В ту ночь Ольсон, как обычно, прихватив одеяло, отправился в лес на свидание со своей пятнадцатилетней девчонкой.
Никто и не вспомнил о невесте Шварца. И когда она в пять часов вечера появилась в лагере, именно Бенджамину пришлось сказать ей, что Шварц умер. К этому времени Кан уже вернулся в лагерь. Лицо его было мрачно, но в голосе звучало еле сдерживаемое торжество. Оказывается, специалист-кардиолог согласился с его диагнозом. Шварц умер от сердечного приступа, а вовсе не утонул.
А посему до конца сезона никто из родителей не забрал своего ребенка из лагеря. Правда, было введено новое правило. Плавать в озере теперь разрешалось лишь в специально отведенные часы, и все воспитатели должны были следить за купанием своих подопечных — с причала, плота и плавающих вокруг лодок.
До самого конца лета Бенджамин ни разу не заговорил с Ольсоном. А тому, похоже, было наплевать.
Никто не знал, были у Шварца близкие родственники или нет. И все его личные вещи, за исключением тактично изъятых презервативов, отправили невесте в город. Забеременеть в тот год ей не удалось.
1964 год
Прибой с грохотом накатывал на берег, в пене сверкали радужные искры — их зажгло заходящее солнце. Четверо мальчишек все еще качались на волнах. И Федров не знал, то ли они специально оставались там, то ли просто не могли выбраться. Впрочем, не столь уж и важно. Главное, им угрожает опасность, понимают они это или нет. Они по-прежнему не обращали внимания на крики Федрова, тонущие в реве прибоя.
Утопленник…
Федров покосился на веранду. Официант в белой куртке обслуживал двух пожилых дамочек, подавал им чай с оладьями. Федров подошел к веранде.
— Добрый вечер, — поздоровался он.
Пожилые дамы подняли головы от чашек с чаем. И сдержанно кивнули в ответ. Узкие, точно лезвие гильотины, губы, жующие мармелад рты. Уголки этих ртов были опущены — горькие следы разочарования, осознание собственной исключительности оттягивали их вниз, словно они были закреплены на проволочке. В веснушчатых руках тихо звякали фарфоровые чашки.
— Эти мальчики там… — Федров махнул рукой в сторону моря. — Нельзя купаться в такую погоду, это опасно. Не будете ли вы столь любезны сказать официанту, чтобы он постарался найти спасателей? Пусть выйдут на катамаране и заберут их. Я тоже могу пойти с ними, так и передайте.
Какое-то время пожилые дамы смотрели, как мальчики борются с волнами.
— На мой взгляд, все не так уж страшно, — заметила одна тонким, каким-то стеклянным голосом. — Видела, как люди плавают в гораздо более сильный шторм, причем с этого же самого пляжа. А ты, Катрин?
— Куда более сильный, — эхом откликнулась вторая дама.
— И все же… — начал было Федров.
— Мне не хотелось бы мешать развлечениям совершенно посторонних, незнакомых людей, — сказала первая дама. Сам тон свидетельствовал о том, что она просто упивается своими хорошими манерами.
— Но они вовсе не посторонние, — возразил Федров. И тут же почувствовал себя полным дураком. — Уверен, они откуда-то из этих мест. И лично мне кажется, я знаю одного из…
— Эдвард, — обратилась первая дама к официанту, — эти мальчики члены клуба?
— Нет, мэм, — ответил Эдвард. — Они из города. — Эдвард был негром, и у Федрова создалось впечатление, что ему совершенно безразлично, утонет человек или нет, особенно если он белый.
Уголки губ вновь кисло и презрительно съехали вниз. Пара одинаковых, узких, точно гильотина, губ.
— Мне очень жаль, сэр, — заметила первая дама, — но вы слышали, что сказал официант. Они не члены клуба.
Федров грубо расхохотался. Он сам удивился, как громко может хохотать. Уголки губ опустились еще ниже — два рта, два лезвия.
Федров обернулся и увидел, что беспокоиться ему больше не о чем. Мальчишек подхватила огромная волна, завертела, закружила все четыре матраса и выбросила любителей острых ощущений на песок. Мальчишки вскакивали на ноги, смеялись, отряхивались.
Федров устремился к ним.
— О’кей, — сказал он. Один из мальчишек действительно оказался знакомым. Джимми Редфорд, сын владельца местного магазина, в который частенько наведывались Федровы. — О’кей, Джимми. Если еще раз застукаю за такими выходками, возьму за шиворот и отведу к отцу. И если он не выбьет из тебя дурь, не всыплет по первое число, займусь этим сам. Лично. Обещаю. Ты понял меня, а, Джимми?
