— Пан Станислав! Пан Станислав! Беда!
Портье поднимался наверх, шагая через две ступеньки, что в его возрасте и при его весе было не так легко. Еще быстрее он выбежал из комнаты, не забыв, однако, распорядиться, чтобы никто туда не заходил и не прикасался ни к Кошуху, ни к горничной Марковской. Скатившись по лестнице, он у себя за перегородкой набрал номер районного управления милиции. Со «скорой помощью» он тоже соединился быстро.
Три автомашины — две милицейские и «скорая помощь» — Затормозили возле «Сьвита», большой, но отнюдь не самой комфортабельной в городе гостиницы. В вестибюль вошли пятеро в штатском и милиционер в форме, а за ним молодая женщина-врач.
Задыхавшийся портье трясущейся рукой указал им дорогу.
— Вот тут! — Портье остановился, пропуская приехавших вперед. — Она, наверное, в обмороке, а он… — Портье пятился, не желая снова увидеть страшное зрелище. — Мы ни к чему не притронулись, даже к ней, — заверял он работников милиции.
Поручик Левандовский, офицер следственного отдела городского управления милиции, остановил своих спутников:
— Минуточку! Не все вместе. Я войду первым.
За порогом открытой настежь двери все еще лежала в обмороке горничная Марковская. Поручик склонился над ней; она приходила в себя, даже пошевельнулась.
— Займитесь ею, — попросил врача «скорой помощи». — Хотелось бы, чтобы она как можно скорей заговорила…
Направо от большого окна через ручку маленького креслица перевесилось тело мужчины. Его левая рука почти касалась пола, правая сжимала подлокотник, словно в последний момент он пытался вскочить. На дешевой пижаме в голубую полоску темнели пятна запекшейся крови. Кровь стекала с груди на живот, на бедра, на пол. Большая липкая лужа скопилась у его ног.
На полу, за креслом, лежал мужской парик из темно-русых волос. Лысый, бледный череп убитого пересекал свежий шрам.
В груди слева торчал глубоко вонзенный кинжал. Поручик Левандовский широко раскинул руки, как бы стремясь оградить труп от любопытных взглядов. Позади него стояли судебно-медицинский эксперт и двое уполномоченных из следственной группы. Ни к чему не прикасаясь, сдерживая дыхание, поручик наклонился над креслом. В полной тишине он долго всматривался в рукоятку кинжала: на ней виднелись маленькие дырочки, расположенные в форме свастики, когда-то там находившейся, а потом отодранной. Поручик подозвал врача и своих товарищей. Вместе они продолжали внимательно рассматривать тело.
Человек был мертв. Он был мертв уже много часов.
— Удар нанесен с абсолютной точностью, — тихо сказал врач. — Прямо в сердце.
Поручик Левандовский медленно повернулся. Не сходя с места, он окинул пристальным взглядом комнату. Обычный двухместный гостиничный номер. У стен две аккуратно застланные кровати, однако видно, что пользовались только одной: кто-то ложился на неразостланное одеяло. На низкой скамеечке — открытый чемодан с переворошенным бельем. Искали там что-нибудь? А где костюм убитого? Видимо, в запертом большом шкафу. Над умывальником, на полочке, туалетные принадлежности, бритвенный прибор. На столе — раскрытая книга, недопитый стакан чая, грелка. Пачка сигарет «Спорт» и коробка спичек. Две газеты — познаньская и местная. Пепельница со множеством окурков. Под кроватью — изношенные полуботинки. Нехитрое имущество человека в пути. Все заурядное, стандартное…
— Что ж, беритесь за работу, — поручик обвел рукой комнату. — Только сберегите мне следы, все следы…
— Горничная уже может говорить, — сообщила врач из «скорой помощи».
— Уведите ее, пожалуйста, в соседнюю комнату, — сказал поручик. — Я сейчас к ней зайду.
— Позовите сюда портье! — крикнул Левандовский, повернувшись к открытой двери.
Пан Станислав неохотно вошел в комнату. Остановившись на пороге, он смотрел в окно, отводя глаза от трупа. Поручик жестом подозвал его поближе.
— Кто это? — спросил он, когда портье подошел к креслу.
— Пан Апджей Кошух, — пробормотал тот, с трудом разжав зубы.
