. Не обращая на них внимания, надвинув плотнее темное покрывало, она быстро вошла через ворота дворца в пространный, ярко освещенный смоляными факелами и плошками двор, заполненный пешими и конными солдатами.
Стража у ворот не обратила на девушку никакого внимания. Клеа беспрепятственно прошла через первый двор. Солдаты слишком были заняты своими делами, чтобы остановить ее.
В узком, освещенном фонарями проходе, ведущем во второй двор, ей попался навстречу один из конных телохранителей, так называемых филобазилистов.
Это был юноша высокомерного вида, в желтых сапогах и в блестящем панцире, надетом на красный кафтан. Заметив Клеа, он загородил ей дорогу своим конем и протянул руку, чтобы сдернуть с лица покрывало. Клеа, протянув руки, уклонилась от головы лошади, почти коснувшейся ее лица.
Всадник, забавляясь страхом девушки, со смехом заметил:
— Стой спокойно, он не злой!
— Твой конь или ты? — спросила Клеа с такой строгостью в голосе, что на одно мгновение телохранитель растерялся, а девушка, воспользовавшись его смущением, быстро проскользнула между стеной и лошадью.
Эти резкие слова разозлили избалованного юношу, но, не имея времени ее преследовать, он крикнул кипрским наемникам, мимо которых должна была проходить испуганная девушка:
— Товарищи, загляните под покрывало этой девочки. Если она так же хороша, как стройна, то желаю вам успеха.
Смеясь, он дал шенкеля своему рыжему. Киприоты нарочно дали Клеа время войти во второй, еще ярче освещенный двор и там окружили ее веселой и дерзкой толпой.
У беззащитной девушки кровь застыла в жилах. В продолжение нескольких мгновений она ничего не видела, кроме сверкающих глаз, блестящего оружия и рук, поднявшихся над ней, слышала слова и звуки, которых не понимала, но чувствовала их отвратительное, ужасное значение. Ей казалось, что в них слышатся смерть и позор.
Она стояла, скрестив руки на груди. Но чья-то грубая рука потянула с головы ее покрывало, и она невольно подняла руки, чтобы закрыть лицо.
Наглый жест киприота вывел ее из оцепенения. Полная негодования, она смерила сверкающими глазами своих бородатых противников и гневно крикнула:
— Стыд вам! Во дворце царя вы, как волки, нападаете на беззащитных женщин и в мирном месте срываете с головы девушки покрывало! Ваши матери должны стыдиться, а ваши сестры презирать вас, как это делаю я!
Смущенные величественной красотой Клеа, испуганные гневным блеском ее глаз и глубоким дрожащим голосом, киприоты невольно отступили. Только один солдат дикого вида, сорвавший с девушки покрывало, подошел к ней ближе и крикнул:
— Стоит ли так шуметь из-за какого-то дрянного покрывала! Хочешь быть моей любовницей, так я тебе куплю много таких покрывал!
С этими словами негодяй хотел ее обнять. При его прикосновении вся кровь отхлынула с ее лица, в глазах заходили красные круги, невольно рука потянулась за ножом, данным Кратесом, и, потрясая им, девушка воскликнула:
— Ты оставишь меня, или, клянусь Сераписом, которому я служу, я тебя ударю!
Воин, конечно, не испугался маленького ножа в руках женщины. Он схватил ее за сгиб руки, чтобы обезоружить. Клеа выпустила нож, но с силой сопротивлялась солдату, стараясь вырвать руку. Этот неравный поединок между девушкой и здоровым, крепким мужчиной показался большей части воинов таким недостойным и неуместным во дворце царя, что они оттащили своего товарища от Клеа, тогда как другие пришли на помощь упрямому буяну. Завязалась драка.
Посреди этой рукопашной схватки стояла Клеа, едва переводя дыхание.
