— Это огни святого Эльма, — ответил спокойно и без удивления Матисен.
— Огни святого Эльма? — почти разом воскликнуло несколько голосов.
— Какого Эльма?.. И почему «святого»?.. А что они значат?.. И из чего они? — посыпался целый ряд вопросов, не давая возможности Матисену отвечать.
Когда вопросы прекратились, Матисен по-прежнему спокойно ответил:
— Почему они зовутся огнями святого Эльма, я не знаю, но знаю, что так зовут их… Когда-то давно я читал об этом книжку…
— А из чего они? — допытывался кто-то.
— Тоже не знаю… Есть предположение, что от насыщенности электричеством воздуха.
— После грозы, наверно?
— Да… Но явление это толком еще не изучено.
— Ну и чудеса же, черт бы их побрал! — не унимался один из кочегаров.
— Расскажи дома, что видел такую штуку, так, пожалуй, и не поверят.
Зрелище было действительно незабываемым и от непривычки, пожалуй, даже жутким. Огромное судно среди непроницаемого мрака окутывающей его ночи казалось гигантским паникадилом или люстрой. Даже на верхушках мачт над клотиками, где чуть вытыкались острия громоотводов, бесшумно пламенели магические язычки чудесного света.
Никакая в мире картина художника, никакое кино и электроискусство не в состоянии передать всей прелести и оригинальности этого явления.
Минут через тридцать от начала явления огоньки вдруг, как бы сжимаемые густым мраком ночи, начали уменьшаться, таять и, наконец, совсем потухли. Жуткая неприветная темень обступила со всех сторон корабль, и лишь против палуб да в коридорах без миганья остались светить желтым убогим светом электрические лампочки.
К судну с севера опять двигалась туча, часто била молния и опять гремел далекий гром. Спать на мокрой палубе нельзя было, и вся команда перебралась в кубрики, ставшие неожиданно шумными. Ночью опять лил ливень, а утром дул легкий ветер по направлению к северу. Часов в десять дня, когда вновь начали показываться небольшие тучи, капитан приказал загородить дощатыми порогами коридор под эспардеком. Когда часа в два пошел ливень и первые потоки его смыли грязь с палубы, матросы закрыли у бортов все шпигаты, и на прове, и на шканцах быстро образовались озера чистой как слеза дождевой воды. Через заблаговременно открытые водопроводчиком трубы вся масса собранной на палубах воды ринулась в пустые цистерны для пресной воды, расположенные по днищу всего судна. Израсходованный за время хода от Сингапура ее запас неожиданно опять был пополнен.
Воды было вдоволь. Недоставало питания. Прошедший накануне косяк рыбы дразнил воображение команды, и поэтому каждый, кто подходил теперь к борту, считал своим долгом проверить, не движется ли опять где косяк рыбы. Так же внимательно и часто смотрели теперь все за борт на случай, не покажется ли где акула, но и акул тоже не видно было.
Тот, кто читал книжки о путешествиях в тропических морях, хорошо, наверное, помнит описания о том, как за всеми кораблями, идущими в этих морях, плывут всегда жадные акулы. Для людей, век не плававших не только в тропических морях, а даже никогда никаких морей не видевших, достоверность таких описаний остаётся, конечно, вне всяких подозрений. Но для моряков, годами плавающих в тропиках, описания эти кажутся и наивными и недобросовестными. Тот, кто плавал в тропиках, знает, что можно сделать один, два, даже три рейса по Красному морю, Индийскому океану, по Восточно- и Южно-Китайскому морям и ни разу не увидеть ни одной акулы.
Акулы появляются у судов неожиданно, плывут некоторое время, часто вместе с дельфинами около носа судна и без видимой причины, опять уходят от судна в море.
В 1911 году, когда в Красном море на пароходе Добровольного флота «Владимир» среди турецких солдат свирепствовала азиатская холера, за пароходом действительно несколько дней шли табуны акул до самого Суэца.
Направляемые турецким правительством из Аравии на войну в Триполи солдаты умирали на палубе «Владимира» ежедневно десятками. Умерших днем кое-как зашивали в брезент и с колосниками на ногах выбрасывали за борт. Но умерших ночью выбрасывали за борт свои же товарищи в чем они были, и эти люди, очевидно, становились обильной пищей для акул.
