Тарас с группой бойцов собирается на задание. Одни идут на посты, другие будут патрулировать около хуторов, наблюдая за скрещениями лесных дорог. Срок дежурства смены до трех часов дня.
Около десяти часов в лагерь явился ходивший в патруль Саша Гайлис. Он сообщил, что на хуторе, километрах в трех от нашего лагеря, находится группа — человек сорок — гитлеровских солдат и полицейских. Кроме автоматов, гитлеровцы имеют два пулемета.
Лагерь насторожился. Партизаны разбирали оружие, подтягивали ремни, нацепляя на них автоматные диски, гранаты, мины. Разговаривали шепотом. Костер продолжал гореть, но у повара Михаила из-за спины торчал ствол винтовка. Павел Ершов даже теперь не забыл натереть обрывком бархатной материи сапоги, и кажется, он только и занят тем, что любуется их блеском. Группа партизан тихонько стучит костяшками домино, играя в «козла».
Проходит еще час. От патрулей нет никаких сигналов. Лагерь начал успокаиваться. Но вот снова явился Саша Гайлис. Лицо у него угрюмое и злое.
— Коров фашисты забрали на хуторе, — докладывает он командиру, — должно быть, за тем и приходили.
— Из наших они никого не заметили? — спросил Капустин.
— Нет.
— Быть самому незамеченным, а видеть больше и больше знать — наше золотое правило, товарищи, — говорит Капустин. — После сегодняшнего посещения гитлеровцами хуторов нам следует быть настороже.
— Продовольствия фашистам не хватает. Вот они и взялись за грабеж крестьян.
— И своих коней сожрут, если Советская Армия не ликвидирует в ближайшее время курляндский «котел».
— Весь скот угнали с хутора? — спрашивают Сашу.
— Весь. Ничего не оставили, — отвечает тот.
Оба командира — Капустин и Зубровин — отнеслись очень серьезно к известию о появлении на хуторах гитлеровцев. В то, что гитлеровцы явились только за тем, чтобы угнать скот, — ни Капустин, ни Зубровин не верят. По их мнению, скот гитлеровцы могли забрать, не посылая вооруженный взвод солдат. Эта «заготовка» — одна из форм слежки, которую ведут фашисты за нами. Не скот, а точное место нашего расположения — вот что интересует их сегодня.
Капустин высылает дополнительно патрули на подступы к нашему лагерю, наказывает внимательнее следить за дорогами и за передвижением противника. С этим же распоряжением Валюк, бывший в это время в лагере, отправляется на хутор, к отцу. Во что бы то ни стало мы не должны позволить врагу захватить нас врасплох.
ЗВЕЗДНЫМ ВЕЧЕРОМ
Вот уже два дня наши летчики бомбят Лиепайский порт. Взрывы фугасок в порту порой сливаются с артиллерийскими залпами под Скрундой и Салдусом.
Вечер. Ветер гонит облака к морю. И вот уже чистое небо смотрит на землю мигающими звездами. На юго-запад от нас вспыхнуло зарево. Там же, похожие издали на звезды, повисли в небе осветительные ракеты, доносится грохот взрывов.
— Лиепая горит!
— В порту. Танкер с горючим вспыхнул.
— Нормально, товарищи. Небось, гитлеровцам памятна будет работа наших летчиков.
— А что о бомбежке Москва передавала?
— Совинформбюро во вчерашней сводке сообщило, что совершен налет на Лиепайокий порт в момент, когда там находилось до тридцати вражеских судов. Отмечены прямые попадания.
Приятно сознавать, что в успехе бомбежки фашистских военных объектов есть доля нашего незаметного, скромного труда. Наши радиограммы с сообщением о положении в порту пришлись кстати.
В лагере все, кто были свободны от нарядов, выбрались на вырубку смотреть на далекое зарево. А над головами у нас раздавался непрерывный рокот моторов. Это наши воздушные корабли летят громить фашистов.
Вдруг раздается автоматная очередь… Еще… Прозвучали два винтовочных выстрела.
Это на шоссе, там дежурит Зубровин с группой бойцов. Задание им — добыть «языка».
