— С-с-слово м-м-мужика?
— Слово.
Демонстративно обняв на прощание Люсю, Никита, припадая на ногу, медленно уходит под руку с матерью, а она остается в компании Гриши — с подаренной самодельной книжкой, в растрепанных чувствах и вся зареванная. Чудесное зрелище, должно быть. Хотя… Грише не привыкать видеть ее такой. Надо бы сказать что-то, что ли, объяснить…
— Я Никиту с десяти лет знаю, — она вздыхает, вытирает остатки слез. — Вдвоем с Анной Васильевной на ноги его ставили. Один из первых моих… тяжелых… А тут они попрощаться зашли… А Никитка мне книжку подарил, представляешь? Сам написал… Говорит: писателем буду. Ну, я и… — махнула рукой, чувствуя, как снова подступают слезы. — Вот такая вот я сентиментальная идиотка!
Порывисто прижал ее к себе, не выпуская из рук совершенно ненужный букет цветов. И, шепотом, в висок ей:
— Никакая ты не идиотка. Ты удивительная. Такая… такая…
У этой сцены есть наблюдатель. Недоброжелательный наблюдатель.
Вот, значит, на кого ты меня променял, Григорий Сергеевич… Такие тебе нравятся, да? А она-то, дура, вечно на диетах сидела, в форме себя держала, чтобы не расплыться. А он вон на какую повелся… Хотя, даже сквозь накатившую злость Лариса понимает — хороша чисто по-женски эта Людмила. И моложе ее, а это со счетов не сбросишь…
Молодая, в теле… и с детьми работает. Что, на ребятишек потянуло, да, Григорий? Эх, надо было рисковать, как подруга советовала, и рожать ему! Никуда бы не делся, женился бы, как миленький. Но она боялась, да и Алина истерику закатила, как только мать заикнулась о возможном братике или сестренке. А теперь что уж… Ушел он. Но она ему отомстит! Не по бизнесу, так по личному ударит! Брошеная женщина опасна.
— Ну, хоть какое-то время мне назначь!
— Гриш… — она растеряна и совершенно ошеломлена. Даже не пытается собрать разбежавшиеся мысли и растревоженные чувства в какое-то подобие порядка. — У меня сеанс поздний… Только в полдесятого освобожусь, самое раннее…
— Люся, ты себя гробишь!
Она смущенно улыбается и пожимает плечами.
— А суббота?
— И суббота. Единственное, что освобожусь, наверное, пораньше.
— Во сколько?
— В четыре.
— В полпятого я тебя забираю из дома. Вещи заранее собери — за город поедем.
У нее формируется стойкая привычка не спорить с Григорием Сергеевичем. Непонятно с чего, но вот так.
— Куда поедем, скажешь?
— Дом свой покажу.
— Ого… — она не знает, что сказать. — Здорово. — А потом, со вздохом: — Гриша, мне ехать надо, люди ждут…
— Хорошо, — кивает он так же со вздохом.
— А, подожди! Вспомнила. Ты когда машину заберешь?
Он изо всех сил пытается не улыбнуться.
— Езди пока. Леонид там твою Маню на винтики разобрал.
— Ой!
— Да не переживай, соберет. Просто время нужно. Тебе же удобно?
— Очень! — отвечает Люся с чувством, не удержавшись.
— Значит, и говорить не о чем. Ну, все, тогда до субботы. Не забудь! Впрочем, я тебе еще позвоню, проконтролирую.
— Хорошо, — она улыбается. — До субботы.
А целовать он ее сейчас не будет. Не ко времени. Потерпит, взрослый же мужик, в конце концов.
— Надеюсь, в этот раз ты не облажаешься?
— Вон подите, Георгий Александрович.
— Ой-ой… Как ты с Николаем договорился?
— Легко. Они с женой в это время года всегда на Кипре.
— А Люся знает… что это уже не твой дом?
— Нет, по-моему. Но я ей скажу, обязательно.
— Думаю, она правильно поймет, — а потом резко меняет тему: — Так, Люсю мне обижать не смей! Чтобы все сделал как надо! Я у нее спрошу, как все прошло!
Григорий хохочет. И, отсмеявшись:
— Слушай, отстань уже от нас, а?
— Да если бы не я!
И тут Гриша перестает даже улыбаться.
— Наверное, так. Спасибо.
— Помни мою доброту! Совет хочешь?
