— Сразу отпустил, потому что знает: я не переживу, если джинсы достанутся Аське. И он не переживет, — заверила остроносенькая, энергично увлекая меня в недра ресторана.
И в этот момент меня словно молнией поразило: я услышал голос матушки. “Яд жуткий! Яд смертельный! Против него нет никакого противоядия, — сказала она. — Тот, кто отравится — обречен”.
— Так что же это выходит? — в отчаянии воскликнул я. — Вас совершенно нельзя спасти? Катастрофа! Как я забыл? Как я забыл?
Девица насторожилась:
— О чем вы? От чего вы собрались меня спасать?
— Так, ерунда, можете считать, что это шутка, — с напускным равнодушием отмахнулся я, а у самого мысли как челноки засновали: туда — сюда, туда — сюда.
С секунды на минуту эта несчастная богу душу начнет отдавать: мне вдруг захотелось, чтобы произошло это в моем доме.
Я, наверное, очень плохой человек, но выбора у меня не было. Девицу, конечно же, жаль, но она сама эту участь выбрала — никто ее не заставлял…
Так что же мне теперь делать? Не за решетку же из-за нее отправляться. Там мне вряд ли удастся уйти из жизни с достоинством. Учитывая строгости содержания, вообще не удастся…
И что тогда получится, если вспомнить о моих намерениях?
Приговорят меня из-за этой чокнутой к десяти или двадцати годам жизни?
Десять или двадцать лет жизнь эту мерзкую терпеть?!
Даже в мыслях это не-вы-но-си-мо!!!
Между прочим, могу и пожизненное схлопотать, кто знает, сколько дают за отравление дурочек — здесь я совсем несведущ. И это в то время, когда так нетерпится богу душу отдать. Да и что это за девица? Урод да и только. Родит еще таких же страшных и глупых детей — какая от них государству польза?
Нет, я не изверг, девицу, конечно, жаль, но что поделаешь? Я не виноват. Ни в чем не виноват: ни в том, что она яд мой выдула, ни в том, что это толпа свидетелей видела — ее горилла глаз с нас не спускал. А уж в том, что администратор тщательно изучил и мои права и даже паспорт вовсе нет моей вины. Если сейчас остроносенькая начнет помирать, я пропал. А вот если довезу ее до моего дома, да дам ей спокойно отойти в мир иной в моей постели, то шанс еще есть. Ночи дождусь и устрою ей, к примеру, утопление. Она же поругалась со своим гориллой, так почему не может утопиться с горя?
В общем, выбора у меня не было: надо было поскорей увозить ее с глаз людских долой.
— Кстати, — заволновался я, — а почему это ваш горилла не удивился тому, что, направляясь к Люсе, вы вернулись в ресторан?
— Я же забыла там сумочку, — глядя на меня своими огромными наивными глазами, сообщила остроносенькая. — Сумочку от Кардена.
— А что же вы тогда держите в руках? — поразился я.
Она лукаво усмехнулась:
— Не все же так наблюдательны, как вы. Сразу чувствуется, что вы умны и даже мудры, не то, что мой Вован бестолковый.
— Ах, он Вован, ваш горилла, — прозрел я, машинально отмечая, что не такая уж она остроносенькая и глупая, как мне казалось. Вполне симпатичная и разумная девушка. Черт, как жаль, что ей придется умирать!
— Между прочим, он это почувствовал — никогда меня так не ревновал, а тут ну просто взбесился! — сообщила она.
Я насторожился и, холодея, спросил:
— Что? Что он почувствовал?
Кокетничая, она призналась:
— Ну то, что вы мне понравились. Вообще-то он знает, что я балдею от красивых мужчин. Всегда напрягается, если видит рядом такого.
Я растерялся:
— Что-то не пойму, вы о ком? О ком говорите?
— Да о вас, о вас.
— Вы действительно находите меня красивым?
— Даже слишком. Для мужчины чрезмерно, поэтому так и рассвирепел мой бедный Вован. Чувствует мою слабость. Знаете, у одного смазливо лицо, у другого длинные ноги, у третьего какая-то необычайная стать, у четвертого в движениях завораживающая раскованность: не идет, а несет себя, небрежно, самоуверенно… Короче, в каждом свои навороты, так вот у вас есть сразу все. Глянешь со стороны: супермен, а не просто мужчина. Как тут не обалдеть?! — спросила она, после чего обалдел как раз я.
