– И Хартинг стал там заметной фигурой, верно?
– Позволь мне самому вести рассказ, пожалуйста. – Медоуз держался сурово, словно отец, поучавший сына и исправлявший его ошибки в поведении. – Нет. Он вовсе не был там заметен в то время. Был рядовым членом, не более того, самым заурядным. Мне казалось, за первые полгода он появился на встрече лишь раз. Если разобраться, ему там было не место. Он считался дипломатом, а клуб создавался не для них. В середине ноября у нас проходила ежегодная общая конференция… А где же твой непременный черный блокнот?
– Ноябрь, – отозвался Тернер. – Ежегодная конференция. Стало быть, пять месяцев назад.
– Странная получилась конференция, надо отметить. Проходила в занятной атмосфере. Карфельд уже орудовал вовсю почти шесть недель, и нас всех тревожило, что будет дальше. Мне так показалось. Председательствовал Фредди Лакстон, хотя он уже собирал чемоданы в Найроби. Билл Эйнтри, секретарь, знал о скором переводе своей фирмы в Корею, а остальные пребывали в замешательстве, понимая необходимость выборов новых членов правления, обсуждения наболевших вопросов и составления расписания зимних мероприятий. Вот тогда-то вдруг дал о себе знать Лео и в какой-то степени именно так сделал первый шаг, чтобы оказаться в референтуре.
Медоуз немного помолчал.
– Не пойму, как я свалял такого дурака, – сказал он потом. – Действительно никак не возьму в толк.
Тернер ждал.
– Скажу прямо: мы о нем прежде почти ничего не знали. Он никак не проявлял себя в клубе. И имел, знаешь ли, странную репутацию…
– Какого рода репутацию?
– О нем отзывались как об эдаком цыганистом типе. На все готов. Не совсем чист на руку. И была еще история о происшествии в Кёльне. Мне все это пришлось не по душе, скажу честно, и вовсе не хотелось, чтобы с ним начала общаться Мира.
– Какое происшествие в Кельне ты имеешь в виду?
– До меня дошли слухи, только и всего. Он там ввязался в драку. Сцепился с кем-то в ночном клубе.
– Подробности известны?
– Никаких.
– Кто еще был там с ним?
– Понятия не имею… На чем я остановился?
– На ежегодной конференции автомобилистов.
– Да, на зимних мероприятиях. Точно. «Приступим к обсуждению, – говорит Билл Эйнтри. – Есть предложения из зала?» И Лео тут же вскочил. Он сидел на третьем стуле от моего. Я еще сказал Мире: «Интересно, что у него на уме?» У Лео имелось предложение, как заявил он. Для зимнего отдыха на воде. Он был знаком с одним стариком в Кёнигсвинтере, владельцем нескольких барж. Очень богатым и любившим англичан. Одним из руководителей Англо-германского общества. И этот старикан согласился одолжить нам две баржи с экипажами, чтобы прокатить всех членов клуба до Кобленца и обратно. Для него это как бы долг: ему англичане очень помогли в период оккупации. У Лео неизменно обнаруживались такого рода связи, – добавил Медоуз, и на мгновение почти восхищенная улыбка оживила печальные черты его лица. – Там будут крытые помещения, ром и кофе в пути, а в Кобленце ожидается большой обед в нашу честь. Лео все заранее просчитал. У него выходило, что это обойдется в двадцать одну марку и восемьдесят пфеннигов с каждого, чтобы оплатить напитки и скинуться на подарок для хозяина. – Он прервался. – Прости, но рассказывать быстрее я не умею. Это не в моем стиле.
– Разве я что-то сказал?
– Ты давишь на меня непрерывно, и я это чувствую, – проворчал Медоуз и вздохнул. – Так вот, идея пришлась по душе. Нам всем. И мнение руководства уже никого не интересовало. Сам понимаешь, как такое случается. Если хотя бы один человек хорошо знает, чего хочет…
– А он знал.
