Не мог я ответить себе: то ли воспоминания детства вызвали в душе беспричинную радость, то ли красота небесная, мимолетная и зыбкая, как мираж, делала меня счастливым. Я мысленно и машинально повторял про себя слова детской песенки:
Дождик бывает разный:
серый, синий, красный,
розовый, желтый, зеленый,
сладкий и даже соленый.
Дождик трусливый и смелый,
дождик со снегом весь белый,
дождик багровый льет осенью,
зеленый играет с озимью.
Оранжевый дождь — солнечный,
а серый, тоскливый — облачный,
а радужный дождик — разный:
и желтый, и синий, и красный.
Эта прелестная песенка скорее всего была сложена нечаянно и так же нечаянно запомнилась мне. Ее сочинила девочка по имени Тамара. Песенка понравилась мне своей родниковой свежестью и той восторженной любовью к жизни, которая свойственна только детям.
Почему-то думалось: девочка увидела над городом красивую радугу и, шлепая босыми ногами по лужам, радостно прыгала под сказочными небесными воротами, и слова песенки неизвестно откуда слетались к ней и сами собой складывались в строчки. Она не знала, что красота обладает волшебным даром делать человека талантливым, не задумывалась над тем, что на свете нет людей неталантливых. Каждый человек с детства одарен и приходит в жизнь, чтобы творить. Надо только быть внимательным, искать и не пропустить в жизни свою радугу.
ЗИМНЯЯ СКАЗКА
Декабрь почти всегда по-зимнему хмур, но если выдастся солнечный денек, то так и простоит весь в серебре, в сказочных блестках инея от первых утренних лучей до закатных.
Старая Руза. Легкий морозец. Идет пушистый, задумчивый, пополам с солнцем невесомый снег. Снежинки плавают в воздухе, искрятся на солнце. Деревья до самых макушек осыпаны сверкающим розовым инеем. Провода как белые канаты протянулись от столба к столбу, провисли под тяжестью снега и тоже поблескивают в лучах солнца.
Зимняя пора, а на дворе солнце припекает так, будто на царственном светиле черти распалили атомный котел и хотят сжечь все живое. Но лучи солнца животворны, они рождают жизнь на земле, и все живое радуется им.
Канун Нового года. Иду по лесу. Желтогрудая синичка порхнула мимо плеча и села впереди меня на снежной тропе, прыгает, просит, как цыганка: зинь-зинь, угости чем-нибудь вкусненьким, добрый человек. В сторонке дымчатые снегири с красными грудками повисли вниз головой на стеблях прошлогодней крапивы и копошатся, крошат, роняют на снег семена, и сами похожи на красные фонарики.
Москва-река дремлет в снежных берегах, она покрыта стеклянным, блещущим на солнце льдом. И лишь на середине, в узкой протоке плывет «сало», от воды поднимается пар. Деревянные перила моста, перекинутого с берега на берег, тоже засеребрились от инея. Вдоль берега по снежной целине проложена лыжня. Сверху на ней отчетливо видны заячьи следы, косой прыгал вслед за лыжником, хотел испить речной водицы. От берега зайчишка уходил в лес петляли, хотел запутать свои следы и сам запутался — по следам он весь на виду.
С левого берега Москвы-реки открывается широкая панорама, издали видны дачные домики с заснеженными крышами. На берегу — подлесок из молодых берез, осин и ольхи. Густые заросли седые от изморози — так и кажется, будто зацвела белая сирень.
От заходящего солнца в окнах домов полыхает пожар. Снежок скрипит под ногами. Хрустальная бахрома сосулек свисает с крыш, они подтаивают на солнце, и с острых кончиков торопливо сыплется веселая капель. На карнизах домов греются на солнце голуби. Они сидят рядышком крыло к крылу, нахохлились и сладко подремывают.