— Иди к черту со своими советами, — а потом, непоследовательно: — И?
— Если вдруг у тебя возникнут проблемы… хм… с уговариванием Люси…
— Ну-ну, — усмехается старший.
— Не нукай! Люся — девушка красивая, эффектная! А ты у меня уже не первой свежести… хм… товар… попользованный…
— Слушай, ты!
Теперь уже смеется младший.
— Ой, как нас задело! Ладно, не злись. Просто из личных наблюдений… Есть у Лютика одно слабое место.
— Какое?
— Сердце, Гришка. Если что — дави на жалость.
— На жалость? За что меня жалеть? Я что — убогий? Или инвалид? — недоуменно.
— Откуда я знаю — за что? Импровизируй!
— Людмила, как это — дома ночевать не будешь?
Вот, сейчас точно ей не поздоровится…
— Я же за город уезжаю, не успею вернуться. Приеду в воскресенье днем.
— С кем это ты уезжаешь?!
Она молчит, думая как бы лучше сказать. А бабуля бьет на опережение.
— С Георгием?!
— Нет.
— Как — нет?! Люська, это что такое?! Один ее обхаживает, а она с другим куда-то собралась! Разве мы тебя так с матерью воспитывали?!
Людмила вздыхает. Хуже уже просто не будет.
— Гошин брат меня пригласил. Григорием зовут.
Как ни странно, но ответом ей служит молчание. Мать и бабушка переглядываются, словно обмениваясь одними им известными знаками.
— Ага… Брат, значит… — бабуля хмурится. — Женат?
— Нет, — главное, глаза не закатывать и не улыбаться.
— Намерения какие?
Знала бы она сама — какие? И тут неожиданно на помощь приходит мать.
— Мам, ну что ты к Люсе пристала? Пусть съездит за город, отдохнет, воздухом свежим подышит. Работает ведь почти без выходных…
Бабушка смотрит на нее, поджав губы. А потом милостиво кивает. Да неужели?!
— Приедешь на место — позвони!
Люся кивает. Хорошо, что каждый час звонить и отчитываться не требуют.
Он ждет ее возле машины.
— Этот, что ли? — бабушка и мать стоят у окна.
— Этот, — Люся обувается в прихожей.
— Ну, хоть на мужика похож… И машина большая. Точно, не женат? Годов-то ему немало, кажется…
— Все, я ушла. Пока! — Люся трусливо игнорирует последние слова, хлопая дверью.
— Привет, Гриш, — слегка запыхавшись, потому что бегом и с сумкой.
— Привет, — он улыбается, забирая у нее сумку. А потом делает легкое, едва уловимое движение к ней, но она качает головой.
— Улыбаемся и машем, — в ответ на его недоуменный взгляд.
— Куда машем?
— В окно, — кивает головой.
Он понимает быстро, оборачивается.
— Твои? — указывая поворотом головы в сторону окна на третьем этаже, где замерли две наблюдающие фигуры.
— Мои, — со вздохом.
— И что мне нужно сделать? Реверанс? Воздушный поцелуй?
— Можешь просто улыбнуться и помахать рукой.
— А по мне из гранатомета не пальнут? — исполняя требуемое.
— Если только предупредительно, — смеется Люся.
— Из гранатомета предупредительно не стреляют. Так что садись-ка и поедем.
Они ехали почти час, но время пролетело незаметно. Гриша был непривычно весел и разговорчив, и по дороге Люся узнала многое. И о том, что дом, куда они едут, уже не принадлежит Григорию, но когда-то был его. И о том, как и при каких обстоятельствах он его покупал. А потом, спустя какое-то время, продавал. Чувствовалось, что с этой темой у него связано много воспоминаний: хороших и грустных. Разных.
Место показалось Люсе каким-то волшебным. Вокруг тихо, укрыто белым нетронутым снегом. Дорога почищена трактором, но за забором — нешуточные сугробы. Григорий объяснял, что в доме уже порядка двух месяцев никто не жил.
— Люся, ты посиди в машине, я сейчас место для машины расчищу.
— Да надоело уже сидеть, — она открывает дверцу. — А на улице красота такая…
А на улице действительно красота. Она наблюдает за тем, как Гриша, в одном свитере и джинсах, сняв куртку, разгребает снег лопатой. Не очень сложное занятие, но ведь это тоже надо уметь. И сил должно хватать. А у него это выходит так… красиво, что невозможно не любоваться.