– Да. Кое-кто, конечно, подумал, что он метит в председатели, но всем было наплевать. Кроме того, он вполне мог заработать деньжат на этом путешествии. Честно говоря, у многих промелькнула такая мыслишка, но было решено: ну и пусть – он свою долю вполне отработает. А цена казалась достаточно умеренной по тем временам. Билл Эйнтри готовился к отъезду, и ему было не до клуба. Он автоматически поддержал предложение. Идею без дальнейших дебатов утвердили, занесли в протокол, и конференция вскоре закончилась. Как только все стали расходиться, Лео подошел к нам с Мирой, улыбаясь во весь рот. «Мире понравится путешествие, непременно понравится, – говорит он. – Отличная речная прогулка. Поможет немного развлечься, забыть свои огорчения». Словно он все устроил специально для нее. Да, ответил я, должна понравиться, после чего угостил его выпивкой. Мне тогда показалось несправедливым: он так расстарался, а на него по-прежнему никто не обращал внимания. При всей его не слишком лестной репутации. Что бы о нем ни говорили, а мне стало жаль его. И еще я чувствовал благодарность, – добавил он на удивление искренним тоном, – как чувствую до сих пор. Прогулка получилась в самом деле незабываемой.
Он снова замолчал, а Тернеру опять пришлось ждать, пока его более пожилой собеседник внутренне переживал свои личные проблемы. Из-за оконных решеток доносилось неустанное биение железного сердца Бонна: отдаленный грохот со строительных площадок, тщеславный рев двигателей мчавшихся мимо машин.
– Признаться, я тогда подумал, что он решил приударить за Мирой, – сказал Медоуз после долгой паузы. – И не скрою: пристально следил, чтобы этого не случилось. Но не заметил ни намека на попытку сближения. Ни с той, ни с другой стороны. Бог свидетель, у меня на это выработался острый глаз после Варшавы.
– Охотно верю.
– Мне все равно, веришь ты или нет. Такова реальность.
– У него и в этом смысле сложилась известного рода репутация, верно?
– Да, отчасти.
– С кем он крутил романы?
– Если позволишь, я продолжу рассказ по порядку, – сказал Медоуз, разглядывая свои руки. – Не собираюсь распространять грязные сплетни. А меньше всего хотел бы делиться ими с тобой. Здесь и так несут порой столько чепухи, что от этого любого может стошнить.
– Я все равно выясню, – заявил Тернер с помертвевшим лицом. – Просто уйдет больше времени, но это не твоя забота.
– Стоял собачий холод, – продолжал Медоуз. – Льдины плавали по реке. Было так красиво, если ты способен это вообразить. Все организовали, как и обещал Лео: ром и кофе для взрослых, какао для детей. Мы радовались жизни, подобно беззаботным кузнечикам. Отправились мы из Кёнигсвинтера, где сначала зашли к нему в гости и немного выпили на дорожку. А потом поднялись на борт. И с этого момента Лео не оставлял своим вниманием меня и Миру. Он откровенно выделял нас среди прочих и не скрывал этого. Могло показаться, что для него мы были там единственными пассажирами. Мире это понравилось. Он закутал ей плечи шалью, рассказывал анекдоты, шутил… Я ведь не слышал ее смеха ни разу после Варшавы. А она не уставала твердить: «Давно мне не было так хорошо. Уже много лет».
– Какие анекдоты он рассказывал?
– Главным образом истории из собственной жизни. Их у него оказалось великое множество. Например, однажды в Берлине он опрокинул тележку с папками прямо посреди плаца для парадов, где как раз тренировались кавалеристы. И вот картина: старшина гарцует на коне, а внизу Лео возится со своей тележкой… Он мог подражать всем голосам, наш Лео. Вот он говорит как старшина, сидящий верхом, а через секунду – уже кричит басом капрала из охраны. Даже умел изобразить звук горна и все такое. У него просто дар, настоящий талант. Очень занимательный рассказчик Лео… Очень.