Со стороны шоссе выстрелы затихли. Мы идем к палаткам. Я заглядываю к «братьям» — Тарасу и Павлу Ершову.
В палатке Тараса и Ершова собрались партизаны; тут же находится Костя Озолс. Он большой любитель слушать рассказы товарищей.
— Хорошо сказано, — улыбаясь, качает он головой и снова настораживается, слушает, стараясь не пропустить ни одного слова.
Я прилег возле Тараса. Он положил кусочек бараньего жира в баночку, и вскоре огонек «лампочки» вспыхнул ярче.
— Михаил, твоя очередь. Расскажи что-нибудь об Одессе!
Михаил приподнялся, посмотрел вокруг. — Эх, была бы здесь гармонь, да партизанская зона, — как было в Полесье, рванул бы я так, чтоб меха треснули. Русскую бы… А го живем — голоса полного не подай.
Веселый парень Михаил из Одессы. В отряде любят его, но на боевые задания командир посылает его редко. После того случая, когда при встрече с нами Михаил, растерявшись, дал очередь из автомата, Капустин говорит, что опасно повару в разведку ходить: загремит не вовремя кастрюлями — выдаст себя и товарищей. Михаил обижался на это, но знал, что спорить с Капустиным бесполезно. Характер у того крепкий, если что сказал, то слову своему он хозяин.
— Тарас, помнишь партизанскую зону? — спросил Ершов.
— Еще бы, разве можно забыть?
Широко река весною в поле разливалася.
Партизана я любила, да не сознавалася;
Партизана я любила, свое сердце тешила, —
На плечо ему сама винтовочку вешала…
— вполголоса запел Тарас, Ершов подхватил припевку. Когда песня оборвалась, в палатке захлопали.
— Споемте, братцы, что-нибудь еще — партизанское, да так, чтобы всем подпевать, — воскликнул Михаил. — Начинай, Тарас!
— Ладно, споем. Был у нас в отряде хороший паренек, стихи писал. Читал нам их у костра… Так читал, что за сердце брало. Убили его фашисты. Это была его песня:
Пронесется гроза боевая,
Мы вернемся в родные края,
Но тебя не забудем, родная,
Партизанская наша семья.
Нашей дружбы великой цели,
Вечеров и бесед у костра;
Как, летя под откос, гремели
Фашистские поезда…
«Языка» захватить не удалось, и Зубровин вернулся недовольный результатами встречи с гитлеровцами. Группа его обстреляла на шоссе легковую машину. Зубровин строго наказывал — стрелять по колесам, но несколько пуль ударили выше и одна угодила в голову ехавшего в машине лейтенанта полевой жандармерии. Это сделал командир второго отделения отряда Николай Гомолов.
Комсомолец Николай Гомолов с восемнадцати лет бьется в тылу врага. Впервые он пришел в партизанский отряд в конце 1941 года вместе со своим отцом Карпом Григорьевичем. И отец и сын служили во взводе разведки, которым командовал Александр Данилович Капустин. Отряд действовал на родине Гомоловых, в Калининской области. В последние дни перед освобождением Калининской области от фашистских захватчиков гитлеровцы схватили и зверски замучили Карпа Григорьевича. В феврале 1942 года, после освобождения родных мест, Николай Гомолов попросил советское командование направить его в тыл врага. Он дрался в Белоруссии и Литве. Летом 1944 года во время отдыха Николай Гомолов снова встретился с Александром Даниловичем Капустиным; результатом этой встречи было то, что Гомолов оказался на территории захваченной гитлеровцами Латвии. За три года партизанских боев на счету Гомолова до полусотни захваченных фашистских «языков» и два пущенных под откос вражеских эшелона. Теперь он сам сердился на себя за то, что по его вине не удалось захватить живым офицера гитлеровской фельджандармерии.
— Не дальше как завтра «язык» будет, товарищ командир, — обещал Гомолов. — А этого, — он показал на жандарма, — оставим тут и заминируем.
Забрав полевую сумку жандарма, оружие, личные документы и значок с надписью «фельджандармерия», партизаны заминировали труп гитлеровца и скрылись.
