Судно уходило.
— Да куда же ты уходишь? — со слезливым гневом прохрипел чей-то голос вослед уходящему судну.
— Эй вы! Люди там! — хрипел, как пьяный, потрясая кулаками вслед судну, огромный когда-то кок Кувадло. — Вы люди там или звери? Здесь же вот умирают, куда же вы идете?
— Остановитесь! — надрывая глотку и последние силы, сипел кто-то в гуще людей у борта, но сиплый крик его был слышен не дальше пяти метров.
— Что б вы туда не дошли, а назад не вернулись! — хрипел кто-то другой.
Выпускаемые сперва через полминуты ракеты стали выпускать через минуту. Судно явно уходило, не видя ни ракет, ни «Юга».
На палубе поднялись сиплый вой отчаяния, проклятия и стоны. На лицах, изуродованных страшным оскалом зубов, корчились гримасы плача и гнева. Люди хрипло кричали, махали руками и, казалось, готовы были вот-вот выскочить за борт и догонять судно вплавь. Будь в это время на «Юге» дальнобойное орудие, из него в этот момент непременно открыли бы по уходящему судну огонь.
Рассвет охватывал все больший и больший простор океана. На палубе стало совершенно светло.
На уходящем судне опять, видно, начали подбрасывать уголь в топки, потому что из трубы его повалил густой, бесформенным облаком заволакивающий судно дым.
Эта случайная дымовая завеса стала на время немым антрактом между двумя действиями неподдельной драмы пятидесяти четырех человек. Первое действие этой драмы было уже известно. За дымовой завесой, как за декорацией, таилось второе действие с двумя предполагаемыми вариантами: по одному варианту это могла быть дальнейшая, более мучительно ощущаемая после всего происшедшего медленная смерть, о чем страшно было думать, а по другому — вдруг ставшая прекрасной жизнь.
Стиснув зубы и как бы по уговору умолкнув, люди неотрывно следили переставшими мигать глазами за пригибающимся к океану дымом.
Может быть, минуту, может, полторы тянулась дымовая завеса за судном, но людям «Юга» казалось, что она тянется бесконечно, что за дымом давно уже нет никакого судна, что по океану ползет только, как марево, один дым.
«Чет или нечет? Чет или нечет?» — беззвучно и молниеносно мигало в до безумия напряженных мозгах.
Буквально безумным не было на судне в этот момент ни одного человека, но если бы рассеявшаяся дымовая завеса открыла вдруг по-прежнему уходящее судно, то за борт вслед за ним друг за другом выскочило бы, пожалуй, не меньше половины людей. Когда отползший немного влево дым открыл опять контуры уже довольно далеко ушедшего судна, все вдруг увидели, что оно стоит не кормой к «Югу», как следовало бы ожидать, а левым бортом.
«Случайное это положение или неслучайное? Идет судно или стоит на месте? Кажется это или не кажется?» — промелькнуло в десятках голов при виде стоящего поперек своего курса судна.
Прошло несколько томительных секунд, и все, наконец, стало ясно. Огибая дугу, судно поворачивалось носом к «Югу» — оно увидело сигналы «Юга».
Многие, вспоминая потом этот момент, говорили, что они в это время, катаясь на палубе и на трюмах, рыдали и плакали от радости, как дети. В том, что многие в этот момент могли рыдать и плакать, сомневаться, конечно, нельзя было. Ведь так огромно было счастье от завиденного вдруг спасения. Но вряд ли кто, видя этих людей в тот момент, когда они плакали, сказал бы, что они действительно плачут. Их мумиеподобные с ощеренными зубами и немигающими бельмоподобными огромными глазами лица изображали во время этого плача все, что угодно, но только не плач. Из огромных глаз их не выступало ни одной слезы, а лица в плаче кривились в страшный нелюдской хохот. Они живо что-то лопотали шелестящими языками, и хриплый с присвистом лопот их был похож, скорее, не на говор людей, а на непонятный лай человекообразных существ.
Через полчаса приблизительно метрах в тридцати от «Юга» застопорил свою машину английский пароход «Мери Родсгер».
Около десятка биноклей щупали нас с разных мест палубы «Мери Родсгер».
Как только прекратилось движение винта позади парохода, с капитанского мостика «Мери Родсгер» крикнули на «Юг» в мегафон (по-английски, конечно):
— Чего вы хотите? В чем дело?