— Анджей Кошух, — повторил Левандовский. — Он жил в этом номере?
— Три дня. С тех пор как выписался из больницы.
— Из больницы? Он болел?
— Три месяца назад попал в автомобильную катастрофу. Тогда он тоже ехал к нам. Он всегда у нас останавливался, много лет.
— Зачем он приезжал?
— В командировку. На верфь, из Познани. С верфи для него заказывали номер или койку, если не было свободных номеров.
— Из Познани?
— Да, с машиностроительного завода. Он всегда у нас останавливался.
— Это наверняка он? Наверняка Кошух? — Левандовский пристально наблюдал за перепуганным портье, который, точно загипнотизированный, не отрывал взгляда от убитого.
— Без волос, — прошептал портье, — но все же это он.
— Что, Кошух всегда носил парик?
— У него были волосы… Я не знал, что не свои.
— Итак, вы уверены, что это Анджей Кошух?
— Да.
— Три дня проживавший в этом номере?
— Да.
— Один?
— Один… он был прописан, но вчера приезжала жена.
— Из Познани?
— Из Познани… Я думаю, из Познани.
— Она не прописывалась?
— Нет. Ей не надо было прописываться. Она пробыла у нас несколько часов. Утром приехала, а днем уехала.
— В котором часу?
— В третьем, около трех. Это я заметил. Кошух сам проводил ее на вокзал. Вернулся часа в четыре. У нас в это время спокойно… Он постоял со мной, сказал, что хорошо себя чувствует, что жена уехала и он тоже скоро поедет домой.
— Жена молодая? Красивая?
— Какое там! — Портье махнул рукой, как бы подчеркивая этим жестом нелепость подобного предположения. — Но помоложе его, — добавил он, глядя на лицо убитого. — Впрочем, в парике он тоже выглядел моложе. А насчет нее я вам вот что скажу, пан поручик: одну называют дамой, а другую — женщиной. Она — женщина.
— Полька?
— Почем я знаю? По-польски она говорила как вы, как я, как все.
— А он? — Поручик кивнул на убитого. — Поляк?
— По-моему, да. Поляк. В бланке на прописку…
— Оп прописан?
— А как же! Мы за этим следим.
— Вы вчера дежурили?
— Я.
— И сегодня опять вы?
— Я часто дежурю несколько дней подряд. Рядом живу, на ночь приходит второй портье, а я днем работаю… Мы сменяемся в восемь.
— Кто приходил вчера к Кошуху, кроме жены?
— Кто? — Портье задумался. — Сюда много народу ходит. С утра до вечера. Если кто знает, в каком номере живет знакомый, то ни он нас ни о чем не спрашивает, ни мы его. Днем каждому можно зайти… Согласно правилам внутреннего распорядка. — Он указал рукой на висящую в рамке инструкцию. — Только насчет девушек по вечерам строго…
— Девушки у него бывали?
— Боже сохрани! Никогда, ни одной. Нет! Очень приличный был постоялец.
— А мужчины?
— Каждый день приходил доктор из больницы.
— Откуда вы знаете, что это был доктор?
— Три дня назад, когда пан Кошух утром приехал из больницы, тот пришел часов в пять и спросил, в каком номере пан Кошух. И назвал себя. Я поинтересовался здоровьем пана Кошуха. Доктор сказал, что пан Кошух еще слаб, но теперь все будет в порядке…
— Доктор и вчера приходил?
— Да, вчера тоже.
— В котором часу?
— Часа в четыре-пять… Точно не помню. Мы не проверяем, кто когда вошел, кто вышел.
— А другие приходили к нему? Спрашивали о нем?
— Приходили, но спрашивать не спрашивали. Спрашивали три дня назад, когда он выписывался из больницы. В тот день к нему пришли двое, нет, трое мужчин…
— Вместе?
— Порознь. И каждый справлялся, в каком номере проживает пан Кошух. Тогда вся наша гостиница только о нем и говорила. Мы так радовались, что он поправился! И вот поди ж ты, какое несчастье…
— Кто они? Те трое?
— Да они не говорили.
— Как выглядели? Поляки?
— Поляки. Все, надо думать, поляки. Один очень элегантный, высокий, представительный.
— А другие?