Команда «Юга» видела акул в этот рейс всего лишь один раз за островом Сокотрой на пути к Цейлону. От Владивостока и до Сингапура и от Сингапура до места аварии «Юга» на протяжении многих недель пребывания в море акулы не встречались.
Акула, как известно, животное несъедобное, но в нашем положении с этим не считались, мы хорошо знали, во-первых, что съедобность того или иного животного условна, а во-вторых, что всякая нужда меняет не только вкусы, а и законы. Для нас важно было поймать сперва акулу, а о том, для кого она будет съедобной, а для кого нет, мы пока не думали.
Небольшой откованный машинистами железный двухконечный крючок давно висел на стенке возле матросского кубрика. К кольцу крючка был привязан тонкий стальной трос, способный выдерживать силу и тяжесть даже однотонного зверя.
10
Утром на четвертый день после начала дождей задул, наконец, тот ветер, который смог не только надуть кое-как парус, а и дать движение судну. Кочегары на шканцах в ходу вообще редкие гости, но когда начали распускать парус, туда, как на чужую территорию, собрались почти все кочегары и долго с любопытством, улыбками и веселыми словечками смотрели на не всегда плотно надутый парус. В рулевой рубке опять появились у штурвала матросы, на мостике вахтенные помощники, за кормой, то еле ворочаясь, то почти останавливаясь, протянулся длинный линь лага.
Со дня поднятия паруса началась новая эра жизни на судне. Мы начали, наконец, к чему-то двигаться. Двигались мы в первые дни крайне медленно: четверть мили, иногда полмили в час, но для нас и это было достижением. Ветер дул попутный, гнал он нас на север и со дня на день увеличивался. Бывшие неподвижными долгие недели воды океана начали постепенно зыбиться, но зыбкость эта была пока так незначительна, что на судне не ощущалось ни малейшей качки.
От того, что мы кое-как двигались, а ещё больше от сознания, что мы движемся, мы перестали понемногу думать об аварийности нашего положения, и нам уже казалось иногда, что все беды остались позади. Но это только казалось. Грубая действительность через некоторое время всегда старалась неожиданным образом напомнить нам, что аварийность не только не миновала, а ещё может даже усугубиться.
Кажется, на четвертые сутки нашего плавания на третьей палубе четвертого номера трюма, где помещались машинисты и камера холодильника, был обнаружен ночью запах дыма. Откуда шел запах, понять нельзя было, а самого дыма было не видно. Пожар на судне в море — явление не только страшное, а и нежелательное. В нашем же положении оно могло быть для нас губительным. Когда был обнаружен запах дыма, немедленно дали знать старшему помощнику и капитану. По приходе их в верхнем трюме были осмотрены все жилые и нежилые помещения, но ни малейших признаков того, откуда исходит этот запах, обнаружено не было.
Несмотря на позднее время, вся команда была на ногах и тревожно рыскала по всем помещениям, ища не видимого пока, но где-то явно существующего довольно грозного врага.
Осмотрев все, что можно было осмотреть, команда и администрация судна остановились, наконец, на палубе у трюма в полной нерешительности. Капитан, посоветовавшись о чем-то со старшим помощником, подозвал к себе трюмного матроса Гуськова.
— Какой там у тебя в трюме груз? — спросил он.
— Там ничего особенного, Эрнст Петрович, нет, — ответил Гуськов. — В самом нижнем трюме чай, в среднем трюме — тоже чай, и только возле чая в среднем трюме есть тюков двадцать обрезков мануфактуры.
— Откуда её погрузили?
— Из Сингапура.
— Куда она идет?
— До Порт-Саида.
— Откройте трюм и пробейте пожарную тревогу, — сказал капитан старшему помощнику.
Находившиеся матросы тут же бросились отбивать клинья от шин, которые обжимали брезенты над средним трюмом четвертого номера. Не дожидаясь колокольного сигнала на пожарную тревогу, часть находящейся у трюма команды бросилась по своим местам, а часть осталась у трюма, зная, что она, в случае чего, будет нужнее здесь, возле трюма, у самого места пожара, чем где-нибудь на баке или в кубрике. Через пол минуты после приказания капитана тревожно забил на баке колокол, а ещё через три минуты, когда был сдернут с трюма брезент и поднято несколько люков, оттуда повалил довольно густой едкий дым.