Среди захваченных документов оказались протоколы допросов немецких солдат, вера которых в своего фюрера и свою победу была явно расшатана. После Сталинграда в гитлеровской армии все острее сказывались упадок духа и неверие в победу. Среди солдат, оказавшихся в курляндском «котле», эти «настроения» проявлялись особенно резко, о чем говорили многочисленные аресты недовольных жандармами и гестапо. Попавшие в наши руки протоколы допросов арестованных солдат подтвердили это. Были среди бумаг, захваченных у жандарма, различные донесения, циркуляры, распоряжения и в том числе распоряжение о том, чтобы автомашины, следовавшие по шоссе Талей — Кулдыга, ходили только колоннами. Это мы знали. Гитлеровцы никогда не были уверены в том, что их машины не окажутся простроченными из засады партизанскими автоматами. Кроме нашего отряда, в Курляндии было немало других, составившихся из ушедших в леса местных жителей-латышей и бежавших из плена солдат Советской Армии.
Среди личных бумаг жандармского лейтенанта нашлись и порнографические открытки; такие открытки мы находили у многих убитых и захваченных гитлеровских офицеров. Тут же была фотография, изображавшая группу полунагих головорезов на берегу пруда. Судя по надписи на обороте, это были «курсанты», если их можно так назвать, гитлеровского военного училища; среди, этой группы был и владелец фотокарточки.
Толстых, рассматривавший открытки, не выдержал:
— Какой срам! Скажи, Сашок, — обратился он к Капустину. — Ведь он же, этот лейтенант, небось, учился, корчил из себя культурного человека, над целым миром хотел властвовать со своим фюрером, а вот тут, — Толстых потряс поднятыми открытками, — сказалась вся его душонка. Наши бойцы умирают с пробитыми пулями комсомольскими билетами и книжками «Как закалялась сталь», а этот… Бот он весь туг — гитлеровский выкормыш.
На лице Толстых были и гнев и суровое презрение. Таким Костя бывает редко. Обычно шумный, веселый, ему с трудом удается сказать серьезно два слова. В гневе его сейчас сказалась, вся его ненависть к фашистам; к этим врагам в сердце его нет пощады.
В. отряде Костя Толстых — скромный, прекрасный товарищ. Простой, общительный, он никогда не отступает перед опасностью. Чем труднее задание, тем охотнее он идет его выполнять. Ростом он не выше Зубровина, но крепкий, коренастый, сильный… Он даже по земле шагает как-то особенно твердо. Глядя на него, я всегда думаю о том, что такие вот люди, как Костя, способны на большие дела; каждое его движение полно непоколебимой уверенности в свое будущее, в солнечное будущее всех простых людей.
У Кости Толстых и Ефима Колтунова была общая, цель: оба они мечтали захватить, если не главнокомандующего группой «Север» гитлеровского генерал-полковника Шернера, то по крайней мере кого-либо из штабных генералов. Штаб курляндской группы гитлеровцев находился от нас в каких-нибудь десяти километрах; по шоссе, за которым мы установили постоянное наблюдение, нередко проезжали штабные машины. Остановить одну из них и захватить крупного «языка» — об этом часто говорилось у партизанского костра. Говорят, что еще недавно сам Шернер ездил по шоссе без особой охраны, теперь не только он, но и штабные генералы не появлялись без сопровождения одного — трех броневиков.
Сегодня вечером у костра снова говорили о Шернере. Вернувшиеся с дежурства на шоссе Тукумс — Кулдыга Казимир Малый и Саша Гай-лис сообщили, что они видели машину Шернера.
— Эх, вы… вороны! Не попытались остановить… Какие же вы партизаны-разведчики! — возмущался Толстых. — Упустили этакий случай! Будь я командиром, я бы вас послал на «губу», до тех пор пока курляндский «котел» не будет ликвидирован.
— Правду сказал
:
Костя, — поддержал Костю Толстых Колтунов.
— А что было делать? — оправдывались разведчики. — Лезть на рожон? Шернера мы не достали бы, а сами уже, наверно, не сидели бы здесь, у костра. Да и задание наше было машины считать.
— Шернера можно сбить, когда он полетит на «костыле»,[3] — сказал кто-то.
