— Я полагаю, что мы спасем ее, — сказал доктор, — хотя опасаюсь за ее рассудок. Ночь решит все, — прибавил он хладнокровно.
— Я останусь при ней эту ночь, — сказала маркиза прерывающимся голосом.
Она села за стол и поспешно написала:
«Друг мой! Я теперь у госпожи Маласси. Она опасно больна, так что я считаю нужным остаться всю ночь при ней. Заезжайте за мной завтра утром.
Пепа».
— Отошлите эту записку моему мужу, — обратилась она к Вантюру, — я останусь здесь.
— Дело идет великолепно, — пробормотал Вантюр, выходя, — все отлично играют свои роли: доктор неподражаем, вдова больна хоть куда, а я, кажется, добросовестно исполняю предписания господина Шерубена.
Мнимый доктор, тот самый, который лечил Фернана Роше у Тюркуазы, прописал лекарство и через десять минут уехал, дав советы маркизе, как обращаться с пациенткой.
Мадам Маласси в продолжение ночи неподражаемо играла свою роль.
Часов около десяти, когда маркиза осталась одна, она, наконец, услышала ровное и спокойное дыхание, доказавшее, что больная заснула.
Маркиза немного успокоилась и невольно начала думать о человеке, которого она любила втайне, из-за которого в продолжение одной ночи перенесла столько душевных страданий… И этот человек так близко от нее.
Она знала, что Шерубен живет в третьем этаже этого дома и что окна его выходят в сад. Она встала, чтобы посмотреть, есть ли свет в его окнах, т. е. дома ли он.
В одном окне действительно виднелся свет, который в то время, как маркиза смотрела, перешел в другое окно. Маркиза с трепетом следила за этим светом.
Человек, которого она любила, был так близко от нее, а между тем они были разделены навеки. Эта мысль чуть не доводила ее до помешательства.
Но вдруг свет, за которым она следила с таким волнением, исчез.
Спустя некоторое время сердце маркизы сильно забилось: ей показалось, что она слышит в саду приближающиеся шаги.
Неужели это Шерубен?.. Но нет, как может человек в одиннадцать часов ночи решиться прийти к вдове, женщине одинокой…
Но между тем маркиза ясно увидела человеческую тень, приближавшуюся к дверям флигеля, и затем услышала мужские шаги по лестнице.
Сердце ее судорожно сжалось, и она чуть не лишилась чувств.
Дверь в спальню отворилась. Вошел человек… Это был Шерубен. Он как будто в нерешительности остановился на пороге.
— Маркиза, — прошептал он, кланяясь, — простите меня и позвольте оправдаться в таком дерзком посещении.
Маркиза, бледная как полотно, не отвечала ни слова.
— Я сейчас только приехал домой и, узнав, что госпожа Маласси опасно заболела, решился, несмотря на позднее время, навестить ее. Я не встретил никого из прислуги и поэтому явился сюда так неожиданно.
— Благодарю вас за ваше внимание к мадам Маласси, — — проговорила наконец маркиза, — положение ее, кажется, уже вне опасности, потому что, как видите, она спит, а сон есть верный знак облегчения.
— В таком случае позвольте мне удалиться, — сказал Шерубен, устремив на маркизу пытливый взгляд.
Она ничего не отвечала. Очарователь подошел к двери, но вдруг, как будто под влиянием внезапного решения, он обернулся и подошел к маркизе:
— Маркиза, я вам сейчас солгал.
— Вы солгали мне? — спросила маркиза, вздрогнув.
— Да, — сказал Шерубен, — решительно солгал, потому что не решался сказать правду. Маркиза, — продолжал он, — меня привело сюда желание более сильное, чем желание узнать о здоровье больной…
У маркизы от страха потемнело в глазах.
— Это желание… — продолжал Шерубен с грустною улыбкою на губах.
— Позвольте, — перебила его маркиза.
— Нет, выслушайте несчастного до конца. Через неделю я прощусь с Парижем, с Францией и даже с Европой.
— Как, вы уезжаете? — спросила испуганно маркиза.