В лесных сугробах протоптана петляющая дорога. Поперек тропы течет говорливый ручеек, и я вижу на его берегах серебряную свадьбу. Ручей разлучил рослый дуб и тонкую рябину… Сам стоит на одном берегу, рябина на другом. «Как бы мне, рябине, к дубу перебраться…» И перебралась: оба дерева ветвями, как руками, сплелись через ручей и стоят, радуясь своей серебряной свадьбе. Ведь бон сколько искрящихся, заиндевевших молодых дубков и рябинок рассыпалось вокруг — это их дети. Прошлогодними золотыми листьями, всем своим обликом маленькие дубки похожи на батю — кряжистый дуб. А малые рябинки — на рябину-мать, что стоит тут же в коралловых гроздьях ягод.
Тропа петляет между деревьями, от которых на снегу синие тени. В лучах солнца искрятся снежинки, переливаются всеми цветами радуги — ни дать ни взять россыпи бриллиантов под ногами. Вот как богаты мы, люди, — ходим по самоцветам!..
Путь мне преградили три могучих красавицы — золотая сосна, мохнатая зеленая ель и светлая береза. Березка распустила серебряные косы. Сосна запудрена инеем, взбила пепельные кудри, модница. Ель развесила на ветвях белые подушки снега.
— Здравствуй, березка, с Новым годом тебя!
— С Новым годом!
— Пропусти меня.
— Не пропущу, — игриво отвечает березка. — Подари мне счастье, тогда пропущу.
— Ты сама как белое счастье и даришь людям радость.
Деревья слушают наш разговор и молчат.
— Подари мне молодость, — просит ель.
— Подари мне вечность, — говорит сосна.
Я поднял еловую шишку и развеял, рассыпал по снегу семена.
— Вот тебе молодость.
— Спасибо, добрый человек.
Взял сосновую шишку, расшелушил и разбросал семена вокруг сосны.
— Вот тебе вечность.
— Спасибо.
Но оказалось, что не я одарил деревья, а они меня, потому что, посеяв будущий лес, я почувствовал себя счастливым. А счастье в том и состоит — что обещает завтрашний день.
АПРЕЛЬСКАЯ КАПЕЛЬ
В легкой дымке тумана начинается апрельское утро. Снег почти всюду сошел, разве только в лесных низинах задержался. На склонах оврага засеребрились пушки вербы. Березы приготовились раскрыть зеленые куколки смолистых почек, из них еще не проклюнулись нежные листики. После ночного теплого дождя в лесу хмельной запах прелой листвы и первородный материнский аромат согретой солнцем земли.
Апрель по-народному — водолей или снегогон. В старину его величали цветнем, а на Украине и сейчас он — квитень. Апрель — пора тихого межвременья, пора ожидания: что-то в природе кончилось, а новое еще не пришло. Лес пробуждается не спеша, словно не доверяет изменчивой весенней погоде.
Деревья и кусты стоят еще голые, и лес далеко просматривается в глубину. На кочках видны пряди выбеленной снегом летошней травы. Сквозь лесной мусор робко пробивается первая зелень — изумрудные побеги медуницы, зубчатые трилистья земляники, они всю зиму спали под снегом и теперь зеленые, повеселевшие пробуждались к новой жизни.
В лесу безлюдно, отдыхает душа в тишине. Иду и замечаю приметы обновления природы. Сонный шмель в черно-желтой синтетической шубке зигзагами бесшумно летает над землей, ищет цветы, не находит и сердится. Он придирчиво облетает каждую яркую вещь — оброненный прошлым летом спичечный коробок, круглый камень, покрытый зеленым мхом.
Прохожу, как под аркой, под согнутой в дугу тонкой березкой. На земле — тревожная россыпь белых перьев со следами крови. Должно быть, коршун растерзал какую-то птичку.
А вот на старом, замшелом пне — белочкина столовая. Аккуратно сложены в кучку коричневые чешуйки от еловой шишки. Здесь белка завтракала. Чешуйки похожи на медные копейки. Это белочкины деньги: подходи и бери. Только помни, что это не просто деньги, а подлинные сокровища. Из летучих семян, которые лежат здесь вперемешку с чешуйками, может вырасти зеленый океан леса. Тем и бесценны белочкины копейки. Она оставила их здесь, чтобы люди были внимательны и рассеяли семена: пусть укроет землю лесная благодать.