Ее поверженный наземь противник, обороняясь правой рукой от товарищей, левой крепко держал ее за руку, и бедная девушка напрасно старалась освободиться, силой или хитростью. В эти минуты грозящей ей опасности всякий страх из ее души исчез, словно от внезапного порыва ветра, и она ясно и спокойно сознавала свое положение.
Высвободив руку, она могла бы воспользоваться свалкой и проскользнуть между дерущимися. Много раз пыталась она неожиданно вырвать руку, но каждый раз неудачно.
Вдруг у ее ног раздался громкий протяжный стон, отдавшийся в высоких стенах двора, и Клеа почувствовала, что пальцы ее противника постепенно разжимаются.
— Он получил свое! — воскликнул старший воин между киприотами. — Так кричат только раз в жизни. Прямо под девятое ребро угодил кинжал. Дурацкое оружие! Это опять ты, Ликас, неистовый волк?
— Во время борьбы он глубоко укусил меня за палец…
— И постоянно, всегда, из-за женщины рвете вы друг друга на части, — продолжал седовласый воин, не слушая оправданий. — Прежде я тоже поступал не лучше, и никто этого не изменит. Теперь уходите! Если стратег [87] узнает, что опять дело дошло до кинжалов…
Киприот еще не кончил говорить, и воины только что приблизились к трупу, как отряд охранной стражи развернулся перед проходом в первый двор и преградил возможность к бегству.
Другой выход вел к садам и зданиям царского дворца, но и он хорошо охранялся.
Громкий спор из-за Клеа и стон раненого привлекли охранную стражу, окружившую теперь девушку и киприотов.
После короткого допроса арестованных под конвоем отправили к их фалангам, а Клеа с готовностью последовала за начальником, в котором она узнала Главка, брата отшельника Серапиона. Главк также узнал в ней дочь того человека, который всем пожертвовал для его отца. Он тут же отвел девушку в полуосвещенный угол дворца.
— Что могу я для тебя сделать? — спросил начальник, высокий, как и брат, но не такой широкоплечий. Прочтя письмо, он задал девушке несколько вопросов. Затем сказал: — Все, что я могу, я с радостью сделаю для тебя и твоей сестры. Я не забыл, чем мы обязаны твоему отцу. Очень сожалею, что ты подвергалась здесь опасности. Такой красавице вообще не стоит переступать порог этого дворца так поздно, а сегодня в особенности, потому что здесь собрались не только воины Филометра, но и отряд царя Эвергета, явившийся сюда ко дню рождения своего повелителя. Всех их щедро угостили, а солдат, принесший жертву Дионису, ищет дары Эроса и берет их везде, где находит. Письмо к римлянину я постараюсь передать сейчас же, а когда ты получишь ответ, то тебе самое лучшее идти к моей жене или сестре в город и там переночевать. Здесь тебе нельзя оставаться без меня ни одной минуты. Как же все это устроить… Да! Единственное верное убежище, которое я тебе могу предложить, это тюрьма, в которую сажают провинившихся младших начальников. Она теперь свободна, и я тебя туда проведу. Ты там посидишь на скамейке.
Клеа последовала за Главком в тюрьму, прося поскорей передать ответ Публия. Огня она просила не зажигать, чтобы не выдать своего присутствия.
Когда девушка услышала лязг железного болта за своей дверью, легкая дрожь пробежала по ее телу. Комната, в которой она сидела, была нисколько не хуже и не лучше ее помещения при храме, но ей казалось, что эти стены давят ее и душат и что отныне она никогда больше не увидит света и свободы.
Решетчатое окно ее камеры выходило на освещенный двор. При слабом свете, проникавшем в помещение, она заметила маленькую скамейку из пальмовых ветвей и в изнеможении опустилась на нее.
Мало-помалу тяжелое чувство прошло. Надежда на счастливый исход снова проснулась в ней, и она почувствовала себя спокойнее. Вдруг перед тюрьмой послышался стук копыт и громкая команда.