— Я сын корсара, — продолжал очарователь, — я родился в просторе океана, на экваторе. Во мне нет ничего европейского, кроме имени, которое я получил от усыновившего меня человека. В душе я дикарь, сын тропического неба. Я приехал десять лет тому назад с намерением преобразиться в европейца, но я не мог победить в себе первобытного характера, не мог потушить в себе клокочущих страстей. Однажды я встретил женщину… я полюбил ее со всей страстью дикаря… но — увы!, — между мною и этой женщиной гробовая пропасть; пропасть эта добродетель… потому что она замужем.
Маркиза слушала его с замиранием сердца, она догадывалась, она чувствовала, что он говорит о ней, но не отвечала ни слова.
— Маркиза, я никогда вас более не увижу, быть может, вы никогда не услышите даже имени моего; но на коленях умоляю вас: если мысль, что где-то за морем страдает бедный дикарь, жизнь которого принадлежит вам, если мысль эта не оскорбит вас, то вспомните иногда, что человек этот стоял перед вами на коленях и просил вас доставить ему минуту блаженства, позволив прикоснуться устами к краю вашего платья.
Затем он медленно встал и трепетным голосом произнес:
— Прощайте навеки, маркиза.
В бедной маркизе происходила страшная борьба воли со строгим долгом.
Шерубен в дверях поклонился еще раз и затем, глубоко вздохнув, удалился.
В это самое время Баккара была у графа Артова.
— Друг мой, — обратился к ней граф за обедом, — зачем вы хотите провести сегодняшний вечер в бельведере?
— Это моя тайна и прошу вас, друг мой, не расспрашивать меня об этом, тем более что вы обещали мне это.
И Баккара свернула разговор на другую тему. В это время приехала маленькая жидовочка, красоте которой граф не мог не удивиться.
— О ней тоже не расспрашивайте, — предупредила Баккара, — это тоже тайна.
— Друг мой, — обратилась она к графу после обеда, — проводите меня с этой малюткой до бельведера.
Бельведер соединялся с домом стеклянной галереей, через которую граф и провел их.
Баккара, взяв из рук его свечку, попросила удалиться.
— Где же прикажете ждать вас? — спросил он.
— Где хотите: в саду или у себя в гостиной. Затем Баккара заперла за собой беседку.
— Странная женщина, — пробормотал граф, уходя. Баккара посадила малютку на стул, лицом к саду дома № 40, задула свечку и, положив ей руку на голову, произнесла:
— Спи!
И в то время, как девочка засыпала, она проговорила:
— Мне хотелось бы знать, дома ли он и что делается в доме, куда маркиза уже приехала.
Граф долго ходил по саду, по временам поглядывая в сторону бельведера.
— Что могла бы делать там Баккара? — задавал он себе вопрос.
Она показалась ему вдруг каким-то таинственным существом, исполняющим что-то зловещее.
Наконец, спустя час дверь беседки отворилась.
Граф побежал навстречу Баккара, которая казалась сильно расстроенною.
— Друг мой, — обратилась она к графу, — прикажите заложить карету.
— Вы уже едете?
— Да, я еду домой, потому что ко мне будет гость.
— Гость? В десять часов вечера?
— Да, и гостя этого зовут Шерубен.
— Шерубен? Но откуда вы это знаете?
— Я существо сверхъестественное, — отвечала Баккара, улыбаясь, — узнаю иногда будущее. До свидания, я жду вас завтра у себя.
Баккара села в карету и поехала в улицу Монсей.
Прошло около часа с тех пор, как Баккара уехала от русского графа; она вернулась в улицу Монсей и нашла у себя записку следующего содержания:
«Вы мне сегодня позволили бывать у вас, но не назначили ни дня, ни часа. Позвольте же, милостивая государыня, ввиду важности пари, которое я держал, просить вас принять меня сегодня же вечером в одиннадцать часов.
Целую ваши ручки. Шерубен».
Когда Баккара прочла это письмо, то ей невольно пришло на память, что уже час тому назад маленькая ясновидящая сказала ей, что Шерубен будет у нее в этот же вечер.
Баккара уложила спать Сару и приготовилась к приему Шерубена.
Она сама не расположилась, как накануне, в маленьком кабинете и не отослала своих людей… но, напротив того, вздумала принять его более открыто… Вместо того чтобы переодеться в капот, она осталась в своем утреннем наряде и пришпилила в волосы василек. Затем она поправила прическу и с удовольствием посмотрелась в зеркало, чтобы убедиться, что она все еще поразительно хороша.