— Нет уж, прозевали случай…
— Тише, хлопцы! — окликнул Капустин спорщиков. — Забыли, где находитесь. Николай Абрамович, — обратился он к Зубровину, — займемся бумагами гитлеровца. Эх, вот когда, знание немецкого языка пригодилось бы, — посетовал Капустин. — А то знаешь «хенде хох»[4] и — все.
— До войны, Сашок, надо было тебе поступить в институт иностранных языков.
— Надо бы, а я только семилетку окончил да курсы бухгалтеров. Знал бы, что придется заняться разведкой в тылу врага, подготовился бы к этому.
НА ЗАГОТОВКАХ
Неподалеку от лагеря раздался стук. Это условный сигнал часовых. Вызов из лагеря.
На тропе стояли двое неизвестных. Один высокий, худой, на вид лет не более тридцати пяти, второй — покрепче, круглолицый. Оба в старых куртках, заплатанных брюках и стоптанных ботинках. На головах у обоих — темные широкополые шляпы.
Пришедшие оказались батраками. Хозяин давно уже не платит им за работу. Он заведует пунктом сбора молока и масла, дружит с айзсаргами. Не зная, как заставить хозяина расплатиться, батраки надумали пойти к нам с жалобой.
Они рассказали, что на хутор свезено много продовольствия, которое не сегодня-завтра будет отправлено гитлеровскому интендантству; кроме хозяина, на хуторе находится сейчас полицейский с автоматом.
— Дайте нам оружие, мы рассчитаемся с ними за все, — просили они. — Кто мы такие, — вот Петро знает.
Подошедший Порфильев сказал, что он знает этих людей, они не раз помогали ему и что доверять им можно.
Посоветовавшись, Зубровин и Капустин решили, что надо забрать заготовленные фашистами продукты на хуторе. Об этом решении было объявлено после обеда и тут же выделили группу партизан для выполнения задания.
Возглавлял группу Павел Ершов. Выступили немедленно, чтобы к вечеру успеть пройти расстояние до хутора. Перед самым выступлением группы было получено донесение, что у разбитой легковой машины с фашистским жандармом подорвалось на оставленных нами минах трое фашистов. Сейчас вызванные саперы ищут еще мин.
Зубровин, хотя с неохотой, но отпустил меня вместе с группой «заготовителей». Отойдя от лагеря, мы вытянулись гуськом. Впереди — прибежавшие с хутора батраки, за ними Казимир Большой и Ян Залатис; замыкали группу Павел Ершов и я.
— При встрече с населением помните, что вы советские люди, — провожая нас, говорил Капустин. — Захваченные продукты, кроме того, что сможете унести для пополнения продовольственных запасов лагеря, раздайте крестьянам. Так вы уварены в том, что хозяин не знает, куда вы ушли? — повернувшись к прибежавшим батракам, еще раз спросил он.
— Не знает. Он думает, что мы пошли в волость пальцы свои прикладывать на паспорта, — заявили те. — А мы там побывали и попутно сюда…
— Ну, хорошо. Пошли, товарищи!
— Пошли! — махнул рукою Ершов.
В лесу было тихо, сыро и пасмурно. Надвигался вечер.
За быстрым и полноводным в те дни ручьем возвышалась пуня. Старая, с покосившейся стеной, с дырявой, обросшей мхом крышей, она уже давно пережила свой век, но еще стояла, подпертая бревнами.
Мы перебрались через ручей, перекурили и снова вышли на просеку. Просеки — самые, удобные дороги для нас; по ним можно и ночью безошибочно пройти кратчайшим путем.
Стемнело, когда мы вышли к шоссе. Выбрав время, когда вблизи не было вражеских машин, мы перевалили его. За шоссе раскинулся луг, потом снова лес, небольшие болотца. Чаще стали встречаться хутора. Моросил дождь. В темноте видно, как в стороне фронта вспыхивают ракеты; оттуда доносится артиллерийская стрельба.
До нужного нам хутора добрались около полуночи. Там, кроме полицейского, находилось еще двое пьяных солдат. Ходивший на разведку Казимир Большой доложил, что дверь не заперта.
Мы приготовились. Ершов подал команду: