Только вернувшийся с вахты вечный скептик Бородин, выслушав новые предположения об исчезновении индуса, подумав немного, спокойно заметил:
— Чепуха все это… Если бы была лунная ночь, то это могло еще быть, а луны ведь нет уже несколько ночей… Лунатики бродят при луне только.
Это спокойное и авторитетное заявление Бородина как бы отрезвило всех от возбуждения и опять повергло в бестолковщину и путаницу прежних никого не удовлетворяющих предположений. Олафа за то, что так неожиданно подвел всех, на все корки, как водится, выругали.
На третий день по исчезновению индуса, когда третья и первая вахты после обеда валялись на койках, в кубрик вошел вдруг с широко осклабленной и вымазанной углем рожей кочегар из второй вахты Акулов.
— Лежите? — широко улыбаясь и интригующе обводя всех глазами, спросил он у лежавших.
— Лежим, а тебе что? — спросил у Акулова, ни о чем не догадываясь, кто-то с койки.
— Нашелся, шельма, — не меняя застывшей улыбки на лице, заявил вдруг Акулов.
— Нашелся?! Кто нашелся? — заговорили сразу несколько человек, смутно догадываясь, в чем дело, и почти все лежавшие и дремавшие на койках люди поднялись с мест.
— Нашелся индус, шельма, — продолжал широко улыбаться Акулов.
Кочегары в чем были повскакивали с мест и тесным кольцом обступили грязного и мокрого Акулова.
— Где нашелся?… Что ты мелешь?… Какой индус?… Да врешь ты!.. Где он? — кричали все разом, напирая со всех сторон на Акулова.
— На котлах, — невинно обводя всех счастливыми глазами, сообщал Акулов.
— На котлах?! Да чего его черт понес на котлы?
— Он живой?
— Повесился?
— Живой…
— Да где он? Говори, где он?… Что ты тянешь, как… — нетерпеливо и сердито крикнул кто-то Акулову.
— Где он?… А сидит сейчас на четвертом номере трюма.
— На четвертом номере?!
Дальнейшего ответа от Акулова кочегары ждать не стали и густой лавой двинули в одних исподниках на шканцы к четвертому номеру трюма.
Такой необыкновенный и очень торопливый бег толпы человек в двенадцать не мог остаться незамеченным на палубе. Все, кто был на палубе и на мостике, видя почти взапуски бегущих к шанцам кочегаров, не мог, конечно, удержаться, чтобы не крикнуть вдогонку: «Эй! Куда вы?». На крик «Куда вы?», кочегары, естественно, отвечали на бегу: «К индусу! Индус нашелся!» и сами перли дальше. Через минуту все на судне толпились у совершенно пустого четвертого номера трюма, с недоумением о чем-то спрашивая друг у друга, что-то друг другу разъясняя, кого-то ругая, плюясь и дико гогоча. Вся история с объявившимся на котлах индусом оказалась не больше, как артистически «отлитой» Акуловым «пушкой». За «пушку» эту, по распоряжению капитана, Акулова на один рубль оштрафовали. После «вылитой» Акуловым о найденном индусе «пушки» интерес у команды к исчезнувшему индусу почти моментально исчез, и говорить о нем стали очень редко и с неохотой, А когда невзначай и начинал кто вспоминать о нем, то его вдруг резко и сердито обрывали:
— Да брось ты к чертовой матери своего индуса!.. Еще не надоело говорить о нем?
5
Мы были в океане уже девятые сутки. Девятые сутки по выходу из Сингапура нас, за исключением встречи с «Томском», ничего извне не тревожило, и мы к этому состоянию внешнего спокойствия после всех тревожных и напрасных ожиданий начали понемногу привыкать.
По создавшейся в первые дни привычке мы по-прежнему смотрели во все стороны горизонта, но теперь в этом смотрении не было уже прежнего беспокойного ожидания увидеть где-нибудь дымок на горизонте или огонек ночью. Прежнего беспокойства о конечной судьбе нашего плавания тоже уже не было. И дни и ночи в служебной и в неслужебной жизни судна текли как будто нормально.