Баккара хотела принять своего дерзкого соблазнителя в той самой хорошенькой гостиной, где шесть лет тому назад барон д’О. выставил так много роскошных вещей. Она развалилась на кушетке, придвинутой к камину, и облокотилась на стол в позе женщины, ожидающей лицо, вмещающее в себе, в ее глазах, весь мир.
Вскоре колокольчик известил ее о прибытии посетителя.
Было одиннадцать часов: Шерубен был точен… вполне точен.
Прошло около двух минут, наконец, вошла горничная и подала карточку Оскара де Верни.
— Просите, — ответила Баккара, не поднимая головы и не поворачиваясь.
Шерубен вошел. Он на минуту остановился на пороге, взглянул вокруг себя и с досадой увидел, что будущая жертва, вместо того чтобы ждать его в будуаре, приняла его в своей гостиной.
Он сразу понял, что Баккара была женщина далеко недюжинная.
Когда дверь отворилась, Баккара немного приподняла голову и, увидев его на пороге, улыбнулась и указала ему рукой на стул.
Горничная вышла, и Баккара осталась вдвоем с гостем.
Надо сказать, что Шерубен, идя к Баккара, дорогой сочинил хорошенькую речь, которую и приготовился сказать ей. Он уже заранее сообразил свое положение и, предвидя, что его примут холодно и презрительно, приготовил уже «несколько эффектных фраз и несколько таких взглядов, против которых, по его мнению, нельзя было устоять. К несчастью для него, он во всем ошибался.
Программа, составленная им, положительно не годилась, так как Баккара не выказывала ни холодности, ни гнева, ни презрения.
Она подала ему руку и просто сказала:
— Садитесь подле меня, ужасный ребенок.
Этот эпитет был сказан шутливым тоном и без всякой досады, что окончательно сбило с толку Шерубена,
— Действительно, — сказал он, — заслуживаю вполне название ужасного ребенка, потому что…
— Позвольте!.. — перебила она. — Прежде чем говорить о делах, я перебью вас…
— Слушаю.
— Хотите чаю? — спросила она, смеясь.
— Благодарю!
— Ну так мы теперь потолкуем.
Шерубен поклонился и начал было обдумывать новую речь.
— Знаете ли вы, каких, например, трудов стоило мне вразумить графа Артова?
— По какому поводу?
— Да по поводу вашего пари, — ответила она просто. Шерубен посмотрел на нее.
— Я не понимаю вас, — сказал он.
— Ну, так я объяснюсь проще… Слушайте меня… Вообразите себе, что граф принял это пари серьезно.
Она сделала ударение на последнем слове.
Шерубен привскочил на своем месте.
— Да, я тоже считаю это пари серьезным? — вскрикнул он.
Баккара начала опять улыбаться.
— Ну, если я вам укажу на одно небольшое препятствие, — сказала она, — то вы, верно, согласитесь со мной… я была хороша, а может быть, и теперь еще не дурна; я всегда славилась своею бесчувственностью — вот романическая сторона этого пари… Вы уже теперь рискуете своею жизнью, чтобы соблазнить женщину, у которой нет сердца.
Шерубен поклонился.
— Теперь мы взглянем на обратную сторону медали… Если действительно я такая, то вы только потеряете время и проиграете пари… дело довольно важное, так как вас тогда убьет граф.
— И будет вполне прав.
— Хорошо!.. но… если вы выиграете? (И при этом Баккара посмотрела на молодого человека так насмешливо, что он невольно покраснел.)
— Если вы его выиграете, — продолжала она между тем, — то вы составите себе состояние… ну, позвольте, возможно ли предположить, чтобы человек ценил свою любовь в двадцать пять тысяч франков годового дохода?
Эти слова поразили как громом Шерубена.
Баккара говорила ему, не стесняясь, что он держал постыдное пари — невозможное для порядочного человека…
Шерубен покраснел, как школьник, пойманный в какой-нибудь шалости.
На губах Баккара мелькнула едва заметная насмешливая улыбка, и эта-то улыбка окончательно смутила Шерубена.
— Послушайте, — продолжала она, — вы вели себя в отношении меня как неопытный школяр. Вам сказали, что у меня нету сердца, — может быть, это и правда.
