— Утомление сердца, необходимо полежать, — так определила она, выписала больничный лист и рецепт и не успела уйти, раздался новый звонок.
Подобно героям Достоевского, которые внезапно являются в одно место, в одно время, чтобы дальше развивать действие, явился Колька Шибанов.
Антон, как все ребята его возраста, жадно читал детективы. Но не только. Его страстно притягивал Достоевский. Наверняка он не все понимал в Достоевском. Непонятное пропускал, но было там много неотразимо влекущего, что будило и будоражило душу, взрослило. Невероятные события, беспокояще странные люди, жгучие чувства, страдания и радости, чаще страдания; сюжет, от которого нельзя оторваться, ночью долго не можешь уснуть, — все поражало Антона.
— Погодил бы читать Достоевского, рано тебе, — советовал отец.
Однако не приказывал оставить книгу. Да Антон и не послушал бы. Читал бы тайком.
А мама вспоминала с грустной улыбкой:
— Я в твои годы упивалась Тургеневым. Там тоже герои и действия, а на душе светло.
— Иногда надо уметь мучаться, — возражал отец.
Вспыхивал спор. Мама горячилась:
— Не желаю мучаться! Хочу счастья, праздника. Мало, Виталий, нам с тобой праздников отпустила судьба.
— …Когда мы с твоей мамой встретились, — рассказывал Антону отец, — она мечтала быть актрисой, училась. Натура мятежная и… неудовлетворенная. Понял?
«У Достоевского часто натуры мятежные», — думал Антон.
Но что же такое? Разве сейчас время вспоминать страсти и переживания героев Достоевского, когда у Антона самого такие тяжелые события? «Я раздвоенная личность. Маме плохо, а я о Достоевском».
Да, он раздвоенная личность, вечно в себе сомневается, критикует себя, но это не помогает ему стать положительным типом.
Колька Шибанов, столкнувшись с уходящей неулыбчивой докторшей, в страхе выкатил глаза.
— Ш-ш-то-о еще у тебя?
— Тсс! — погрозил Антон.
— По-о-ни-маю. Ася сказала. Ре-е-ебя-та не знают, Ася сказала, ты не хочешь, что-обы ребята знали об отце. И в шко-о-лу не ходишь.
— Тсс. На рецепт. Мчи за лекарством в аптеку.
Колька умчал.
— У тебя товарищи, — сказала мама. — У отца не было товарищей. Я виновата: не принимала гостей. Все мне некогда, все я устала. Я не помогала ему бороться за место под солнцем.
Мама говорила, говорила. Глаза лихорадочно блестели. И особенно неспокойно было видеть разметавшиеся по подушке мамины волосы…
Колька принес лекарство. Антон накапал маме прописанные докторшей капли. Она задремала.
Ребята ушли на кухню, оставив открытой дверь в комнату, чтобы прислушиваться к дыханию мамы.
— Ты-ы при-и-ходи в школу, — заикаясь, сказал Колька Шибанов. Он волновался, испуганный тем, что на Антона валятся, валятся беды. — Ася твой друг, — сказал Колька.
— Откуда друг? Я ее вчера только узнал.
— Все ра-авно. Дело не в сроке. Мо-ожно в один день ста-ать другом. Ты в нее влю-у-блен?
Он задавал дикие вопросы. Антона, в его пятнадцать с половиной лет, при его росте в сто шестьдесят шесть сантиметров, Колькин вопрос поразил. Влюблен?!
Может быть, да? Может быть, это любовь? Ася не выходит у него из головы. Ему хочется видеть ее все время, непрестанно. Он помнит ее поцелуй. Украдкой трогает щеку, чтобы не заметил Колька. Как он сразу догадался про Асю?
— Колька! Ни-ко-му!!!
— Антон, ты меня знаешь.
Что происходит с Антоном? Он переменился или переменился мир? Новое, тревожное овладело им, куда-то несет…
Вдруг он вспоминает свое горе. Стыд, ужас, он забыл о своем горе, пусть на минуту. Отчаяние душит Антона. Тихонько он подкрадывается к маме. Спит. «Мамочка, мы несчастны, несчастны».
Ночью Татьяну Викторовну увезла «скорая помощь» в больницу.
6
Доктор в туго накрахмаленном белом халате легко сбежал по лестнице со второго этажа в вестибюль. Мелкие черты лица, слегка окрапленного веснушками, придавали его внешности что-то женственное, он выглядел не очень солидно и, должно быть, зная это, старался держаться с особой внушительностью.
— Мальчуган, ты меня вызывал?
Антон проглотил «мальчугана». Мамина жизнь в руках этого человека в белом халате.
«А если он плохой доктор? — пришло в голову. — Пускай я „мальчуган“, но он ведь тоже совсем молодой, откуда у него опыт? Наверное, наверное, он неопытный доктор».
— Татьяна Викторовна — твоя мама? — между тем расспрашивал доктор.
— Да, мама, да… пожалуйста, да. Очень опасно?
Не скупясь на медицинские термины, доктор разъяснил, что у мамы подозревается инфаркт.
— Опасно, как всякая болезнь, но не падай духом, мальчуган. Поставим на ноги маму.
«Хороший доктор! — радостно вспыхнул Антон. — Не сравнить со вчерашней, похожей на верблюдицу докторшей. Замечательный доктор! Мамочка, он тебя вылечит».