— Мы потерпели аварию!.. У нас нет провизии!..
— Зайдите, пожалуйста, к нам на палубу, — не прокричал, а, скорее, прохрипел тоже в мегафон капитан «Юга» по-английски, но вряд ли его понял и расслышал кто на «Мери Родсгер».
Когда разговор на мостике оборвался, с разных мест палубы «Юга» вдруг на всевозможных языках раздались хриплые и шипящие крики: «Дайте нам хлеба!», «Дайте закурить!»
Вид людей на «Юге» говорил англичанам, вероятно, больше, чем их слова. Минут через пять к штормовому трапу «Юга» подплывала шлюпка со старшим помощником с «Мери Родсгер», а еще через пару минут он говорил уже с капитаном. Разговаривая с капитаном, он время от времени больше, казалось, с опасением, чем с удивлением посматривал в сторону недалеко стоящей и пожирающей его голодными глазами команды. Вид небритых, явно потерявших человеческий облик людей, по-видимому, пугал его.
Разговор капитана со старшим помощником «Мери Родсгер» длился минут пять. Из отрывочных переводов на русский язык этого разговора команде стало известно, что «Мери Родсгер» — рефрижераторное судно, идущее из Австралии в Англию с мясом. Необходимую провизию для команды немедленно доставят на «Юг» и даже приготовят пищу. Команда «Мери Родсгер» сама подаст на «Юг» концы, и «Юг» будет взят на буксир до Адена.
Теперь уже было ясно: мы спасены.
Через полчаса после визита старшего помощника с «Мери Родсгер» «Юг» шел уже на буксире у «Мери Родсгер», а еще через четверть часа вся команда «Юга», сидя на трюмах, отпивала небольшими глотками из японских чашек душистый кофе с консервированным молоком, но без сухарей и без хлеба. И на кухне, и у штурвала «Юга» под общим присмотром второго помощника работали люди с «Мери Родсгер».
Англичане передали команде «Юга» табак, папиросы и сигары. Сидя после кофе на трюмах, люди, блаженно улыбаясь, курили подаренные им папиросы. Редко кто выкурил первый раз целую папиросу. Большинство от двух-трех слабых затяжек пьянели и сейчас же, притушив драгоценную папиросу, пьяно валились на постель.
Через три часа после кофе всем людям «Юга» выдали по небольшой тарелке жирного бульона с сухарями, через два часа — кофе с сухарями, а еще через три часа — опять бульон с сухарями. Сухарей выдавалось каждый раз не больше 50 грамм на человека.
На второй день, не меняя времени выдачи пищи, порции были удвоены, еда была разнообразнее, но всё же это было каплей в море по сравнению с тем, что мы могли проглотить, если бы нас не держали в стороне от провизии. Только на пятый день мы стали есть нормальными порциями пишу, приготовленную уже нашим коком, но без увеличения порции сверх нормальной потребности для нормального здорового человека.
Приблизительно отъелись мы и перестали чувствовать голод только через три недели. Даже прибавивши против прежнего нормального веса по четыре килограмма, мы все еще чувствовали временами адский аппетит, все еще ели что попало со вкусом и без разбора.
Второй помощник с «Мери Родсгер», не старый ещё, веселый и общительный человек, пробыл на «Юге» почти сутки. Сутки пробыли с ним два рулевых матроса и около двух суток кок.
От общительного второго помощника и матросов «Мери Родсгер» мы узнали, что в войну было втянуто уже не менее полмира и что нам уже в Одессу не попасть. Оказалось, что Турция тоже объявила России и всем державам Антанты войну и что проходы в Черное море для нас уже закрыты.
— А как с «Эмденом»? Что слышали и что знаете вы об «Эмдене»? Был ли в Индийском океане «Эмден»? — допытывались мы, жадно ловя каждое слово троих людей, так много знавших о том мире, который был далеко от нас все эти дни.
Из ответов второго помощника и матросов с «Мери Родсгер» мы узнали, что «Эмден» действительно потопил не одно судно воюющих против Германии держав и что только недавно австралийский крейсер «Сидней» потопил его в Южном полушарии между рифами группы островов Кокос-Айленд в Индийском океане.