В машину она больше не садится, просто проходит следом за въехавшей за забор «Тундрой».
Дом внутри производит впечатление. Но Григорий не дает ей рассмотреть, тянет на улицу.
— Пойдем, пруд тебе покажу, пока еще светло!
Идти приходится по колено в снегу, Гриша идет первым, утаптывая снег, иногда оборачиваясь и подавая ей руку. До пруда недалеко, а прямо за ним начинается уже лес — белый и совсем сказочный.
— Здесь пара выдр живет… или жила… теперь не знаю… Они забавные.
Голос его звучит задумчиво, даже грустно. Наверное, непросто ему возвращаться в то место, которое ему когда-то принадлежало. А теперь — нет. Зачем, интересно, они приехали именно сюда?
— Так и жил здесь один? — она пытается перевести разговор, отвлечь его от невеселых воспоминаний. — Не страшно? А вдруг не только выдры тут водились? Серый волк из лесу не выходил?
— Волк не приходил, — усмехается он. — А жил — да, один. Не страшно как-то.
— И не скучно? — она задает вопрос без задней мысли, но, прозвучав вслух, он кажется ей двусмысленным.
— Ну… не то, чтобы все время один, — он неожиданно серьезен и смотрит ей прямо в глаза. — Наезжали ко мне иногда.
— Да? — а ведь разговор явно с подтекстом, но остановиться она не может. — И где сейчас эти… наездницы?
— Сошли с дистанции.
— Что так?
— Но, если быть совсем точным… наездницу Георгий Александрович снял с соревнований. За нечестную игру.
— Гоша?!
— Угу. Слушай, Люсь, это длинная и непростая история. Я потом тебе как-нибудь расскажу, ладно? Просто, я сказать хотел… что на данный момент я один. В смысле…
Он замолкает. Неслучайно сказаны эти слова, совершенно неслучайно. Как реагировать, Людмила не знает, поэтому просто кивает. И снова меняет тему разговора.
— Ты… тебе хорошо здесь жилось?
— Наверное, — он пожимает плечами, глядя куда-то поверх пруда, в сторону леса. — Да какое «наверное», хорошо мне тут было, врать не буду.
— Жалеешь… о том, что теперь… все иначе?
— Отчасти. Хотя, — он переводит взгляд на нее, — знаешь, говорят, что настоящий мужчина должен сделать три вещи: построить дом, посадить дерево и воспитать сына. Деревьев я тут посадил несколько, вон кедр маленький, видишь? Это я сажал два года назад. А вот дом… Я его готовый купил, не строил. Так что… Наверное, все в жизни надо делать правильно. Может быть, успею еще… И дом построить. И остальное… — он замолкает, а потом спохватывается: — Люся, у тебя уже нос красный. Замерзла? Пошли в дом!
Гриша привез с собой продукты и даже имел намерение приготовить ужин. Но когда Люся достала из сумки то, что ей насильно впихнули с собой: пакет, полный свежих пирогов и ватрушек, про все свои планы Григорий забыл. В итоге ужинал Гриша чаем с пирогами, а Люда, у которой что-то совсем неважно было в последнее время с аппетитом — нарезанным сыром трех сортов и фруктами. Очень даже вкусно. А потом они в компании бутылки красного вина перебрались на диван перед камином. Живой огонь завораживает, вино терпко тает на языке, и рядом звучит его голос… Он рассказывает о каких-то простых бытовых вещах: о том, как поначалу дымил вот этот самый камин, и пришлось разбирать часть крыши и перекладывать дымоход. Или о том, что именно из предметов интерьера покупал еще он, а что уже дело рук жены нового хозяина дома. Но постепенно голос его становится все тише, а паузы в разговоре — все ощутимей. А потом он и вовсе замолкает.
На ее лице пляшут отсветы от камина. Светлые язычки выхватывают то упавшую на лоб прядь волос, то часть зарумянившейся щеки, то, вдруг — губы. А все остальное тонет в тени. Он ставит свой бокал на пол, забирает ее бокал и отправляет его туда же. И придвигается совсем близко.