Нет, я знал, что совсем не урод, но за свои сорок пять ни разу не слышал в свой адрес таких дифирамбов. Вообще никаких не слышал, если не считать того бреда, который сегодня несла моя матушка в пароксизме желания женить меня на пенсионерке.
Чувствовал, как в душу закрадываются сомнения. Уж не издевается ли она? Уж не насмехается ли? Кстати, что она мелет? Как мог приревновать ко мне ее горилла-Вован, когда против него я старик: мне сорок пять, а он едва ли не вдвое моложе? Нет, она глумится надо мной!
— Послушайте, — рявкнул я, — мне сорок пять, разве вашему Вовану этого не видно?
Она усмехнулась:
— И не ему одному. Никому не видно. Гилям Шоломович! — вдруг крикнула она администратору, кивая на меня. — Как думаете, сколько лет этому мужчине?
И администратор с пристальным взглядом предположил:
— Лет тридцать пять, не больше.
И это при том, что он видел мой паспорт!
Я был потрясен.
— Видите как вы, оказывается, молоды. Выходит, всего на три года вас младше Вован, — рассмеялась остроносенькая.
Черт! Какая она остроносенькая? Что за слово дурное привязалось ко мне? Просто стыд: чушь какую порю! Где были мои глаза — сам удивляюсь. Да она же красавица! И почти влюблена в меня! Бедный Вован! Как я его понимаю!
— А как вас зовут? — спросил я, любуясь ее тонким изящным носом и пухлыми розовыми губами, очень удачно расположенными под ним.
— Лидия, — смущаясь, ответила она. Видимо было нечто чертовское в моем взгляде.
— Лидия? Очень красивое имя. И редкое.
Она удивилась:
— Неужели?
— Поверьте моему опыту, — сказал я, отводя ее подальше от ушей администратора и многозначительно лаская глазами.
— Вашему опыту? Надеюсь, он у вас большой? — чувственно прошептала она.
— Никто не жаловался, — ответил я с придыханием.
И ужаснулся своей глупости, и выругался в душе самыми последними словами. Это надо же быть такому дураку: до сорока пяти лет дожил, но так и не научился соблазнять красивых женщин. Никаких не научился.
Однако, деваться мне было некуда: время сильно поджимало, поэтому я сразу предложил:
— Может поедем ко мне?
Лидия удивилась:
— Как? Прямо сейчас?
— А к чему проволочки? — отчаянно изображая плейбоя, ляпнул я.
Лидия призадумалась. Судя по всему, предложение показалось ей заманчивым, но были проблемы.
— Нет, — с горестным вздохом отказала она, — прямо сейчас не могу. Придурок-Вован ждет меня в казино. Я ему обещала быть там через час.
— Через час? — обрадовался я. — Мы успеем! Я живу совсем рядом!
Лидия рассердилась:
— Успеем? Что?
Я смутился:
— Простите, веду себя, как болван.
Она смягчилась:
— Не ругайте себя. Сама знаю, что такое настоящая страсть. Ваше поведение простительно, но, к сожалению, я действительно не могу. Вован убьет меня, если узнает, что я уехала с вами. Понимаете, — переходя на шепот, сообщила она, — за нами возможна слежка.
По моей спине прошелся мороз. Только слежки мне не хватало. И что теперь делать? А-а, была не была, я решил идти ва-банк.
— Тогда пройдемте в мою машину, — инфернальным тоном попросил я. — У меня для вас архиважная новость.
— Говорите здесь, — возразила она.
— Нет, будет лучше, если вы перед этим присядете, — заверил я и решительно потащил ее к своему автомобилю.
Она упиралась, но не слишком энергично, поэтому минуту спустя мы оба оказались на передних сидениях моего “Вольво”. Как только двери закрылись, я повернул ключ в замке зажигания и категорично выжал сцепление.
— Что происходит? — закричала она. — Вы меня похищаете?
— Вынужден это сделать, — искренне сожалея, сознался я.
— Ах вот как! Но это непросто!
И Лидия произвела попытку открыть дверь, но автоматика в моей машине работала исправно.
— Не надо глупостей, — воскликнул я. — Сегодня вы их немало сделали.
— Вы что, маньяк? — закричала она.
Должен отметить, она была в панике. Я сжалился над бедняжкой и сказал правду:
— Я честный и добрый человек, но, увы, напоил вас ядом. Вы обречены.
Глава 5
Мое сообщение не произвело на Лидию должного впечатления.
