— Милостивый государь, мне кажется, что Бог мне простил бы, если бы я нарушил свою клятву и не исполнил того отвратительного обязательства, которое я принял на себя так необдуманно.
Сэр Артур до крови закусил губу.
— Нечего вмешивать бога, — пробормотал он, принужденно засмеявшись.
— Ошибаетесь.
— Но вы шутите?
— Нисколько, — ответил граф и презрительно посмотрел на своего собеседника.
— Вот что, — добавил он твердо, — обдумав все, я не желаю добывать себе состояние моего дяди ценою женщины.
— Право! — пробормотал сэр Артур, едва скрывая свое бешенство. — Можно подумать, что вы действительно любите госпожу Роше…
— По крайней мере, настолько, что уважаю ее. Сэр Артур привскочил на своем месте.
— Сколько мне кажется, — заметил он с досадой, — вы предлагаете мне уничтожение наших обязательств?
— Очень может быть.
— А я подтверждаю противное, вы дали мне слово, и я вам дал тоже свое.
— Милостивый государь, — сказал твердо граф де Шато-Мальи, — я возвращаю вам ваше слово. По-моему, моя совесть говорит мне, что презрение людей лучше угрызений совести и воспоминаний о подлости.
Сэр Артур понял, что проиграл. Он увидел, что одно из орудий его мрачной мести вдруг сломалось, и Эрмина уходила от него.
— Граф! — воскликнул он, чуть не задыхаясь от бешенства. — Если завтра днем мы где-нибудь встретимся и я подойду к вам со словами: вы не дворянин и вы нарушили вашу клятву… Что вы тогда скажете?
— Я промолчу, — возразил ему спокойно граф, — но в душе подумаю: «Не дворяне те, которые добывают себе состояние ценою подлости».
— Ну, а если я потребую у вас удовлетворения.
— Я, конечно, буду драться, — ответил граф твердо.
— Заметьте, граф, что если герцог женится на госпоже Маласси. то вы разорены навсегда.
— Я сумею перенести это несчастье. — ответил граф и добавил, указывая на дверь: — Довольно, милостивый государь, я хочу уважать госпожу Роше и надеюсь, что мы встретимся с вами только с оружием в руках.
Слова эти были произнесены таким холодным тоном, что сэру Артуру оставалось только взять шляпу и выйти.
— Мы увидимся, граф, — проговорил он.
— Когда вам будет угодно, — ответил граф.
Когда сэр Артур вышел, то граф де Шато-Мальи вздохнул гораздо свободнее.
— Я чувствую, — прошептал он, — что я становлюсь опять честным человеком.
После этого он взял перо и написал следующее письмо:
«Милостивая государыня!
Я вас буду просить назначить мне завтра свидание у себя дома, а не у меня, как это предполагалось раньше».
Это письмо было отослано Эрмине Роше.
— Черт возьми! — прошептал сэр Вильямс, уходя от графа, — неужели судьба помешает мне накануне самой победы… Нет! Я должен отомстить.
Вернемся теперь опять в Леону Роллану.
Выбежав от Тюркуазы, он как сумасшедший побежал домой… он не мог дать себе отчета, что происходило с ним… он был в каком-то опьянении…
Тюркуаза так и вертелась перед глазами бедного работника и своим чарующим видом лишала его всякой способности мышления.
Его уже ждали с нетерпением.
Леон сел нарочно около своего ребенка и старался всеми силами заглушить то ужасное видение, которое преследовало его… но все было напрасно… Тюркуаза так и мелькала перед его глазами.
Ночью он наконец не выдержал и хотел привести в исполнение требование Тюркуазы относительно своего ребенка…
Но Вишня внезапно проснулась и вскрикнула…
Этого крика, вырвавшегося из сердца матери, было вполне довольно, чтобы Леон на минуту пришел в себя… он положил ребенка в люльку и, сказав с отчаянием: «Я негодяй… прощай… прости меня!» — выбежал из комнаты.
Утром Вишня нашла в мастерской письмо Тюркуазы… она прочла его, поняла, зачем Леон хотел взять с собой ребенка, и упала без чувств.
Но в это время само провидение заступилось за несчастную мать и послало ей утешительницу и покровительницу в лице Баккара.
Баккара прочла это письмо и, поцеловав Вишню, сказала решительным тоном:
— Тюркуаза умрет от моей собственной руки!..