— Больше света! Давайте побольше люстр сюда! — крикнул капитан, и сейчас же сверху сквозь разобранные люки над верхним трюмом спустили вниз несколько переносных люстр.
Вырвавшийся из трюма дым черными клубами повалил на палубу.
Сквозь открытые в машинное отделение двери слышно было, как внизу в машине мощно чокал «Камерон» и на палубе била мощной струей из приготовленного шланга вода. Все было готово для борьбы с пожаром. Люди молча и напряженно ждали дальнейших распоряжений капитана, но он, как будто забыв о пожаре, спокойно смотрел в трюм, из которого валил дым. Старший помощник, заметив, наверное, тревожное состояние команды и сам волнуясь не менее её, не вытерпел и, подойдя к капитану, спросил:
— Всё готово, Эрнст Петрович, прикажете тушить?
Капитан все так же спокойно, не вынимая рук из карманов брюк, чуть повернув голову к старшему помощнику, ответил:
— А что вы будете тушить? В трюме ничего сейчас не видно. Пусть выйдет дым, и тогда посмотрим.
Через пару минут действительно вышел тот дым, который накопился, может, за несколько дней, и когда остался только тот дым, который шел от горящего предмета, капитан приказал трюмному спуститься с люстрой в трюм и обнаружить место пожара.
Спустившийся в трюм матрос Гуськов менее чем через минуту вылез из трюма и объявил, что в трюме тлеют тюки мануфактурных обрезков из Сингапура. Вооружившись шлангом, Гуськов в течение трех минут залил тюки, а ещё через четверть часа все они уже были на палубе.
Причина самовозгорания тюков, как объяснил потом команде третий помощник, заключалась в том, что они состояли из тесно спрессованных мелких мануфактурных обрезков шерсти и прочих тканей. Все обрезки, как и полагается всем мануфактурным тканям, были густо окрашены химическими красками. В трюме, борта которого частично были над водой и накалялись солнцем, стояла неимоверная жара. Вся совокупность этих причин и вызвала тот химический процесс, который закончился в конечном итоге самовозгоранием тюков. С места пожара команда расходилась весело настроенной, и хотя было еще темно, досыпать ночь никто не думал.
Кое-кто из старых кочегаров начал делиться воспоминанием о том, где и когда кто был свидетелем пожаров на судах и отчего происходили эти пожары.
Кочегар Уваров рассказал о пожаре на «Инженере Авдакове», случившемся во время шторма в Средиземном море.
Подлинная причина этого пожара осталась, конечно, невыясненной, но и администрация судна, и вся команда объяснили себе причину начавшегося в трюме пожара ни чем иным, как тем, что в каком-то из разбитых ящиков загорелись от трения друг о друга или от трения соседних коробочек погруженные в Петербурге спички. Об этом пожаре Уваров вспоминал с нескрываемым удовольствием.
Открыв трюм с горевшим грузом, команда начала немедленно заливать его водой. Когда огонь был потушен, принялись разбирать груз и всё негодное и попорченное выбрасывать за борт, а то, что уцелело, размещать опять в трюме. Работая около такого груза, как калоши, команда не преминула, конечно, в изобилии запастись ими. В общем акте о пожаре все эти калоши были списаны как погибшие во время пожара.
Добравшись до Константинополя, припрятанные калоши команда обменяла на берегу на золотые и серебряные турецкие лиры, французские франки и английские фунты стерлингов.
Вечером того же дня, когда случился пожар, мы пересекли путь Васко да Гамы, пройденный им по Индийскому океану на деревянных судах в 1498 году. 416 лет отделяло нас от этого исторического события. Когда третий помощник капитана сообщил нам мимоходом об этом, почти вся команда высыпала на палубу. Группируясь у фальшбортов на прове, команда начала внимательно смотреть на пустынный простор океана, как бы ища на нем те следы, которые оставили здесь 416 лет тому назад корабли Васко да Гамы.
Никаких следов на океане от кораблей Васко да Гамы, конечно же, не оказалось. Океан был таким же, как и четыре сотни лет тому назад, только техника да люди изменились за это время. По просьбе кочегара Бородина третий помощник капитана вкратце рассказал историю путешествия Васко да Гамы, историю открытия Америки и путешествия Магеллана.
Во время этой беседы, к удивлению третьего помощника и более грамотных матросов и кочегаров, выяснилось, что некоторые члены экипажа, имея за плечами не одно кругосветное плавание, не знали, между прочим, того, что земля — шар.
Вернувшись после беседы с командой к себе в каюту, третий помощник принес через несколько минут в матросский кубрик два разных экземпляра «Географии» и предложил грамотным матросам и кочегарам прочесть и разъяснить их команде.
На следующий день во время чтения «Географии» одним из кочегаров было внесено предложение соорудить глобус, нарисовать на нем все части света, океаны и обозначить на нем то место, где мы движемся по океану. Праздной и уставшей от бездействия командой это было принято почти единодушно. На утро следующего дня из дерева, проволоки и парусины общими усилиями начал сооружаться на метр в диаметре глобус. К вечеру он был уже плотно загрунтован белой краской, а на второй день кочегар Матисен, окруженный по-детски весёлой толпой кочегаров и матросов, осторожно с циркулем в руках размечал на глобусе меридианы и параллели. Приготовив затем в разных котелках разных цветов краску и вооружившись географическими картами, Матисен начал наводить на глобусе очертания материков, островов, морей и заливов. Через два дня упорной работы Матисена, к общему удовольствию всей команды, на палубе стоял огромный глобус, на котором четко был вычерчен третьим помощником весь путь «Юга» от Сингапура и до дня изготовления глобуса. Каждый день после того, как старший помощник «ловил» секстантом в 12 часов дня солнце и определял по нему и по хронометру местонахождение судна, третий помощник шел с циркулем в руках к глобусу и отмечал местонахождение судна на глобусе. Следя теперь за движением судна по глобусу, мы знали уже, что нам до линии, идущей от Коломбо до Суэца, надо одолеть ещё 500 километров. Идя в среднем по 30 километров в день, мы знали уже, что если не изменится или не утихнет муссон, то приблизительно через 17 дней мы будем невдалеке от острова Сокотра на пути судов, идущих из Азии в Европу и из Европы в Азию.
Изучая географию по книжкам, картам и глобусу, мы одновременно изучали и границы втянутых в войну держав. Как неимоверно далек теперь был от нас мир событий на земле!
То, что мы знали о событиях на земле после встречи с «Томском», давно отошло в область прошлого. Личная ежедневная тревога за свою судьбу, за свою жизнь почти совершенно выветрила из наших голов интерес к тому, чем жили на земле люди.
Знакомясь теперь по учебникам с теми территориями, которые занимали разные державы, мы стали горячо интересоваться вдруг тем, что творится сейчас на земле, которая казалась нам порой уже чем-то безнадежно отдаленным, как какой-нибудь её спутник вроде Луны.
Не зная тонкой политической игры держав, затеявших войну, причин и конечных целей войны, мы, не вдаваясь в предположения и длинные рассуждения о том, кто кому намнет бока, горячо интересовались, однако, тем, куда передвинутся те или иные границы, каких держав мы не застанем уже на земле вовсе и какие новые государства на земле за это время появятся. Мы часто находили теперь нелепым изменение нами первоначального курса с целью избежать встречи с «Эмденом». Мы изменили курс, чтобы не встретиться с враждебным нам «Эмденом», а за это время, пока мы болтались в море, на земле могло измениться все так, что «Эмден» из недруга давно мог стать уже нашим другом, а кто-нибудь из предполагаемых друзей — нашим врагом.
— Земля! Как мы любили ее в это время! Любили не за то, что на ней можно вволю достать хлеба, мяса и табака, а за то, что на ней были люди, ежедневно изменявшие ее облик и жизни людей на ней.
На четвертый день утром, после того, как мы соорудили глобус, перед нами неожиданно вырисовалось вдруг далеко на горизонте два близко расположенных друг от друга островка. Замеченные сперва вахтенным матросом в бинокль, они через пять минут стали центром внимания всей команды.