Он пристально посмотрел на Тернера, будто ожидал возражений, но лицо Тернера оставалось бесстрастным.
– На обратном пути он отвел меня в сторонку. «На два слова, Артур. Строго между нами», – говорит. В своей обычной манере. Тихо и сдержанно. Ну, ты же знаешь, как у него это получалось.
– Нет, не знаю.
– Всегда сугубо конфиденциально и доверительно. Словно ты для него человек особенный. «Артур, – говорит он мне, – Роули Брэдфилд недавно посылал за мной. Меня хотят перевести в референтуру, тебе в помощь. Но, прежде чем согласиться или отказаться, мне бы хотелось узнать, что ты
– Так когда же это было?
– Когда было что?
– Когда он успел приобрести архивный опыт?
– В Берлине, надо полагать. Я не стал выяснять деталей. Даже позже не расспрашивал о подробностях. Все знали: не надо задавать Лео слишком много вопросов о его прошлом, потому что неизвестно, на какой ответ напорешься.
Медоуз покачал головой.
– И вот он стоял передо мной в ожидании решения своей судьбы. Мне его перевод представлялся ошибкой, но как я мог ему это подать в мягкой форме? «Предоставим все Брэдфилду, – сказал я через какое-то время. – Если он вас ко мне направит и вы не возражаете, то работы хватит с лихвой». Скажу откровенно, некоторое время проблема нервировала меня. Я даже собирался обсудить ее с Брэдфилдом, но передумал. Самое лучшее, показалось мне, пустить дело на самотек. Возможно, я больше вообще ничего о нем не услышу. И какое-то время так и было. Состояние Миры снова резко ухудшилось, а потому дома возник кризис типа «кто здесь главный?». К тому же в Брюсселе началась свара из-за цены на золото. И Карфельд с барабанным боем маршировал повсюду во главе своих колонн. Приходилось справляться с делегациями, приезжавшими из Англии, акциями протеста профсоюзов, бывшими коммунистами и еще бог знает с чем. Референтура напоминала растревоженный улей, и вопрос с Хартингом начисто вылетел у меня из головы. К тому моменту его избрали общественным секретарем клуба автолюбителей, но больше мы практически нигде с ним не пересекались. Я хочу сказать, для меня он отошел на самый дальний план. Приходилось думать о слишком многих других вещах одновременно.
– Понимаю.
– Но вдруг – гром среди ясного неба. Брэдфилд вызывает меня к себе. Как раз незадолго до праздников – двадцатого декабря. И первое, о чем он меня спрашивает: как мы справляемся с программой уничтожения устаревшей документации? Я оказался в полном замешательстве. В последние месяцы мы были настолько перегружены, что программа избавления от старых бумаг вообще никого не волновала. О ней забыли напрочь.
– С этого места подробнее, пожалуйста. Мне нужны все детали: и крупные и мелкие.
– Я признался, что мы сильно отстаем от графика. Что ж, говорит он, в таком случае буду ли я возражать, если он пришлет мне кого-то в помощь? Человека, который приступит к работе в референтуре и приведет дела с уничтожением старья в порядок? Поступило такое предложение, заявил он, но пока ничего определенного, и он хотел сначала обсудить его со мной. Предложение заключалось в том, что помочь мне мог, например, Хартинг.
– От кого поступило предложение?
– Он не сказал.
Внезапно вопрос стал важен для них, и оба по своим причинам были озадачены и заинтригованы.
– К чьим предложениям когда-либо прислушивался Брэдфилд? – спросил Медоуз. – Здесь что-то не сходится.
– Мне тоже так показалось, – признал Тернер, и снова повисло молчание.
– Значит, ты сказал, что примешь его к себе?
– Нет, я выложил ему правду. Он мне не нужен, сказал я.
– Он не