— Слышь, а почем это, у юннатов?
— Ну, я точно не знаю. Хочешь, сходим, спросим?
— Хочу.
У юннатов шло занятие, о чем свидетельствовала надпись на электронном табло над дверьми: «Не входить. Идет урок». Правда, в большое стеклянное окно от пола до потолка было видно, что там происходит. Рядом с дверью был небольшой динамик, из которого слышен веселый голос молодой, в кокетливой прическе, училки:
— Вы уже знаете: крысы, которым в те центры мозга, которые ведают счастьем, вживили электроды, готовы тысячи раз, забыв про сон и еду, нажимать педальку, подающую ток на эти контакты. Обычно об этом говорят к тому, что удовольствия, в том числе зрелища, при манипулировании массами порой даже важнее хлеба, то бишь, голода. Если вы покажете толпе врага и дадите его разорвать, она простит вам недостаток пищи.
Гораздо реже вспоминают, что помимо центров рая, в мозгу есть и центры ада. Московские психологи ставили в клетку к крысам две автопоилки: одну с обычной водой, другую — с водкой, разбавленной молоком. Пока все шло нормально, животные пили только воду. Но когда начали подавать ток на электроды, вживленные в центры ада, крысы сразу переходили на водку — спасались от душевных мук. Они очень быстро становились алкоголиками, пили водку и после того, как переставали раздражать зону ада в мозгах. И только после того, как раз за разом воздействовали на их центры счастья, животные возвращались к нормальной воде. Какие выводы можно из этого сделать? Ну, скажи, Шкандыбин? — она кивком пригласила ответить стеснительного кудрявого мальчика.
— Я думаю, — сказал тот, — что чем примитивнее человек, тем скорее он, если у него стресс или фрустрация, прибегнет к алкоголю.
— Ну, это на поверхности. А какие из этого практические выводы можно сделать, а, Бадалка?
Встала мордастенькая, похожая на отличницу девочка и громко заявила:
— На пьяницу ни в каком деле положиться нельзя. Я бы за такого замуж никогда не вышла!
Сидевшая рядом с ней худышка в роскошном платье хихикнула:
— А где ты сейчас непьющего найдешь? У всех стресс, все и пьют!
— Тише, Дмитрохина. Скажи ты, Лугачев.
— Нужно, чтоб всегда была дешевая водка. И пусть желающие снимают стресс. Это лучше, чем восстание неудачников против тех, кому в жизни повезло.
— Но это же ведет к массовому алкоголизму! — возмутилась Бадалка.
— Ну и бог с ним, — отмахнулся Лугачев. — Зато меньше станут бунтовать.
— Интересная мысль. Это ты сам догадался? — спросила учительница.
— Нет, это мама говорит: не запретили бы водку, СССР до сих пор бы существовал.
— Верно подмечено. Молодец, что к месту вспомнил. Получаешь десять шишек. Еще Екатерина II говорила, что пьющим народом легче управлять. Поэтому в середине позапрошлого века, когда крестьяне громили кабаки и не давали в их селах торговать спиртным, их расстреливали из пушек, как самых опасных бунтовщиков.
— Жалко людей, — сказала девочка со смешными косичками.
— Жалко, Андропович? А себя, своих родных, когда попрут на них трезвые неудачники, тебе не жалко? — удивилась учительница.
Ивану стало скучно: эти ученики все такие умные-занудные, все знают, на все у них готов ответ. Пьяных он не любил, и слушать о них просто не имело смысла. Пустая Трата времени! Ванька потянул провожатого за рукав и увел от прозрачной стены:
— Не, мне это неинтересно. А где тут у вас платят больше всего?
— Как где? В дирекции конечно!
XXIII
Ольга Белова стояла у высокого окна офиса Фонда Реставрации и смотрела на два встречных световых потока фар на дне улицы. Снизу доносилось урчание моторов, скрип тормозов, гудки нетерпеливых водителей и шум толпы, сильно приглушенные тройным стеклопакетом. Лакированные крыши машин сверкали в свете вечерних фонарей, их пассажиры спешили куда-то, на что-то надеялись, радовались жизни. Все, кроме нее, Ольги.
Она только что ознакомилась со справкой о доходах и расходах Фонда за третий квартал текущего года. И последних, то есть раходов, было гораздо больше, чем первых, то есть доходов. А Шмидт при этом как ни в чем ни бывало сидит за столом Белова и играет на его компьютере в какую-то стрелялку, ушел с головой в киберпространство. Нет его здесь. Вот эта способность мужиков играть в свои игрушки, когда мир рушится и не понятно, что будет завтра, приводила ее в бешенство. Да еще включил звук на полную мощность. И Белов был точно такой же!
— Что ты собираешься делать? — спросила она, не оборачиваясь.
Молчанье было ей ответом. Да еще взрывы, выстрелы, хрипы и стоны несчастных монстров.
Она повернулась и уставилась на Митю тем тяжелым взглядом, от которого у того сразу портилось настроение.
Но с недавних пор ему стало плевать, что она им недовольна. И как ни странно, это ее к нему и притягивало. Избалованная Ольга никак не могла понять, как это она может кого-то оставить равнодушным?!
Но еще больше ее беспокоило собственное финансовое положение. Когда Белов был рядом, она могла говорить о том, что на деньги и роскошь ей плевать. Но сейчас, когда вокруг не было заметно желающих из всех сил ей услужить, ее мироощущение несколько изменилось. И не потому, что она стала корыстолюбивой. Для этого тоже нужен определенный характер, которым Ольга не обладала. Просто срабатывал простой рефлекс: то, что кажется не очень нужным, пока оно есть, становится крайне необходимым, когда это отбирают для кого-то другого.
А ее Митю, того самого немногословного услужливого Шмидта, который еще недавно готов был целовать ей ноги, точно подменили. Судя по справке, он тратит безумные деньги на собственную охрану и гораздо меньше уделяет внимания делам Фонда.
— Ну что ты молчишь? Ты собираешься хоть что-нибудь делать? — спросила она снова более требовательным тоном.
Шмидт будто не слышал: он воевал с монстрами. Тогда Ольга подошла к блоку питания компьютера и выдернула вилку из розетки… Словно очнувшись, Шмидт закинул руки за голову, потянулся и лениво спросил:
— А ты хочешь что-то делать? Пожалуйста. Проблем хватает. Налицо организованный накат на все наши филиалы. Таможня задержала наши вагоны с металлом. И не известно, куда делся наш состав с холодильниками и кондиционерами. Банк напутал со счетами, и нечем смазать таможню и забашлять железнодорожников. Еще? Кабан набрал силу и снова вышел на тропу войны. Он наезжает на наши точки по всей Москве! Вот… — Шмидт выдвинул ящик стола, достал-из него пистолет и, положив на стол перед собой, пододвинул к Ольге. — Вот, возьми. Это на тот случай, если решишь Кабана загасить. Белов бы именно так и поступил. Еще? Подрядчик должен нашу долю от дома на Краснохолмской, но он клянется, что все забрали Тушковские и менты. Поедешь разбираться? Тачка — у входа, броник — в шкафу, пистолет у тебя уже есть.
— Как тебе не стыдно! — пустила Ольга в ход главный козырь. — Кто из нас мужчина?
— И в самом деле, — удивился Шмидт, — кто тут мужик? Неужели я? Тогда, значит, ты — женщина?! Тогда чего рот открываешь, пока тебя не спросили? Ты уж определись, дорогая. Если-ты главная, то — разруливай ситуацию сама. А если нет, то умолкни и жди, когда взрослые дяденьки что-нибудь придумают. Если все так плохо, незачем было покупать эту чертову скрипку, — Дмитрий уже не первый день пенял ей за это более чем несвоевременное приобретение, а ей нечего было возразить. Она все-таки купила ee.
Ольга замолчала. Ей было известно, что в США ежегодно создается примерно шестьсот тысяч фирм. Затем в течение года около четырехсот пятидесяти тысяч из них — разоряются. И это в Соединенных Штатах, где дети с искусственным молоком из пластиковой бутылки, поскольку американские матери берегут форму груди, усваивают рыночные заповеди.
А в России, где маркетинг все еще существует на уровне «не обманешь — не продашь, не обвесишь — не заработаешь», разоряются почти девяносто девять процентов вновь образованных фирм. Жесткий естественный отбор в действии.
Но Ольге казалось, что эта печальная статистика никоим образом ее не касается. Она надея-лась, что ей удастся уберечь от распада и разорения империю Белова, которая досталась ей по наследству от пропавшего без вести мужа. Расставаться с этой иллюзией ей не хотелось и даже было больно. Главным образом потому, что это означало бы признание своей собственной некомпетентности и, следовательно, его, Белова, превосходства. При нем-то Фонд пусть и не без проблем, но развивался по восходящей. «Чтоб ты сдох, Белов», — подумала в сердцах Ольга.
Рассчитывать ей сейчас было не на кого, кроме Шмидта. Она умела давать неплохие советы. Но одно дело советовать, а другое — их реализовать. Она, например, ничего не понимала в силовых акциях. Это мог и знал, как делать, только Митя. Она постаралась улыбнуться ему и сказала, в оптимальной пропорции перемешав в голосе нежность, ласку и ехидство:
— Ну и что же эти замечательные дяденьки придумали?
— Давно бы так, — без малейшего торжества в голосе ответил Шмидт, пропуская мимо ушей ее язвительный тон. — Ты не задавалась самым очевидным вопросом?
— Каким?
— Почему Белов бросил и тебя, и Фонд Реставрации, в который вложил столько сил и средств? И почему до сих пор я жив?
— Он не знает про нас с тобой?
— Не смеши. Белов не знает о том, что ты мне дала?
— Какая ты свинья! — крикнула обиженная до глубины души Ольга, тбпнув ногой.
— В смысле? — удивился Шмидт. — А-а, ну пусть будет — спала со мной, если это тебе больше нравится? Или копулировала — еще лучше? Разве тут в словах дело? Ты в суть смотри, в корень.
Ольга смотрела на него полными слез глазами. Она начала понимать, что Шмидт чем-то страшно обижен и мстит ей. Но за что? За что? За то ли, что она ему отдалась, думая, что приобретает нового, надежного друга. Сначала ведь он относился к ней с трепетом, чуть ли не носил на руках! Все изменилось после того дорожного* происшествия с Ванькой, когда тот чуть не попал под рефрижератор, а Дмитрий его спас. Головой он что ли ударился?
Да, что-то здесь не срастается. Саша жив, и что он должен думать о них со Шмидтом? А то, что теперь их связь, возникшая после покушения, выглядит, как причина этого покушения! Но если так, тогда почему, действительно, Шмидт до сих пор жив?
— Ты думаешь, небось: «нет человека — нет проблемы», так? — усмехнулась она. — А ты не задумывался над тем, что становится с теми, кто активно применял этот принцип? Где они? Вспомни. Они там же — в могиле. Ты знаешь, на чем горит большинство? На непонимании одного простого закона. Он гласит: решение любой проблемы означает появление как минимум двух новых! Как минимум. Возьми простой и типичный случай. У человека нет денег. И он думает: вот бы мне хоть немного разбогатеть, сразу станет легче. И вот, допустим, нашел он деньги. И что? Одна его проблема решилась. Зато появились другие: эти деньги надо куда-то спрятать, чтобы не украли, эти деньги надо во что-то вложить, чтобы не обесценились, эти деньги надо на что-то тратить, а соблазнов и возможностей вокруг столько, что выбрать не просто, глаза разбегаются! А ведь еще появился риск быть в любую минуту убитым из-за этих денег… То же самое и с убийствами. Я думаю, Белов под конец уже начал это понимать: каждое убийство не столько решает, сколько порождает все новые и новые проблемы. С наследниками, с дележкой, со свидетелями, с конкурентами, с милицией, наконец…
— Ну-ну, это все слишком заумно, философия, а в жизни все гораздо проще, — покачал головой Шмидт. — Ты не увиливай от ответа, почему Белов оставил в живых нас с тобой?
О себе Ольга не думала. Она была почему-то уверена, что Белов по-прежнему ее любит. Ей даже в голову не приходило, что он способен поднять на нее руку. И вдруг она догадалась! Она прямо-таки физически ощутила, что Шмидту за что-то стыдно перед Беловым, и он вымещает на ней свои комплексы. Да, что-то между ними когда-то произошло, чего она не знает! Он комплексует, а из нее делает козу отпущения! Это объясняет и его холодность, и все его выкрутасы за последние полгода.
— Ты думаешь, это не в его стиле? Согласна. Он очень злопамятный, поганец. Но объяснить это несложно. Подумай: если бы Белов хотел нас с тобой убить, он бы давно убил. Так? Значит, не хочет. Почему? Потому что это не настоящий Белов! — внезапно к ней пришло озарение, она нашла ответ, который все объясняет и ставит на свои места. — Да, настоящий Белов — мертв! А этот — подставной. С его помощью просто хотят прибрать наш Фонд Реставрации. Понимаешь? Нас с тобой просто пугают покойником!
— Ты хочешь сказать, — удивился Шмидт, — что нам надо его выследить и того, отправить к настоящему?
— Ни в коем случае! — возмутилась Ольга. — Зачем? Накликать новые проблемы? Надо гасить огонь огнем, встречным палом. Переведи стрелку, навесь на мнимого Белова грехи настоящего. Ты ведь знаешь о Белове достаточно, чтобы он всю оставшуюся жизнь эту кашу расхлебывал! И ты знаешь тех, кого это заинтересует!
Дмитрий откинулся на спинку кресла и с интересом посмотрел на возбужденную своим открытием любовницу… Он то в отличие от нее видел Белова, и знал, что тот жив на все сто процентов. Но какова Ольга-то! Прямо леди Макбет.
XIV
Павел Викторович Пчелкин после гибели сына немного подвинулся рассудком. Во всяком случае, Валентине Степановне пришлось привыкать к тому, что он начал разговаривать с самим собой. Сначала она пыталась воздействовать на него, уговаривать по-хорошему, все без толку.
Но потом терапевт в поликлинике, с которым она поделилась своими проблемами, посоветовал ей оставить все как есть. Разговор с самим собой — хорошая профилактика невроза для пенсионера, который потерял любимого сына. Тем более что ему крепко за семьдесят.
А вот Валентина Степановна все носила в себе и молчала, хотя это еще хуже, чем постоянное бормотание мужа.
Большую часть жизни ветеран войны Павел Викторович Пчелкин честно трудился механиком в автоколонне. Вовремя приходил на работу, делал все, что велят, и старался не ссориться с начальством. Он работал, как писали тогда газеты, по-коммунистически, выполняя и перевыполняя план, хотя особых денег это не приносило.
Он всегда голосовал за тех, кого назначила Советская власть, жил, как завещал великий Ленин и учила Коммунистическая партия. И никогда не жалел об этом, хотя им пришлось большую часть жизни ютиться в маленькой двухкомнатной хрущевке, пока сын Витя не купил им эту квартиру в новом доме на Гуриевича.
А вот машину — не успел. Так и остался Пчелкин старший при своем старом-престаром «Москвиче-408». И хотя средства были, сын оставил родителям приличный счет в банке, покупать новую машину Павел Викторович не стал. Этот дряхлый бордовый раритет был ему дорог как память о Вите! Ведь они целый год вместе, в четыре руки, восстанавливали его после того, как купили с рук в обездвиженном состоянии.
Они прожили жизнь, как все. Профсоюз автоколонны выдавал продуктовые наборы к праздникам и путевки в дома отдыха, и даже выделил Пчелкиным дачный участок недалеко от МКАД. А когда Павла Викторовича провожали на пенсию, от профсоюзной организации ему подарили на память красный вымпел с профилем Ленина и желтой бахромой по краям, вымпел, который столько раз получал Пчелкин как победитель социалистического соревнования.
Павел Викторович и Валентина Степановна жили на свои мизерные пенсии. Как-то так само собою вышло, что с Витиного счета они старались без крайней необходимости денег не снимать. Неприятно им было пользоваться этими деньгами, из-за которых единственный сын погиб так рано и такой жестокой смертью.
И еще одна беда донимала Валентину Степановну. Старый Пчелкин так оглох, что едва слышал включенный на всю громкость телевизор.
Телевизор, подарок сына, импортный, большой, с мощными динамиками — орал у него на полную мощность с утра до вечера. Из-за этого жильцы их дома, уставшие от телевизионного рева, прозвали старика Рупором.