— Я этого теперь не думаю, — пробормотал он.
— Это все может быть; но прежде чем было держать это постыдное пари, вам не мешало бы навести сперва некоторые справки.
И молодая женщина, на которую чарующий взгляд Шерубена не производил ни малейшего действия, смотрела на него и продолжала смеяться.
— Я поняла бы, — продолжала она, — держать пари, не рассчитывая на денежный выигрыш. То есть если бы вы сказали «я хочу быть любим этой женщиной, которая никого не любит» вместо того, чтобы заявить то громко в клубе… тогда, может быть, и была бы еще для вас какая-нибудь надежда тронуть меня, но…
Она улыбнулась и не докончила своих слов.
— Так вы считаете, — проговорил Шерубен, несколько оправившись от смущения, — мое пари проигранным?
— Мне кажется… если разве только…
— А, условие? Посмотрим, в чем оно заключается!
— Ну, — сказала она, — заключим условие… и не будем более говорить, и продолжайте, если хотите, бывать у меня…
— Я не понимаю вас, — сказал Шерубен.
— А между тем это так понятно.
— Как?
— Милейший мой, — сказала Баккара, — позвольте мне предположить, что во мне вас больше всего пленяет обещание графа дать вам пятьсот тысяч франков…
— Как вы могли это предполагать? — проговорил Шерубен с притворной гордостью.
— Отложим в сторону ваше самолюбие — я убеждена, что вы отказались бы от них с охотой… если бы я только могла полюбить вас…
— О, конечно!.. — пробормотал Шерубен. Он боялся, что его разгадают.
— Слушайте же меня, что я вам предложу сейчас — вы можете принять или не принимать… Или вы напишете графу тут же, у меня, и сейчас же, что вы отказываетесь от пари, или ваша нога никогда не будет у меня.
— Ну, а если я напишу это, что со мной будет тогда?
— Тогда, может быть, вас и простят, — проговорила Баккара и бросила такой взгляд на наглого искателя приключений, что он окончательно почувствовал себя обезоруженным.
— Ну, — добавила она настоятельно, — решайтесь же! Он еще несколько колебался.
— Вот бумага — садитесь там и пишите, я буду диктовать.
Шерубен вздрогнул и почувствовал, что он побежден. Он встал и сел к столу.
— Я жду, — проговорил он, взяв в руки перо.
— Граф, — диктовала Баккара, — забудьте мою вину перед вами; я отказываюсь от пари.
— Я не могу писать этого! — вскрикнул Шерубен, — это ведь настоящее письменное извинение!
— Вы напишете его, — сказала спокойно Баккара, голос которой звучал так нежно и очаровательно, — вы напишете ради любви ко мне…
Шерубен молча взял перо и написал.
— А теперь, — сказала Баккара, — поцелуйте мою руку, возьмите шляпу и отправляйтесь!
— Отправляться?
— Теперь уже двенадцать часов, — заметила Баккара, — если хотите успеть, то начинайте с послушания…
Очарованный Шерубен послушался и пошел домой…
— Когда я могу быть у вас? — спросил он.
— Послезавтра, прощайте.
Когда он ушел, она заперла за ним дверь, и, покачав головой, прошептала:
— Ты у меня в руках… ты самый обыкновенный Дон-Жуан, и наказание твое будет ужасно, если ты только не остережешься.
Можно было предположить, что Баккара угадывает то, что должно было случиться.
И действительно, Шерубен отрезвился сейчас же, как вышел на улицу.
— Какой я дурак, — подумал он, — я забыл о том, как бы мне пригодились пятьсот тысяч франков.
— Впрочем, — пробормотал он, — никто не принуждает меня сказать Баккара, что я отказываюсь от своего пари. Лишь бы только граф знал, что я держу это пари… теперь ясно как божий день, что она желает полюбить меня, но не хочет согласиться из-за пари… Следовательно, — добавил он, ударив себя по лбу, — пятьсот тысяч франков у меня в кармане… Идем к графу!
Шерубен знал привычки молодого графа, "то есть то, что он не ложился спать никогда раньше трех часов.
Было всего двенадцать часов… Шерубен подумал немного и отправился в клуб и действительно нашел графа за вистом.