Когда спустя сутки второй помощник и матросы с «Мери Родсгер» вернулись на своё судно, вахты у рулевого аппарата стали нести, чередуясь через час, рулевые «Юга». Через двое суток зажжен был один из котлов, и кочегары стали ходить на пока двухчасовые вахты. На третью ночь после встречи с «Мери Родсгер» на «Юге» светились уже электрические лампочки, а на палубе и в помещениях для команды зашевелились как бы оживающие после тяжелой болезни люди.
Не по дням даже, а по часам и минутам мы возвращались к жизни. Учитывая то, что нам предстоял ремонт и то, что путь нам в Одессу был закрыт, мы не загадывали о будущем. Мы жили ближайшими днями и всласть думали о еде, которая с каждым днем становилась для нас доступнее, и о прочих мелких, но теперь очень значительных удовольствиях, которые ждали нас впереди в каждом порту.
На третьи сутки после нашего плавания на буксире мы зашли в Аден и вместе с «Мери Родсгер» отдали на рейде якорь. Минут через двадцать с «Мери Родсгер» приехали на «Юг» старший и второй помощники: старший затем, чтобы капитан «Юга» рассчитался за буксирование и провизию, а второй — просто навестить команду «Юга».
Угощая команду привезенными с «Мери Родсгер» сигарами, второй помощник расспрашивал команду на английском и немецком языках о её самочувствии, а команда «Юга» расспрашивала помощника о том, как приобрести в Адене табак, коньяк, прочие напитки.
Во время оживленного разговора между помощником и командой не знающий ни одного языка матрос Лямин попросил вдруг кочегара Ляроша, чтобы тот спросил у помощника, не знает ли тот случайно Квебба.
Услыхав просьбу Лямина, стоявшие возле Ляроша матросы и кочегары ухватились за предложение Лямина и тоже насели на Ляроша, чтобы он спросил помощника о Квеббе.
Уступая просьбе команды, Лярош перевел свой разговор с помощником на Квебба.
Услыхав фамилию Квебб, помощник стал вдруг серьезным и замкнутым, ответов на вопросы Ляроша почти не давал, а время от времени стал задавать Лярошу короткие вопросы о Квеббе сам. Когда один из матросов по просьбе Ляроша принес помощнику бутылку и написанную Квеббом записку, помощник прочитал ее внимательно раза два, засмеялся и, наконец, возвращая записку Лярошу, сказал:
— Ну, это знаете, интереснее даже, чем в другом романе… Это прямо таки необычайно. Я об этом, по приходе в Англию, непременно сообщу в газету.
— Обязательно.
— А все-таки, как же, мистер Джекобс, с Квеббом? Знали вы его или нет? — начал опять допытываться у второго помощника Лярош.
— Знал ли я Квебба? Лично, друзья, Квебба я не знал. Не служил с ним. Но я хорошо знаю, что какой-то кочегар Квебб организовал около года тому назад стачку кочегаров в Сиднее. Благодаря этой стачке ни одно судно за неделю не вышло из Сиднея. Верховный суд в Сиднее приговорил за это Квебба к трем годам каторжных работ. Через три месяца пребывания на каторге Квебб бежал и сейчас если не умер ещё, не пойман, то, вероятно, где-нибудь плавает… Конечно, под другой фамилией.
— Молодец, Квебб! — с веселой ноткой в голосе выкрикнул один из кочегаров, понимающий немного английский язык. При последних словах кочегара на «Мери Родсгер» раздался гудок, и второй помощник поспешно стал прощаться с командой. Прощаясь, он сказал Лярошу:
— Очень жаль, что нет возможности поговорить о Квеббе подробнее, но я обещаю вам, что если узнаю еще что-нибудь о Квеббе, то напишу вам… А если встречу когда-нибудь Квебба, то и ему скажу, чтобы он тоже написал вам.
— До свидания!
— До свидания!
Минут через двадцать «Мери Родсгер» ушла из Адена по направлению к Суэцу. Она везла в Англию замороженное мясо из австралийских быков и овец для подкормки тех сотен тысяч людей, которых превращали, в свою очередь, не на бойне, а на берегах Марны в сотни тысяч тонн человеческого мяса немецкие снаряды.
17
Радио из Адена дало знать русским консульствам и послам в Суэце, Порт-Саиде, Каире, Александрии, Риме, Марселе и других городах о том, что уже вычеркнутое из списка судов торгового флота России судно «Юг» нашлось, и что его, починив, с успехом можно еще использовать в мировой войне.