Надо быть терпеливым и внимательным. Надо дать ей время. Нельзя торопиться. Все его благие намерения идут прахом, как только он касается ее губ, нежных, мягких. И он делает так, как всегда, как привык — жадно и напористо. И приходит в себя лишь когда его руки уже под ее джемпером, уже глядят изгиб спины, и он собирается поднять свои руки вверх и вперед, чтобы потрогать, наконец, то, о чем он, разумеется, до этого момента не раз думал. А ее ладошки упираются ему в плечи и так просящее, жалобно:
— Гриша… Гришенька… пожалуйста… не надо…
Не то, что стоп-сигнал перед глазами зажегся — даже сирена в ушах завыла. Отстранился резко. Идиот! Он ее все-таки напугал. Своим напором, тем, что слишком поторопился. Ведь понимал же, что нельзя так, но вот привык и по-другому никогда не делал, и…
А вот теперь она сидит в противоположном углу дивана, буквально вжимаясь в спинку. А он… Он все испортил, похоже. Как исправлять, понятия не имеет, что делать, ясно только в теории, а на практике подлая натура берет верх и прет напролом. Неужели все-таки обидел? Знать бы — чем именно? И что теперь говорить? А начинает говорить вдруг она.
— Гриша, ты извини меня, но… Ты только пойми меня правильно…
Было ясно, к чему все идет, с самого начала. Она ведь не девочка, тридцать лет, взрослая женщина. Не выдрами они сюда любоваться приехали, в самом же деле! И не то, чтобы она была против. Но вот как оказалось…
Он ее жарко и жадно целует. А в голове бьется вопрос: почему сейчас — да, а тогда — нет? Что изменилось? Сама Люся не изменилась. Она бы многое отдала, чтобы знать, что происходит у него в голове. И почему он передумал? А вдруг… ну, а вдруг… вот сейчас он начнет… начнет знакомиться с ее телом более… плотно… и… А вдруг ему не понравится? И он снова… передумает? А второй раз она уже не выдержит такого! Трусливый страх в душе берет верх над доводами рассудка, и она пытается остановить его. Иначе может быть слишком больно. Ей.
Никогда он не бывал в такой ситуации. Будто не тридцать пять лет ему, а восемнадцать. Ни одной внятной мысли: что делать, как исправлять. Да, похоже, никак и не исправишь. Поторопился, так включай задний ход, пока не сделал еще хуже. Первый раз с ним такое, что приходится отступаться. Но — надо. Иначе нельзя.
— Люся… — он вздыхает. — Извини. Извини. Наверное, я чересчур… Я не хочу давить на тебя, и если ты не хочешь, то я…
Не мастак он объяснять, особенно то, что и сам не очень хорошо понимает. У Люси двигаются губы, будто она что-то хочет сказать, но так и не произносит ничего, лишь кивает неуверенно.
И в голове вдруг всплывают слова брата. Дави на жалость, импровизируй… Звучит как бред, но, может быть, попробовать стоит? Хотя… импровизация — не его стиль. Но он рискнет. Встает с дивана, засовывает руки в карманы от греха подальше.
— Люсь, ты, правда… не сердись на меня… Я совсем не умею… делать правильно, красиво. Не принц, словом. Вечно все у меня через… одно место.
— Да ты-то тут причем! Гриша, ты все не так понял! — она еще и спорить с ним пытается! Нет уж, это его импровизация на заданную тему.
— Лютик, да как тут не понять, — он делает пару шагов в сторону от камина, потому что припекает. — Все очевидно. Ты — девушка молодая, интересная, у тебя есть… гхм… определенные ожидания… требования… к мужчинам. Имеешь право, при твоих-то данных…
Она пытается что-то возразить, но он поднимает руку, призывая ее к молчанию.
— Люся, не спорь, я лучше знаю! Я тебя старше! Да, — вздыхает он, — старше. На пять лет, а это немало. И внешне… на принца мало похож. Я понимаю… я человек простой, без образования… И не напоминай про мой диплом, — в ответ на ее попытку что-то сказать. — Я это за образование не считаю, бумажка просто! Характер у меня далеко не сахар, трудно со мной. Да и в материальном плане — непонятно. Того и гляди… без пяти минут голодранец. Так что… — он поводит плечами, — ты в своем праве, Люсь. Зачем тебе такой, действительно? Извини. Извини, что так вышло. Я… я не хотел тебя обидеть.
Честно говоря, он сам себе не верил, когда это все говорил. Но, может быть, Люся поверит? Хотя, судя по раздавшемуся звонкому смеху — не поверила.