— Что за чушь? — рассердилась она. — Ничем вы меня не поили. И сейчас же остановите машину, в противном случае разобью стекло…
Она внезапно осеклась и радостно хлопнула себя по лбу:
— Ха! Вот я дура! У меня же есть газовый пистолет!
И Лидия полезла в сумочку. Я резко затормозил, с укоризной взглянул на нее и сказал:
— Вам бы сейчас о душе молиться, а не баловать с оружием. Я не шучу, в моем бокале был яд. Страшный яд.
Она усмехнулась:
— Почему же я до сих пор жива?
Я пожал плечами:
— Яды разные бывают: от одних погибают сей же момент, от других…
— Через сто лет, — закончила она за меня и рассмеялась.
— Напрасно хохочете. Яд концентрированный, им можно отравить всю Москву. Сам удивлен, что он так долго действует, но наука шагнула далеко… Вы и не представляете, что эти химики могут придумать. А если принять во внимание мою теорию, то и вовсе страшно становится. Коль я до такого додумался, то чем же химики хуже? Так что, дорогая, мне не до шуток.
Честное слово, думал, что вот теперь-то Лидия начнет волосы рвать на себе, она же лениво поинтересовалась:
— Вы что, ученый?
— Да, профессор и теоретик, доктор наук. Три месяца в году читаю лекции в Оксфорде, остальное время посвящаю своей теории.
— Я вам не верю, — заявила она.
— Не верите, что я профессор или что я теоретик?
— Да нет, что в бокале был яд. Зачем вам, такому, травиться?
— Какому “такому”?
— Благополучному.
Я снисходительно посмотрел на нее:
— Откуда ты знаешь, девочка, о моих бедах. Причины у меня веские, уж поверь.
Лидия тряхнула челкой и заявила:
— А я не верю!
— Ах, не веришь! Не веришь! — воскликнул я и, горячась, достал из кармана пустой флакон. — Вот! Вот, — потрясая флаконом, вопил я, — не веришь? Не веришь, а здесь был яд, а теперь, видишь, видишь, пусто…
Это смешно. К столько слабому и неубедительному аргументу я прибег от отчаяния, однако подействовал на Лидию именно он. В глазах ее появился испуг.
— Так это правда? Правда? — залепетала она и залилась слезами. — О, боже! Боже!!! Как вы жестоки! За что? За что вы меня отравили?
— Случайно. Мне очень жаль, — оправдывался я, но в конце концов разозлился и закричал: — Никто тебя, девочка, не просил хватать мой бокал! Сплошные у меня от тебя неприятности! Думаешь, счастье большое тебя тут катать?
— Но мы же никуда не едем, — всхлипывая напомнила она.
— Потому что ты угрожаешь, тратишь зря драгоценное время.
В глазах ее появилась надежда:
— Куда вы меня везли?
Я смутился и, пряча черные мысли, солгал:
— Вез вас спасать. В моем доме есть противоядие…
Лидия ахнула и закричала:
— Так почему мы стоим?! Скорей везите меня туда! Скорей! Скорей! Умоляю!
* * *
Несмотря на то, что я действительно жил совсем близко, Лидия все же успела мне запарить мозги. В подъезд я влетел, как угорелый, волоча ее за собой, — совсем забыл, что надо было для конспирации сначала подняться в квартиру самому, а потом незаметно впустить Лидию. Зачем соседям знать кто у меня в гостях.
Просто чудо, что мы никого не встретили.
Едва мы вошли в квартиру, как Лидия завыла о своей загубленной жизни.
— О, как я несчастна! Как мне не везет! — причитала она.
Я ее попросил:
— Пожалуйста, кричи потише. Соседи могут услышать тебя.
— И что за диво? — изумилась она.
— В моей квартире почти не бывает женщин, а те, которые бывают, не кричат. Соседи подумают черт-те что.
Лидия отмахнулась:
— Да ну, все правильно они подумают.
Я метнулся к холодильнику (там у меня хранятся лекарства), извлек с полки пузырек корвалолу и все содержимое вылил в бокал, добавил туда настойки пустырника, валериановых капель, подумав, плеснул полбутылки касторки. Для убедительности. И кое-чего еще, может просто воды, может соку или растительного масла.
Когда поднес Лидии эту жуткую смесь, она отшатнулась:
— Что это?
— Противоядие. Пейте быстрей.
Она понюхала и, глядя с подозрением, спросила:
— А почему оно пахнет корвалолом?
— По качану! — рассердился я. — Откуда мне знать, что тут фармацевты нахимичили? Пейте скорей, дорога каждая секунда!
Лидия испуганно тряхнула челкой, зажмурилась, брезгливо зажала нос и залпом опорожнила трехсотграммовый бокал. Я был восхищен: сам бы под расстрелом эту гадость не выпил бы.
А Лидия выпила и прилегла на диван помирать.
— Ох, — стонала она, выворачивая наизнанку мне душу, — что-то плохо, совсем плохо, видит бог, все хуже и хуже.
— Девочка моя, потерпи, скоро противоядие начнет действовать, — уговаривал я ее, нервно поглядывая на часы и отмечая, что теперь-то бедняжка скоро умрет: двести граммов касторки, плюс болтушка из карвалола, валидола и пустырника и т. д. и т. п. — это что-то! Я бы точно не выжил…
Однако, умирала Лидия как-то настораживающе долго. Я отнес ее в спальню и рискнул позвонить матери.
— Мама, я насчет яда. Ты не в курсе, он быстродействующий?
Мать поняла меня с полуслова.
— Как раз нет, — охотно пояснила она, — в том-то и дело, что первое время не действует совсем. Как бы не действует, а сам тайно ведет свою разрушительную работу.
Я в панике бросил трубку и помчался в спальню смотреть на Лидию. Она лежала на моей кровати, свернувшись калачиком и держась за живот.
“Бедная девушка, — горестно подумал я, — такая свежая, такая красивая, а внутри нее уже идет разрушительная работа. Катастрофа!”
Лидия заметила меня и сказала:
— Мне кажется, я умру.
Я рассердился:
— Глупости. Ты будешь жить, ты молода и красива.
— Нет-нет, — покачала головой она. — Противоядие не работает. После него мне стало еще хуже.
Вдруг она приподнялась и спросила:
— Вы правда считаете меня красивой?
Я хотел ей ответить, но запищал телефон. Звонили из агентства.
— Билеты заказывали? — спросил механический (то ли женский, то ли мужской) голос.
— Да, да, — заверил я.
— Один билет на автобус?
— Да, один билет на автобус.
— Все. Ждите. Завтра вам принесут.
И голос исчез, вместо него раздались гудки.
Лидия, а она, приподнявшись на локтях, напряженно вслушивалась в разговор, сразу откинулась на подушку и спросила:
— Зачем вам автобус? Вы же хотели умереть?
— Это я позже захотел, после того, как заказал билеты, понимаете, — начал оправдываться я, но она меня оборвала:
— Да ладно, какая теперь разница. Я умираю. Вместо вас.
Схватившись за голову, я нервно забегал по комнате, приговаривая:
— Как глупо, как глупо все получилось…
Лидия попросила:
— Не надо, не корите себя. Это судьба. Кому суждено утонуть, тот не сгорит. Значит пришла моя пора, а не ваша. Лучше присядьте на кровать, ко мне поближе.
Я присел и погладил ее по волосам. Она остановила мою руку и спросила:
— Как вас зовут? Мы до сих пор не познакомились.
— Почему же, я знаю как вас зовут, а меня зовут Роберт.
— Вас зовут Роберт? — удивилась она.
— Да, меня мама так назвала.
— В честь Роберта Рождественского?
Я пожал плечами:
— Не знаю. Никогда ее об этом не спрашивал.
— Почему?
— Мама не терпит, когда ее перебивают.
Лидия вздохнула:
— Да, все женщины любят поговорить, но это не всегда плохо.
— Согласен, — кивнул я.
— А зачем вам автобус? — спросила она.
— Хотел уехать в деревню.
— В деревню? Зачем?
— Работать, — ответил я, собираясь этим и ограничиться, но вдруг меня понесло.
Все, накопленное в душе годами, выплеснулось вдруг на эту бедную, умирающую девушку. Уже позже я понял, что так откровенно можно разговаривать только с человеком, не собирающимся задерживаться на этом свете. Я рассказал ей про все: и про свое одиночество, и про то, как оглушающе тихо и убийственно тоскливо в моей квартире, где годами не бывает людей. Пожаловался на друзей: они слишком редко ко мне заглядывают. Пожаловался на ту рыжую девчонку, которая испортила мне жизнь: видеть ее в своих снах, а потом бесконечно искать в других женщинах — еще то испытание. Пожаловался на работу: теоретики и философы обречены на затворничество. Они дичают, месяцами не видят людей, если, конечно, крепко работают. Поеду в деревню, там буду не один: там будут петь мне птицы… И там не будет Светланы, исчезнет соблазн ей позвонить…