О том, что движемся вперед по пустынному океану, мы знали не по движению судна (в океане это движение незаметно), а по стрелке счетчика пройденных миль на лаге и по счетчику оборотов главной машины. Потому что мы шли не своим обычным курсом, и потому что мы шли в той части океана, где обычно суда не ходят, нам казалось иногда, что плывем по совсем новому неведомому океану и что берегов у этого океана, возможно, не будет.
Из состояния покоя и сравнительного душевного равновесия вышла команда в ночь на десятые сутки плаванья. Ровно в час ночи, когда первая вахта легла, помывшись, спать, с бака раздалось вдруг три коротких звука рожка. Эти три звука рожка означали, что «впередсмотрящий» на баке заметил по носу огонь.
В другое время на такой сигнал редко кто из команды обратил бы внимание, но сейчас, после стольких дней одинокого и притом такого секретного плавания в пустынной части океана этот сигнал в несколько секунд поднял почти всю команду на ноги, и не больше как через минуту вся команда теснилась уже на баке.
Очень редко по носу чуть-чуть заметно и почти неподвижно светился небольшой желтый огонек.
Через минуту после сигнала с бака с мостика протелеграфировали в машину «стоп», и машина остановилась. Еще через полминуты она дала задний ход и опять остановилась. На судне стало тихо, как никогда за девять суток плавания. Единственным звуком, нарушающим сонную тишину вокруг судна, была изливающаяся за борт по отливной трубе вода из конденсатора. Стоящие люди на баке переговаривались тихо. Так же негромко, но четко в ночной тишине переговаривались о чем-то в темноте на мостике капитан и его помощники. Минуты через две после остановки на баке стало слышно, как старший помощник крикнул в рупор:
— В машине! Передайте в кочегарку, чтобы там не подбрасывали угля в топки и не шевелили!
И опять на палубе стало тихо и тревожно.
Минут через пять после остановки и после напряженного внимания массы устремленных на огонь глаз всем стало видно, что огонь приближается.
С мостика в бинокль, как говорили потом, было хорошо видно даже не один огонь, а два. Очевидно, навстречу нам или наискось немного шло какое-то судно.
Долго рассуждать о том, приятную или неприятную встречу сулило нам это судно, в нашем положении было рискованно. Как только стало очевидным, что судно к нам приближается, старший помощник крикнул матросу пойти посмотреть «сколько на лаге», и сейчас же крикнул в машину через рупор:
— Давайте полный ход, но передайте в кочегарку, чтобы не подбрасывали в топки свежего угля!
Что ответили старшему помощнику из машины, нам, конечно, не слышно было, но мы слышали, как старший помощник опять крикнул в рупор:
— Будем идти пока тем паром, что есть, а потом я скажу вам!.. Подломать легонько можно!..
Вслед за этим мы услышали, как тихо дрогнул корпус судна и зашумела рассекаемая носом судна вода под баком.
Мы не на всех парах, а с тем паром, какой был в котлах, немного уходили влево от нашего курса.
Минут через пять после поворота с мостика опять крикнули в машину:
— Можно подбросить угля в топки и пошевелить!
Минут через десять огонек по носу начал оставаться вправо по корме, а ещё через пять исчез и совершенно растаял в сумраке ночи над безмолвным океаном. К лучшему или к худшему было то, что мы не встретились тогда с этим путником на непроторенном пути в океане, для нас осталось, конечно, неизвестным. Пройдя минут двадцать влево от своего курса, мы опять выровнялись и пошли по прежнему курсу.
Этот случай свидетельствовал о том, что океан, даже в этом месте, не так уж безлюден, и предусмотрительность на судне должна по-прежнему оставаться неослабной.
Днем, делая разные предположения о встречном судне, мы опять, как и в первые дни, начали внимательно и тщательно следить за горизонтом и не без основания уже опасаться того, что даже здесь можно наскочить на приятную или неприятную встречу с каким-нибудь судном. Приблизительно в четвертом часу этого же дня на палубе произошло одно маленькое событие, не имеющее, впрочем, никакого отношения к рейсу «Юга», но характерное тем, что о нем часто потом вспоминали и воспоминание это иногда веселило команду.