— Да, сэр. — Мальчики выстроились в шеренгу и стояли, виновато опустив головы. Точно застигнутые полицейскими за битьем витрин или представшие перед судом для несовершеннолетних, уличенные в незаконной покупке пива.
Федров круто развернулся и двинулся к дому, мальчишки растирались полотенцами и прыгали на одной ноге, натягивая брюки на мокрые плавки. Солнце стояло уже совсем низко, и Федров шел на запад, прямо на него.
Он шел и перебирал в памяти события дня.
Ветер постепенно стихал. Над землей и океаном воцарялось вечернее затишье. Чайки при его приближении тяжело и лениво взмывали в небо и устремлялись куда-то в сторону Латинской Америки. Федров шел, опустив голову, шел в сопровождении мертвых. Память тоже надо беречь, нельзя давать ей превращаться в тюрьму или виселицу.
Звучали голоса, мелькали лица, сцены и образы представали перед глазами и уносились прочь — невыполненное обещание, фальшивая улыбка, могила, свадебная ночь, солдат в шлеме под дождем, отец, пляшущий казачок, сын с этим своим словцом «выпендриваешься», пятно от вермута на розовом платье, помада на простынях, злобные рты, предательский шепот. Любое движение опасно и двусмысленно; оружие повсюду, но цели скрыты; условия победы или сдачи так до конца и не обговорены.
Порой для того чтоб пройти последние сто ярдов, отделяющие тебя от двери собственного дома, требуется куда больше доблести и чести, чем при взятии крепостной стены.
Как приятно, как просто подойти к самой кромке воды, потом сделать еще один шаг и еще… И довершить тем самым дело, поставить жирную точку, подводящую итог всем сомнительным свершениям.
Он содрогнулся. В лицо с Атлантики тянуло вечерним холодком, и он вспомнил, что питают эти воды айсберги. Поднял голову. Навстречу ему шла девушка. Та самая блондинка с двумя сиамскими кошками. Волосы ее были заплетены в косы и уложены в прическу наподобие короны. Неужели она весь день пробыла здесь, на пляже?.. Гремели ружья, завывали сирены, свершались убийства, разные знаменитости вещали на весь мир свои лживые байки. Толпы людей собирались, а потом пускались в бегство, оставляя на мостовых раненых. А она все это время сидела в дюнах, укрывшись от ветра, с двумя кошками у ног и расчесывала, и заплетала свои золотистые волосы в косы.
Теперь она была уже совсем близко, и Федров разглядел ее лицо. Она была молода и красива неброской, северной, редкой в этих краях красотой. Широкий лоб под валиком бледно-золотистых волос, широко расставленные ясные глаза, слегка загорелая кожа. Совершенное, округло-удлиненное, скульптурное тело, затянутое в строгий черный купальник, напоминало иероглиф. Мисс Америка, мисс Вселенная, мисс Розовая Чаша, [46]мисс Афродита, мисс Питекантропус Эректус в короне бледно-золотистых волос.
Глаза их встретились — всего на секунду. Девушка не улыбнулась, он — тоже. Просто в том не было необходимости. Главное, что она жива, что она здесь, сверкающая и высокая, молодой зверек одной с ним крови. Здорово, что она так грациозно ступает по песку, что чувствует себя как дома, здесь, между морем и землей.
Она прошла мимо него, но он не обернулся, не посмотрел ей вслед. Теперь кошки бежали впереди, вели ее вдоль берега, у самой кромки воды, под тихо шелестящий шепот пены…
Солнце почти уже зашло. Он подошел к дому. На кухне горел свет, казавшийся бледным и слабым в отблесках угасающего дня. Скорее украшением, а не источником освещения на ярком фоне вечереющего неба.
Жена и дочь возились на кухне. Он взглянул в окно, но они его не заметили. Занимались своим делом, опустив головы. Прелестное и печальное лицо жены, милое, коричневое от загара личико дочери. Волосы их сияли в свете лампы. Они символизировали собой таинство красоты, эти две женщины из его семьи, они занимались священным ритуалом — подготовкой к встрече мужа и отца.
Он продолжал смотреть в окно. Жена заметила его. И улыбнулась.
Нет, все же остались еще на земле гавани…
Федров вошел в дом через кухонную дверь. Поцеловал жену, вдохнул запах чистых волос. Поцеловал дочь — тот же запах чистых волос.
— Где пропадал весь день? — спросила жена.
— Смотрел бейсбол, — ответил он.
Ирвин Шоу
Даты жизни и творчества