Через двое суток из Джибутти пришел катер «Сена», отбуксировал нас в Суэц, а из Суэца по каналу нас провели в Порт-Саид.
Простояв трое суток в Порт-Саиде, мы на буксире направились в Геную. Прибыв в Геную почти в конце декабря и отгрузив в пакгаузы часть чая, мы стали в один из генуэзских сухих доков на ремонт.
На ремонте в Генуе простояли две недели. За эти две недели через русских эмигрантов мы узнали об истинных причинах войны, о наших поражениях на фронтах и о том, что война эта неминуемо приведет рабочий класс к социальной революции.
После ремонта направились в Архангельск.
Эмигранты — члены РСДП(б) — обильно снабдили нас социал-демократической литературой, которую команда изучала весь путь от Генуи до Архангельска.
В Архангельске после тщательного таможенного и жандармского обысков мы через знакомых матросов и кочегаров спустили по частям доверенную нам литературу в те руки, для которых она предназначалась.
Отгрузив чай и погрузив пшеницу, мы, имея уже радиостанцию и радиста, через три недели вышли в Лондон.
Отгрузив там пшеницу, направились в Александрию за хлопком. Погрузив хлопок, опять пошли в Архангельск.
За три года войны мы избороздили земной шар во всех возможных направлениях. Мы ходили под русским флагом, но часто перебрасывали из одного конца земного шара в другой грузы, принадлежащие нашим тогдашним союзникам. Покинув Архангельск в апреле, вновь возвращались в него только в декабре или январе. Идя в какой-нибудь порт, мы никогда не знали, в какой порт, в какую часть земного шара опять попадем из этого порта. Выйдя из Сан-Франциско, например, во Владивосток, мы не знали, что из Владивостока попадем в Марсель. Придя в Марсель, не знали, что из Марселя направимся в Рио-де-Жанейро, а придя в Рио-де-Жанейро, не знали, что попадем в Нью-Йорк, из Нью-Йорка в Архангельск или в какой-нибудь порт Англии или Франции.
Пересекая какой-нибудь океан, мы иногда неделями не видели берегов. Блуждая в просторах океанов среди водяных гор или изнывая на тихой глади вод от зноя и штиля, мы страстно жаждали поскорее добраться до земли, чтобы отдохнуть в шуме её городов, в толкотне и сутолоке их уличного движения. Но добравшись до городов, окунувшись в вонь, грязь и нищету их бытия, страстно рвались обратно в широкие просторы морей, чтобы не знать, не видеть и не ощущать убожества и несовершенства человеческой жизни, не видеть, как страшно, в мнимом величии своем, человек бывает гадок, подл и низок.
Почти три года день и ночь, зимой и летом, в бурю, в мороз и жару мы неустанно ползали по земному шару, передвигая из одного конца в другой горы снарядов, оружия, разных предметов военного обихода и целые полки пушечного мяса.
Скованные законами военного времени, мы как солдаты служили делу войны, ненавидя её и тех, конечно, кто её затеял. Куда бы мы ни пришли, будь то даже нейтральный порт Барселона, Роттердам или Кадис, — всюду люди служили войне, всюду все занято было войною.
Большой и прекрасный мир, который мы знали по описаниям и который видели до войны воочию, после трех лет скитаний по нему превратился для нас не больше, как в очень большую грязную деревню, которая попала на время в руки пьяных от крови бандитов.
Плавая большею частью в теплых морях, мы часто и зимой и осенью по нашим числам видели на земле вёсны. Вёсны эти были прекрасны, но та культурно-политическая слякоть, которая царила в то время над миром, мешала нам видеть эти вёсны.
Нам казалось иногда, что рейсу нашему никогда не будет конца, что мы как никогда медленно плывем. Это был самый длинный, но зато и последний уже наш рейс на «Юге». Когда мы пришли в Лондон, нас без предупреждения и без всяких объяснений не совсем вежливо всех, кроме администрации, интернировали, сперва поместили в какую-то казарму, а потом среди ночи отвезли под конвоем на какую-то баржу. На этой барже мы, к общей нашей радости, застали уже команды с разных судов Добровольного флота, очутившихся во время Октябрьской революции в Англии.