Она встала, как амазонка, приготовляющаяся к битве.
Теперь, прежде чем продолжать дальше, мы вернемся к сэру Артуру, когда он вышел от графа де Шато-Мальи.
Выйдя от графа, сэр Вильямс сел в карету и велел кучеру везти себя к своему другу виконту де Камбольху.
Ученик, по всей вероятности, ждал своего учителя и был дома.
— Черт возьми, дядя, — проговорил он при виде сэра Артура, — вы очень аккуратны.
— О, yes! — ответил англичанин, затворяя собственноручно за собой двери… — Ты видел Шерубена?
— Да.
— Ну, что?
— Она выслушала его признание.
— Ну?
— Ну, и ничего.
И Рокамболь рассказал подробно сцену, случившуюся накануне у Маласси.
— Вы видите, — добавил он, глубоко вздохнув, — мы ни на шаг не подвинулись вперед.
— Ты находишь?
— Да.
— Ты ошибаешься, пустейший человек. Рокамболь привскочил на своем месте.
— Друг мой, — проговорил сэр Вильямс, разваливаясь в своем кресле, — ты положительно обманываешь все мои лучшие надежды и ожидания.
— В чем это, дядя?
— Да хоть бы в том, что ты глуп.
— Очень вам благодарен за ваш комплимент.
— Мне сегодня некогда упрекать тебя, мой милый друг, а потому перейдем прямо к делу. В какой день Дай Натха приняла яд?
— Третьего дня.
— Так, он действует только на седьмой день, следовательно, у нас еще целых пять дней?
— Но, дядюшка, — проговорил Рокамболь, — Шерубен в две недели не мог ничего сделать с маркизой, что же он сделает в эти пять дней.
Сэр Вильямс только пожал плечами.
— Странно, — сказал он, — ты до сих пор смотришь на всех женщин, как будто все это одни лоретки.
— Я согласен, дядя, что я еще глуп, а вы — гениальный человек.
— Перейдем к другому, — перебил его сэр Вильямс.
— Позвольте, — возразил Рокамболь, — я хочу поговорить еще с вами о Шерубене.
— Что такое?
— Он видел Баккара.
— Когда?
— Вчера вечером… ее, кажется, невозможно склонить.
— Тем лучше! Она мне мешает.
Тогда Рокамболь рассказал про свидание Баккара с Шерубеном.
Сэр Вильямс слушал серьезно и задумчиво.
— Да, — прошептал он наконец, — мне бы очень хотелось узнать, что у нее на сердце.
— Шерубен будет это знать.
— Сомневаюсь.
— Это все, дядя.
Неутомимый гений зла приподнял голову.
— Нет, мне надо поговорить с тобой еще о Фернане и Леоне.
— Что мы сделаем, если Леон возьмет ребенка? — спросил Рокамболь.
Адская улыбка осветила на мгновение лицо сэра Вильямса.
— Я давно уже сердит на Вишню, — проговорил он, — и с удовольствием отдам ребенка в воспитательный дом.
— А отца?
— Это будет другое дело… я ведь тебе говорил уже давно, что мечтаю о небольшой трагикомедии между Леоном и Фернаном, Леон силен как черт, дать ему в руки нож — и он будет готов зарезать быка… Мне понравилась1 бы встреча между ними у Тюркуазы.
— Недурно!..
— Ночью, без огня, они оба, ослепленные ревностью, встретились бы в комнате женщины, которую оба любят до безумия… но, — вдруг резко прервал себя сэр Артур, — дело еще не в этом.
— Так в чем же?
— Тюркуаза поедет завтра утром.
— Да.
— Разве только Леон не явится к ней… тогда мы подстроим другую комбинацию.
— Куда же она едет?
— Сейчас узнаешь… ты будешь ее почтарем.
— Я?
— Ну конечно.
— Но Леон узнает меня.
— Нет… я тебе помогу переодеться и замаскировать хорошенько себя.
— Хорошо… куда я повезу голубков?
— Сейчас узнаешь, — ответил ему сэр Вильямс и принялся развивать перед ним план своих действий.
Когда Леон Роллан выбежал из дому, то он побежал прямо на набережную с той целью, чтобы броситься в воду. Но его удержал от этого ливрейный лакей Тюркуазы, следивший все время за его действиями.
— Вас ждут, — сказал он, удерживая Роллана за руку, — что вы делаете?
Лакей, не выпуская его руки из своей, шел с ним рядом. Леон не думал уже более о жене и забыл окончательно, что произошло сейчас у него дома. Во мраке его сердца и ума горела только одна блестящая звездочка — Тюркуаза.
Лакей нанял фиакр, посадил в него Леона и крикнул кучеру, чтобы он вез как можно скорее в улицу Виль л'Евэк.
Не прошло и четверти часа, как они подъехали к отелю Тюркуазы, ворота которого были отворены настежь.
Выходя из фиакра, Леон не мог не заметить во дворе дорожную карету, запряженную четверкой лошадей, с двумя почтарями на козлах. При стуке въехавшего во двор фиакра в окнах отеля замелькали огни.
— Готова барыня? — спросил лакей, сопровождавший Леона, у другого.
Леон, шатаясь, следовал за ним.
В это самое время Тюркуаза. закутавшись в шубу, торопливо спускалась с лестницы.
Лакей быстро подбежал к ней и шепнул ей что-то на ухо.
— Один?
— Да.
— А ребенок?
— Его нет с ним… он хотел утопиться… я едва спас его… он просто в отчаянии.
— Хорошо, — проговорила она и, подбежав к Леону, нежно взяла его за руку.
— Наконец-то! Ну едем же! — прибавила она, подвигаясь к карете.
— Дитя мое! — прошептал он.
Тюркуаза поняла, что все погибнет, если она будет медлить и не примет решительных мер.
— Прощайте! — проговорила она. — Навсегда!.. И она села в карету.
Эти слова окончательно помутили рассудок несчастного Роллана.
Он вскрикнул и бросился к ней.
Лошади тронулись крупною рысью и увезли с собой преступного отца и его обольстительницу.
Но Леон скоро опомнился, ночная прохлада освежила его больную голову, oн начал обдумывать свое положение, то, что бросает своего ребенка и жену, и вдруг вскрикнул:
— Нет, я не могу ехать, я негодяй, пустите меня, я не хочу бросать своего сына.
Молодая женщина спокойно отворила дверцу кареты.
— Остановитесь, почтарь, — приказала она. Карета остановилась.
— Я не могу оставить вас одного среди этой пустой местности. — сказала она, — мы уже отъехали пять лье от Парижа.
— Я ворочусь пешком, — повторил еще раз Леон Роллан.
— Нет, я довезу вас… почтарь, назад, — крикнула она.
— Сударыня, — ответил почтарь в рыжем парике, — мы проехали больше пяти лье и уже близко от станции… а мои лошади не довезут обратно.
— В таком случае везите до станции… мы возьмем там свежих.
Леон молчал.
Через четверть часа они остановились влево от дороги, у уединенного домика, с виду очень похожего на провинциальную харчевню.
— Эй!, лошадей!.. — закричал почтарь в рыжем парике.
Дверь домика отворилась, и из нее вышел человек, в котором можно было сейчас же узнать Вантюра — управляющего госпожи Маласси.
Он был одет трактирщиком и держал в руке фонарь.
— Лошадей? — ответил он. — Теперь нет, а часа через два будут… Все в разгоне… Сейчас только что проехал англичанин и заплатил за двойные прогоны лошадей… Понимаешь?
— Судьба, — прошептал чуть слышно Роллан.
— Два часа вместе, — радостно вскричала Тюркуаза и бросилась на шею Леону.
Тюркуаза живо выскочила из кареты и побежала к харчевне. Леон шел за нею.
Кучер в парике переглянулся с молодою женщиной и как-то таинственно подмигнул глазом, а мнимый хозяин харчевни нагнулся к Тюркуазе и шепнул ей:
— Я здесь по приказанию, что бы я ни сказал — должно быть сделано.
Леон, конечно, ничего не услышал из этих слов и прошел вслед за молодой женщиной сперва в кухню, а потом в столовую харчевни.
Воспоминание о ребенке не давало ему в настоящую минуту покоя.
Молодая женщина села у пылавшего камина и, протянув к нему руку, сказала ему:
— Да, друг мой, я только мечтала, что мы можем быть соединены навеки… и вот в действительности нам нужно расстаться?
— Да, я точно предчувствовала это несчастье, — продолжала сна, — когда увидела вас в первый раз… — И при этом она рассказала ему, что увидела его в первый раз в Бельвиле, где он был со своей женой…
— О! — продолжала она. — Я была так счастлива тогда… а теперь я так страдаю.
Леон увидел, как из ее глаз выкатилась слеза и тихо покатилась по ее хорошенькой щеке.
— Но зачем же вы уезжаете? — спросил он.
— Зачем?.. Но ведь я люблю вас.
— В таком случае оставайтесь. — прошептал Роллан.
— Это немыслимо… я ревнива и не хочу делить вас. или все… или ничего!
— Боже! — прошептал опять Леон. — Я не хочу и не могу бросить своего ребенка.
Тюркуаза только что было собралась ответить ему, как в комнату, где они сидели, вошли почтарь и хозяин харчевни.
— Досадно, — заметила вполголоса Тюркуаза, — эти господа лишают нас возможности поговорить в последние часы.
Вантюр, разыгрывавший роль хозяина харчевни, как будто понял ее и поторопился сказать:
— Лошадей раньше двух часов не будет, а потому, сударыня, не будет ли вам угодно подняться во второй этаж… я затопил там для вас камин.
Тюркуаза встала и молча кивнула головой.
— Не угодно ли вам будет чего-нибудь покушать? — предложил импровизированный трактирщик.
— Да, — ответила она.
— Сейчас все будет готово, — ответил он и поспешил вперед.
Комната, в которую он ввел Тюркуазу и Леона, была не очень велика, она была уставлена старою мебелью и оклеена новыми дешевыми обоями. В камине пылал яркий огонь. Молоденькая горничная торопливо накрывала на стол.
Вантюр принес две бутылки, холодную курицу и миску с супом.
Леон машинально смотрел на все эти приготовления.
— Друг мой, — сказала ему Тюркуаза, садясь к столу, — не скушаете ли вы чего-нибудь со мной? — И при этом она с трудом улыбнулась.
Вантюр вышел.
Тюркуаза взяла одну из бутылок и налила Леону стакан вина — Я не хочу ни есть, ни пить, — прошептал он.
— Ну, выпейте, если только любите меня… — И при этом она бросила на него тот очаровательный взгляд, перед которым он никогда не мог устоять.
— Мне так хочется! — проговорила она и сейчас же мило улыбнулась.
Леон взял стакан и выпил его залпом. Тюркуаза тоже хотела выпить, но потом поставила его опять на стол и сказала:
— Какая гадость! Это простое сюренское вино. — И она выплеснула его в камин и налила себе стакан холодной воды.
Молодая женщина едва только дотронулась до супа Вантюра, поглодала косточку засохшей курицы и отодвинула от себя прибор.
— Мне хочется больше плакать, чем есть, — заметила она тихо и обняла Леона.
— Мой бедный друг!
Леон чувствовал, что сердце его разрывается на части.
Тюркуаза великолепно играла свою роль и успела придать страсти самые чарующие, увлекающие оттенки, самые мягкие речи и самый грустный тон.
В продолжение целого часа Леон слушал, как слушают во сне какие-нибудь гармонические голоса, как бы снисходящие с небес, и в то время как решение его возвратиться в Париж постепенно колебалось, сознание стало мало-помалу пропадать, как бы от опьянения.
Он был убежден, что ему остается всего несколько часов, которые он может провести с любимою им женщиной, а между тем он чувствовал непреодолимое желание заснуть… взгляд его отуманился, и хотя он все слышал, что она говорила, но сам тщетно старался сказать что-нибудь.
Тюркуаза, казалось, не замечала его состояния, — она продолжала ласкать его и называть самыми нежными именами.
Леон выпил в предложенном ему вине изрядную Дозу одуряющего вещества, но такого, от которого у него была поражена только одна физическая сторона.
Он не мог более сидеть на стуле и говорить… но все слышал.
Наступила минута, когда он откинулся на спинку стула, как заснувший человек… он продолжал слышать, но не мог двигаться.
Тюркуаза вдруг перестала говорить.
Леон слышал очень хорошо, как она встала, прошла на цыпочках, открыла двери и крикнула" свою прислугу.
Он было сделал особенное усилие, чтобы прервать это странное, ужасное состояние, и ничего не мог сделать.
Затем он услышал, как вошел Вантюр в сопровождении почтаря.