— Второй в кожаной куртке, в свитере. На шофера смахивает. Я даже удивился, переспросил его: «Вы к пану Кошуху?» У него на носу шрам. Небольшой, на самом кончике.
— Третий?
— Третий серенький. Ни худой, ни толстый, в обыкновенном пиджачке. И сам обыкновенный.
— Который из них приходил вчера?
— Все трое были… Впрочем, не могу вам точно сказать, приходил ли серенький, в пиджачке. Его не запомнишь. Да и никто уже ко мне не обращался, все знали дорогу. Ведь три дня подряд ходили. Но элегантный определенно был. И тот, со шрамом, тоже был.
— Когда? Кто в какое время приходил?
— И утром кто-то заходил, когда жена была, и потом… Элегантный пан, кажется, забегал до обеда.
— У Кошуха было много знакомых в нашем городе?
— Наверное… Он же столько раз приезжал. Но раньше никто никогда к нему не ходил.
— Раньше он сам мог ходить, — буркнул Левандовский.
— Ясно, — поддакнул пан Станислав.
Поручик вышел с портье в коридор, чтобы не мешать врачу и фотографу.
— Теперь я хочу поговорить с горничной, — заявил офицер.
Ему указали на соседнюю комнату, где ждала Марковская.
— А вы постарайтесь точно вспомнить время и все обстоятельства вчерашнего пребывания в гостинице этих трех мужчин, — сказал Левандовский, обращаясь к портье. — Это чрезвычайно важно.
* * *
Кабинет был довольно просторный, из двух угловых окон открывался сельский пейзаж. Старая больница стояла на невысоком холме, на окраине широко раскинувшегося города.
— Смоленский, Ежи Смоленский, — отчетливо представился доктор.
Поручик знал его в лицо, много слышал о нем. Хирург Смоленский был восходящим светилом. Больные добивались, чтобы именно он их оперировал, милиция неоднократно обращалась к нему за советом по специальным вопросам. Мужчины обменялись рукопожатиями. Хозяин предложил офицеру удобное кресло.
— Кофе? Чаю?
— Чаю, если можно. С утра до вечера мы пьем кофе. Национальный напиток. Говорят, это вредно, — поручик рассмеялся.
Выйдя в коридор, доктор велел принести два стакана чаю, а затем сед в кресло напротив Левандовского. Их разделял стеклянный квадратный столик. Доктор пододвинул к гостю пачку сигарет «Кармен» и первый приступил к делу:
— Когда вы мне сообщили об этом по телефону, я был настолько ошеломлен, что… вы сами понимаете… Но приходится держать себя в руках…
Поручик еще раз более подробно повторил уже сказанное.
— Ему не суждено было жить, — пробормотал Смоленский.
— Если так смотреть на вещи… — начал Левандовский.
— Подумайте, подняться на ноги после кошмарной катастрофы, чтобы сразу же умереть насильственной смертью…
— Я просмотрел протокол по поводу того несчастного случая. В гололедицу «зубр» наехал на них сзади, на повороте… Они всегда носятся как бешеные, ни с кем не считаются. Водитель «нисы» свернул, ему больше ничего не оставалось. Тут-то машину и занесло. Кошух сидел справа от водителя…
— Кошух чудом выкарабкался. Когда его к нам привезли, это был кандидат в покойники. У него было переломано все, что могло сломаться, а к тому же тяжелые внутренние повреждения. И, представьте себе, все удалось сшить и склеить.
— Немедленная помощь…
— Да. Кошух несколько раз повторил, что хотел бы отблагодарить того молодого человека, который как раз подъехал на своей «варшаве», посадил их обоих, его и водителя, в машину и доставил нам…
— Водитель «нисы» быстрее поправился.
— Он меньше пострадал. — Доктор придвинул к поручику кипу бумаг. — Я велел подготовить все документы. Возможно, они вам понадобятся.
— Кошух все время был под вашим наблюдением?
— С первой и до последней минуты. Их привезли в мое дежурство.
— Вы немало над ним потрудились.
— Не только я. Целый коллектив, включая зубного врача.
— И парикмахера. Старый парик, очевидно, пришел в негодность.
— Кошуху проломило голову. Парик я ему заказал. Дать вам адрес парикмахера?
— Это не имеет особого значения.