Слышу, кто-то бросил в меня шишкой. Ну конечно же, это она, озорница, спряталась в густой сосновой хвое и наблюдает: достойный ли гость явился в лес, можно ли доверить ему такие сокровища? И хотя у леса много помощников — ветер, птицы, звери, — белка решила устроить испытание мне: ну-ка, человече, выдержишь ли экзамен на сеятеля?
Неожиданно объявилась и сама хозяйка лесных копеек. Она воздушно перелетела с ветки рябины на соседнюю ель, молнией промелькнула по стволу вверх, уселась на сук и следит за мной черными бусинками глаз. Смотрю и удивляюсь: до чего крохотное существо, меньше котенка! Сама белка рыжая, на ушах торчат кисточки, а хвост серый. Казалось, она смотрела на меня с усмешкой, разбросаю ли по земле ее копеечки.
В лесу дышится легко, сердце бьется ровно. Высоко над головой раскинулось голубое небо акварельной нежности. Где-то стучит по сосне дятел. Наверно, это мой приятель Филька передает подружке любовные весенние телеграммы. Поют на ветках синички. Они возвратились из садов в родные лесные угодья продолжать крылатый свой птичий род. А может быть, это не птицы поют, а звенят капли вчерашнего дождя? Они расселись на ветке рядышком и похожи на ожерелье. Когда две капли-сестрички сливаются в одну и падают в лесную лужу, слышен тонкий мелодичный всплеск. Перезвон капели нарушает тишину леса. Впрочем, нет, не нарушает, а подчеркивает ее, и сама тишина становится музыкой. Радуюсь нечаянно пришедшей мысли, что все лесные звуки и есть язык природы, с помощью которого она разговаривает со мной. Как у Тютчева:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
Стою посередине лесной благодати и думаю: все, что оставил час тому назад в шумном городе с его утомительными ритмами, бензиновым смрадом и бытовыми хлопотами, не более чем суета сует. Только здесь, на природе, все подлинное, неподдельное, вечное. И я, сын земли, стою, онемев от непонятного счастья, точно очнулся от похмелья.
Наслушавшись целебной тишины, возвращаюсь на опушку. Под раненой березой стоит забытая кем-то, переполненная влагой стеклянная банка. Березовый сок переливается через край, и земля вокруг дерева мокрая. Из рассеченной топором раны стекают и капают светлые березкины слезы. Падая, они тихонько позванивают.
Надо спасать березу. Набираю в горсть сырой глины и тщательно замазываю кровоточащую рану на дереве. Что же делать с березовым соком? Как видно, нерадивый хозяин потерял банку или вовсе бросил ее. Сок светлый, живой, приговорный, — так и тянется к нему рука. И я с наслаждением пью холодноватый, живительный, чуть сладковатый сок. Выпил и, как в древних былинах, почувствовал себя богатырем.
Это родная мать-земля напоила меня животворящей силой, чтобы стойким был, чтобы хранил сыновнюю верность, не заносился перед ней и любил благодарно и вечно.
ЗВЕЗДНАЯ ФАНТАЗИЯ
Конец мая — царство одуванчиков.
Отцвела ранняя сурепка, отгорели жаркими огнями ее кустики, и на смену высыпала на поля и луга несметная рать одуванчиков. Их такая сила, что зеленые просторы пожелтели. Тонкий аромат плавает в теплом майском воздухе. Золотые венчики цветков как радары уставились в небо и слушают музыку солнца, следят за ним влюбленными ликами. Гляжу не нагляжусь на россыпь земных звезд и улыбаюсь нечаянно пришедшему сравнению: луг и впрямь похож на звездное небо. Вон на обширной поляне из конца в конец пролегла широкая полоса сочных, мягко-бархатистых цветков — ни дать ни взять Млечный Путь. Чуть поодаль крупные одуванчики сбежались вместе, и они похожи на летящее созвездие Лебедя. Еще дальше горит золотым блеском прекрасная Вега, сверкает величавый Арктур. Забавно и радостно на душе от мысли, что вижу не луг, а сказочную Вселенную. Рассыпались по бескрайнему полю звезды-одуванчиков, и если присмотреться, заметишь, что цветки шевелятся, словно мерцают земные звезды. Это шмели жадно облепили цветы и копошатся в них, гудят басовито, пьют ароматный нектар, перепачкались в цветочной пыльце, опьянели. Тонкий мелодичный звон стоит над лугом. Шмели неуклюже перелетают с цветка на цветок, точно космонавты, вышедшие в открытый космос, путешествуют с одной звезды на другую. Они в скафандрах, в космических шубках, расцвеченных в черную и желтую полоску, вероятно, для того, чтобы не затеряться в безбрежной Вселенной.