На «Юге», как я упоминал уже выше, кроме незадачливого пассажира-индуса были ещё такие «пассажиры», как попугаи, макаки и мангуст. И мангуст, и макаки, когда хозяева их были на вахтах, помещались в ничем не занятом помещении возле кубрика кочегаров. В свободное от вахт время и кочегары, и матросы выводили макак на палубу, привязывали, и здесь макаки резвились, дрались, искали друг у друга вшей, не сидя «сложа руки» ни одной минуты.
Освободившись от вахты, кочегар Бердник тоже выводил на палубу своего мангуста и привязывал его у поручня трапа. Сюда же дневальный Лаврук выводил из кубрика и своего Яшку, совсем молоденького и очень наивного ещё самца-макаку.
Первый раз, когда мангуст и Яшка очутились вместе, они старались держаться поодаль и как бы не замечая друг друга, но потом постепенно начали заигрывать друг с другом. Как это ни странно, но первое поползновение к заигрыванию сделал не непоседливый Яшка, а более спокойный и уравновешенный мангуст. Молодой, робкий и мало ещё видавший мир Яшка от заигрываний мангуста сперва увиливал, но потом привык, и когда его выводили на палубу вместе с мангустом, он охотно играл, кувыркался, боролся с ним.
Однажды во время обеда, когда на третье блюдо была бабка со сладким сиропом, один из кочегаров налил в пустую жестяную банку остаток этого сиропа и предложил Яшке. Яшка сироп этот охотно выпил, а спустя недолгое время начал выкидывать такие коленца, которые казались несвойственными даже для макаки.
Сперва он весело и резво прыгал и пищал, потом кувыркался, а затем ни с того ни с сего начал озлобленно и на всех без разбору лезть, ощерив зубы, в драку.
Обступившие Яшку кочегары терялись в догадках: «С ума сошел Яшка или белены объелся?»
Догадался о том, что делается с Яшкой, тот кочегар, который угостил его сиропом. Догадался, заметив у Яшки совсем осоловелые, точь-в-точь, как у очень редко пьющего мужика, глаза. Яшка опьянел от ложки разбавленного красным вином сиропа.
Досыта позлившись и напрыгавшись, Яшка, наконец, обессиленно свалился под трапом на палубу. Когда один из кочегаров начал подкладывать ему под голову кусочек пакли, тот только чуть-чуть глаза вскинул на кочегара, но головы не повернул и ни одного движения ни рукой, ни ногой не сделал.
После этого случая каждый раз, когда на сладкое был винный сироп, Яшку спаивали, дразнили. Он комично рвался в драку, а потом бессильно падал на палубу и засыпал. В описываемый мною день, когда вся третья вахта сидела на трюме и пила чай, Бердник вывел по обыкновению на палубу своего мангуста и присоединил к Яшке. Так как нового в игре Яшки с мангустом было лишь то, что становящийся каждый день сильнее и ловчее Яшка всё чаще осиливал и таскал иногда за хвост мангуста, то команда на ту возню, которую подняли возле трапа мангуст и Яшка, не обратила внимания. Яшка и мангуст кувыркались, а команда пила чай и вела свои обычные разговоры. На новый, никем не предвиденный вариант в игре Яшки и мангуста указал нам проходивший мимо на бак боцман.
Видавший виды боцман, остановившись возле трюма и глядя с улыбкою на мангуста и Яшку, сказал нам:
— А вы видите, что делается?
Когда мы, прервав разговор, повернули головы в ту сторону, куда глядел улыбающийся боцман, то увидели, как Яшка, ухватив за хвост не на шутку испуганного мангуста, напрягал все свои силы, чтобы сделать его своею супругою.
О том, что мангуст был особой женского пола, мы, как и сам Бердник, не знали и не интересовались этим. Заметил это и не преминул воспользоваться этим Яшка.
От разрывающего внутренности хохота вылегли на трюме и на палубе все, кроме самого хозяина мангуста — Бердника.
Вышедший на шум из кубрика Бердник, увидев сцену между Яшкой и мангустом, не только ни разу не улыбнулся, а даже как-то по-особенному скорбно насупился и молча стал глядеть на Яшку и новоявленную девицу — мангуста.