— Вы иногда придаете значение каждой мелочи. Так что в случае чего можете обратиться ко мне. Это театральный парикмахер, мастер своего дела. Кошух не хотел выписываться из больницы без шевелюры. Он сам над собой посмеивался, утверждал, что женщины не любят лысых.
Оба собеседника криво улыбнулись. Несмотря на относительную молодость, у обоих уже появились залысины.
— Бабник?
— Этого я установить не мог. Но организм исключительно сильный, чему мы и обязаны успехом.
— Горький успех. Вы подарили ему лишь несколько недель жизни, — меланхолически вздохнул Левандовский.
— У каждой профессии своя мера успеха. Одна — у судьи, другая — у нас. Если врачу удается продлить жизнь старика на несколько часов, это уже успех…
— Подумайте, доктор, этот человек был зверски убит через четыре месяца после того, как чуть было не погиб в катастрофе, причем шофер, виновник катастрофы, скрылся и до сих пор не обнаружен…
— Вы связываете эти два факта?
— Я еще ничего не связываю. Пока я просто фантазирую. У этого человека, быть может, были враги, что-то его угнетало. Вы ничего такого не заметили?
— Ничего. — Доктор Смоленский взглянул поручику прямо в глаза. — Даже если бы я вскрыл полушария головного мозга, то все равно не прочел бы его мыслей.
— Кто к нему приходил?
— Об этом лучше спросить сестер. В часы, когда разрешено посещение больных, я обычно уже не бываю. Со мной разговаривала только его жена. Ода несколько раз приезжала из Познани. Еще вчера…
— Вы встретились с ней у него в гостинице?
— Нет! Утром она приходила сюда, в больницу. Я ее успокоил, сказал, что муж еще слаб, но совершенно здоров.
— Для порядка… Вы заходили к нему в гостиницу? Уколы?…
— Никаких уколов. Повторяю, он был абсолютно здоров, только еще слаб. Причем дело даже не в физической слабости. У нас он занимался гимнастикой, часами гулял в саду. Но осталась в нем какая-то… ну, запуганность, что ли. Он боялся уличного движения, избегал толпы. Я живу недалеко от «Сьвита», поэтому заходил к нему. Все эти дни он просидел в гостинице, не хотел выходить на улицу, словно чего-то опасался.
— Чего-то или кого-то?
— Тогда я думал, что он боится чего-то, приписывал его страхи шоку, вызванному катастрофой.
— У него был какой-нибудь заклятый враг?
— У кого их нет, поручик?
— Но не каждого убивают! Вы трижды были у него в гостинице. Не заметили ничего подозрительного?
— Вопрос сформулирован слишком общо.
— Потому что мы сами еще ничего не знаем. Два часа назад нашли тело. Встречали вы там кого-нибудь?
— Никого. Но знаю, что его навещали.
— Он говорил вам?
— Я сам навел его на этот разговор. В пепельнице было полно окурков. А он в больнице не курил.
— Отвык или вообще никогда не курил?
— Видимо, никогда. Как-то я ему предложил — сам я много курю, — а он рассмеялся и сказал, что не знает вкуса сигарет.
— Есть такие люди.
— Они счастливее нас с вами. И тем не менее у него в пепельнице было полно окурков.
— Когда вы об этом заговорили? Вчера? Позавчера?
— Кошуха выписали отсюда в понедельник утром…
— Минуточку, доктор! Простите, что я вас перебил. Кто знал, что Кошуха выписывают из больницы?
— Очень многие — санитарки, сестры, больные, лежавшие, с ним в одной палате, вероятно, также и люди, посещавшие этих больных. Об этом всегда говорят в больницах.
— Когда стало известно, что Кошух выписывается именно в этот понедельник?
— Окончательно вопрос решился только в субботу, когда мы провели последний осмотр. Тогда я сказал, что в понедельник мы его выпишем. Но еще за неделю до этого шел разговор о следующем понедельнике, если не будет никаких осложнений…
— Осложнений не было. В понедельник он выписался. Когда вы зашли к нему в гостиницу? Вчера? Позавчера?
— В тот же день, в понедельник. Но тогда я еще не заметил никаких окурков.
— В котором часу вы заходили?
— По пути домой. В пятом часу.
— А во вторник?
— В то же время. После работы.
— А в среду? Вчера?
— Тоже примерно в полпятого.