Клеа поднялась со скамьи и увидела около двадцати всадников в золотых шлемах и панцирях, на которых играл красноватый отблеск факелов.
Всадники с криком гнали всех со двора, и беспорядочная толпа, как гонимая пожаром дичь, бросилась во второй двор, но и там их ждала та же участь. Клеа ясно слышала громкое приказание:
— Именем царя!
Наконец, всадники вернулись в первый двор и разместились по десяти у каждого входа.
Девушка с любопытством следила за новым для нее зрелищем. Неожиданно конь, испуганный блеском факела, бросился в сторону и, поднявшись на дыбы, хотел сбросить своего всадника, но опытный наездник железной рукой усмирил бешеное животное. Клеа невольно сравнила этого македонца с Публием и подумала, что, наверное, и он не хуже сумел бы справиться со своим конем. Но в это время новое явление завладело ее вниманием.
Сперва в соседнем помещении послышались шаги, потом в щелях перегородки показались полосы света, и она услышала, как захлопнули ставни, принялись отодвигать скамьи, раскидывать какие-то предметы на стол и, наконец, дверь отворили и захлопнули с такой силой, что ее дверь и скамья задрожали.
В это же время она услышала громкий смех и глубокий звучный голос:
— Зеркало, скорей дай зеркало, Эвлеус! Клянусь небом, я даже в этом рубище совсем не похож на тюремного узника. У меня в голове нет недостатка в удачных замыслах, одним ударом кулака я могу размозжить своего противника и никогда не упущу своей добычи. Одним словом, нужно уметь, как я, в каждом мгновении соединять и вкушать наслаждения целого дня.
Но все эти блестящие куклы, которые окружают нас, царей, всякое сильное чувство заботливо одевают пошлостью, как свое тело тканями. Голова кружится, когда подумаешь, что каждое слово — боги, сколько слов приходится выслушать! — нужно тщательно обдумывать, чтобы не остаться в дураках. То ли дело этот сброд! Он уже считает себя нарядно одетым, если на его темных бедрах мотается линючий платок! И вот когда такого голого мудреца, который все свое имущество носит на себе, обзовут собакой, то он, недолго думая, бьет кулаком, разве это не самый ясный ответ? Если же ему скажут, что он славный малый, то он без колебаний поверит этому и, конечно, будет прав.
Видел ты, как тот дюжий коренастый молодец со вздернутым носом и кривыми ногами, толстыми, как обрубки, оскалил зубы от удовольствия, когда я похвалил его кулак? Так смеется гиена! Всякий добрый гражданин назовет чудовищем такого молодца. Но что же думают небожители, вставив в его пасть такие превосходные зубы и сохраняя их ему целых пятьдесят лет — наверное, ему не меньше. Если у него сломается кинжал, он насмерть загрызет свою жертву зубами, как лисица утку. А не то заколотит своими кулаками.
— Но, господин, — возразил евнух сухо и с деловитой серьезностью, — маленький сухой египтянин с редкими волосами еще надежнее этого: при его цепкости и ловкости он неоценим. Первый бросается на свою добычу с шумом, как камень с крыши, а другой вонзает свое жало неожиданно, как ехидна. Третий, на которого я возлагал большие надежды, позавчера был казнен без моего ведома. Но и этой пары вполне достаточно. Я запретил им прибегать к кинжалу и ножу. Петлями, крючками и отравленными иглами они умеют наносить такие раны, которые нельзя отличить от укусов ехидны ни по виду, ни по действию.
Эвергет громко рассмеялся:
— Какая утонченная характеристика! Точно эти кровопийцы — трагические актеры, из которых один берет своим темпераментом, а другой обдуманностью игры. Твое суждение очень откровенно, но разве и в убийстве нельзя стать великим? Вероятно, ты одного вытащил из петли, а другого нашел на плахе? Клянусь Гераклом, я еще ни разу в жизни не встречал таких молодцов. Я не раскаиваюсь, что посетил их и запросто с ними говорил.