Чья-то охотничья легавая вымчалась из леса и бежит зигзагами по золотому разливу одуванчиков, нюхает траву, словно ищет созвездие Гончих Псов.
А земной космос неогляден и манит к себе и зовет. Над цветами легко порхают бабочки, похожие на инопланетянок. Пришла пора любви, и они летают попарно, будто играют в салочки: то взлетают друг над дружкой, то припадают к земле, трепеща крылышками, и опять шарахаются в сторону — не полет, а танец любви.
Шмели гудят как фаготы, деловито и озабоченно. Они обходятся с бабочками вежливо: что взять с этих легкомысленных существ… Шмелям порхать некогда, надо запасаться нектаром на зиму. Не успеешь оглянуться — и лету конец. А там холодная неуютная зима, и надо уберечь деток, чтобы жизнь продолжалась.
…Говорят, кто-то из ученых высказал мысль, будто земля людей уникальна, что нет ей аналогов во всем мироздании, что жизнь на земле возникла случайно и так же случайно исчезнет. Грустная сказка. Неужели Земля наша, и Марс, и Венера, и Сатурн, и Юпитер — всего лишь одуванчики Вселенной? И стоит дыхнуть космическим ветрам — осыпятся планеты как белые пушинки…
Нет и нет! Ничто живое не хочет верить в это. Вот и шмели знают, как прекрасен и уютен их Земной Дом. Сама природа внушила им веру, что жизнь бесконечна и надо думать о смене поколений.
Пусть же звенит, гудит, кипит и ярится быстролетная и бессмертная наша жизнь!
ПЕСНЯ КУКУШКИ
Что за власть в кукушкином грустном зове? Почему так волнует нас ее таинственный голос, всегда безответный и одинокий? Особенно приятна ее призывная песня в чистом сосновом бору ранним утром, когда роса еще не сошла и в лесу пахнет свежей хвоей.
Издавна бытует в народе поверье: если спросить у кукушки, сколько человеку осталось жить на свете, она прокукует столько раз, сколько человеку назначено. Вспоминаю, как однажды в лесу наблюдал за маленькой девочкой. Она звонко спрашивала: «Кукушечка, кукушечка, скажи, пожалуйста, сколько лет мне жить?» Спрятавшись за кустом, она с улыбкой зажимала пальчики: один, два, три… И когда голос кукушки оборвался, она весело захлопала в ладоши и запрыгала от радости, что жить ей еще целых три года…
Но вот моя встреча с загадочной птицей обернулась неожиданной стороной. Шла телевизионная передача о жизни птиц. Я был обескуражен тем, что увидел в бесстрастных документальных кадрах фильма.
Все мы знаем, что кукушка гнезда не вьет, а подкладывает яйца в гнезда других птиц. И вот кинолента открывала потрясающие подробности, о которых я не знал и ведать не ведал. Не веря своим глазам, я с огорчением наблюдал, как вылупившийся крупный кукушонок с квадратной и голой головой на жилистой и тоже голой шее настойчиво и безжалостно выталкивал из гнезда подлинных хозяев — крохотных птенчиков камышовки. Птенцы тревожно и беспомощно копошились в тесном гнезде, кажется, даже упирались, но кукушонок с жестоким упрямством спиной поддевал их и вытеснял. Один за другим птенцы падали в воду — потому что камышовка вьет гнездо в уединенных болотистых местах над водой, — падали и погибали. Сам же урод кукушонок, закончив страшную свою работу, расселся в гнезде хозяином и поднял кверху ненасытный свой зев — кормите!
Подчиняясь вечному инстинкту материнства, обманутая птичка-мама, не замечая пропажи своих деток, кормила прожорливого приемыша. А тот, подрастая, день ото дня стал сначала вдвое, а потом и вчетверо больше своей кормилицы и неустанно капризно требовал пищи.