Поза появившегося Бердника еще более расширила волну неудержимого хохота. Кое-кто из команды буквально катался по палубе, хохоча до слез. Это был небывалый для многих в жизни хохот. Я не помню, чтобы до и после этого не только на «Юге», а и вообще где-нибудь так дико и неудержимо смеялись люди. Когда вскоре после этого случая настали на «Юге» не совсем веселые дни, многие, вспоминая те минуты, говорили, что хохотали мы тогда не даром и что хохот этот предвещал, дескать, нехорошее. Говорилось это как будто и не всерьез, а всё же не раз и не одним человеком.
6
Немного больше чем через сутки после встречи с неизвестным судном, как раз в тот момент, когда все было так тихо и спокойно и менее всего чего-то ожидали, случилось именно то, что надолго и резко изменило жизнь на «Юге».
Был исход четвертого часа утра. На судне было еще по-ночному тихо, и только изредка в тишине слышно было, как в кочегарке звякали то закрываемые, то открываемые дверцы топок котлов или лязгали лопаты о железные плиты в кочегарке.
Третья вахта, ожидая «склянок», стояла у левого борта, позевывала после сна и курила, сплевывая за борт. На мостике глухо и размеренно топали ступни вахтенного помощника. Было такое состояние, когда находящиеся на палубе люди менее всего думали о том, где они находятся, а еще менее о том, чтобы ожидать чего-нибудь извне. Так было сонно и предутренне тихо на палубе.
И вдруг в этой тишине, хотя глухо и очень отдаленно, раздался ясно услышанный всеми гул не то взрыва, не то пушечного выстрела. Из стоявших на палубе людей не оказалось, как после выяснилось, ни одного человека, не слышавшего этого короткого и глухого гула.
— Ты слышал?
— Вы слышите? — сразу же раздались негромкие и тревожные возгласы среди стоящих у борта людей.
— Где это?
— Как будто справа…
Люди от левого борта немедленно перебежали к правому.
Вахтенный помощник тоже, вероятно, услыхал этот гул, потому что сейчас же прозвонил в машину «стоп», и машина стала.
Дальше слышно было, как вахтенный матрос стучал в дверь каюты капитана.
От того, что машина остановила свое движение, на судне стало тихо, как в гробу. Легкий стук и звук человеческого голоса казались неестественно четкими и ненормальными в этой тишине. Чуть слышно хлюпалась сонная вода у борта корабля. Немая темень стлалась над безмолвным простором океана. Беззвучное усыпанное яркими звездами небо высоко висело над океаном.
Стараясь не только не говорить, а даже не дышать громко, мы ждали. И вдруг дождались.
Вправо от нашего курса, почти на траверсе, опять раздался одиночный, подобный орудийному, гул, и вновь наступила тишина, но ненадолго.
С мостика после ясно услышанного всеми гула раздался вдруг оклик капитана:
— На палубе?
— Есть на палубе! — откликнулся старшина третьей вахты.
— Вы слышали гул выстрела или разрыва?
— Да, слышали!
— С какой стороны вы его слышали?
— Прямо против нас с правой стороны!
— Так и есть… Правильно, значит, — уже негромко заговорил на мостике капитан к вахтенному помощнику.
Не прошло после этого и минуты, как с бака раздался пугливый выкрик до сих пор не подававшего признаков жизни впередсмотрящего:
— Огонь справа!
И в тот же момент мы уже увидели огонь, но не огонь далеко идущего судна, а огонь далеко начинающегося пожара в море.
Самого настоящего огня не видно было, заметно было очень далекое красноватое зарево с ничтожным пока радиусом освещения. Казалось, что где-то далеко за горизонтом только разгорается куль сырой соломы.
Было ясно, что в пустынном океане за тысячи миль от берегов случилась какая-то катастрофа, разыгрывается какая-то страшная драма.
На баке начали бить склянки. Третья вахта пошла в кочегарку, а через пару минут ее сменила на палубе вторая и уже разбуженные кочегары первой вахты, матросы и машинисты.
Полуодетые люди тревожно толпились у правого борта, пугливо смотрели на далекий пожар и, как будто боясь быть услышанными, негромко расспрашивали друг у друга о том, что случилось.