— Видишь ли, прямую причину инфаркта в любом случае установить невозможно, — растолковывал доктор. — Здесь, вероятнее всего, основная причина — стресс, душевное потрясение. И образ жизни. Она перерабатывает, мальчуган, как я понял. Машинка на службе, дома машинка, плюс хозяйство, стирка, уборка… Она слишком много работает. А здоровьишко слабенькое.
— Вы ее вылечите? — робко спросил Антон.
— Непременно. Денька через два можешь навестить. Сейчас нельзя, через два дня можно. А рано ты прискакал.
Действительно, едва рассвело, Антон был в больнице на Пироговке, упрашивая нянечку вызвать дежурного врача.
Из больницы потопал в школу пешком. В тенистом сквере Девичьего поля на дорожках лежали охапки подгребенных желтых листьев. Листья хрустко шуршали под ногами. Чудесные запахи осени! Летом, осенью — всегда жить чудесно! Только не умирать! «Мамочка, ты не умрешь. Вернешься домой, изменим твой образ жизни. Вечерней машинки не будет, точка. Мытье посуды на мне, очереди в продуктовых на мне. И на футбол успею… А сейчас в школу. Оказывается, я соскучился о школе. Забыл, какой сегодня первый урок, балда, не поглядел в расписание. Э, все равно. Главное, в перемену увижу Асю…»
Первым уроком была история. Антон к звонку опоздал.
Учитель истории Григорий Григорьевич, или Гри-Гри, нестарый, щеголеватый мужчина, знающий, казалось, все подробности всех исторических эпох, разглядывал классный журнал, выбирая жертву отвечать.
Жертва сама предстала пред его требовательные очи.
— Извините, я опоздал.
— Вижу. Заслужишь в наказание галочку. Прошу.
Гри-Гри театральным жестом пригласил Антона к доске. Вообще он любил жесты, носил усы и бородку и пестрые галстуки.
— Итак, что мы скажем по поводу колониального характера английского империализма в девятнадцатом веке?
Естественно, об английском империализме Антон не имел представления. Молчал. Почесывая висок, косил глаза на Шибанова, взывая о помощи. Как мог Шибанов помочь? Черт бы побрал английский империализм.
— Тэ-экс! — догадался Гри-Гри.
«Сейчас начнет проповедовать», — подумал Антон. Характер Гри-Гри был известен. Гри-Гри презирал лентяев, беспощадно преследовал лень, не уставая внушать: образование — это труд, труд и труд. Талант — тоже труд. Бездельник ничтожен.
— Итак, мы молчим, — язвительно начал Гри-Гри, — нам нечего сказать. В голове пустота. Что касается меня, я считаю, не всем обязательно полное среднее образование. Вам предоставлено это благо, но если вы не умеете им воспользоваться, не стоит обременять своим пустопорожним присутствием класс.
Знал бы Гри-Гри про беды Антона, знал бы, как соскучился о школе Антон! Нет, он знал одно: урок Антоном не выучен.
— Новодеев, представляешь ли ты, как ничтожен и жалок бездельник!
— Вы меня оскорбляете.
— Не оскорбляю, а констатирую факт — пробездельничал, сам себя наказал, стоишь истукан истуканом на посмешище классу.
Антон задохнулся от гнева. Слова учителя стегнули его.
— Не издевайтесь! — крикнул Антон. Он потерял над собой контроль. У него прыгали губы.
— Новодеев, получишь за поведение кол, — грозил учитель.
— Хоть десять! — дерзко ответил Антон, чувствуя, что падает в пропасть и не может удержаться.
— У н-е-е-его умер от-е-ец. Не-е-едавно, — сказал Колька.
Гри-Гри немного смутился.
— Да? Сочувствую, но… мужчина в самое трудное время должен держать себя в руках.
— О-он держит се-е-бя в руках.
— Шибанов, тебя не просят быть адвокатом. Новодеев, итак, отвечать не будешь?
— Нет.
— Значит, двойка — заслуженно.
— Говорят же ва-ам, у не-е-го у-умер оте-ец, — повторил Колька, от волнения заикаясь больше обычного.
Учитель услышал дерзость в тоне Шибанова. Один дерзит, другой дерзит. Если сейчас не поставить распустившихся мальчишек на место, они ему сядут на шею.
Гри-Гри нервничал, понимал, что допустил оплошность, пригрозив колом и двойкой Новодееву. Только теперь он заметил в журнале против фамилии Новодеева пропуски — пропустил два урока. Надо было спокойно отправить его за парту: у мальчишки несчастье, он возбужден. Но все же при любых обстоятельствах лень и грубость остаются ленью и грубостью. Он так и сказал им обоим, а кстати и всему классу.
— Новодеев, Шибанов, при любых обстоятельствах лень и грубость остаются ленью и грубостью.
— Вы первый мне нагрубили! — крикнул Антон.
Он потерял голову. С каждым словом учителя обида Антона нарастала, как снежный ком. Он уже совершенно не помнил себя.
Учитель побелел от гнева, забыл, что он педагог, а перед ним ученик.
— Наглец. Даже смерть отца тебя не исправит.
— От наглеца слышу! — ненавидя учителя, крикнул Антон.
Кажется, он оглох — такая жуткая наступила в классе тишина. Он оглох — от этой мертвой тишины он оглох.
— Вон из класса! — бледный, как бумага, указал учитель на дверь.
Антон его ненавидел, с его усиками, бородкой, его пестрым галстуком, театральными жестами.
— Вон из класса!
— С удовольствием. У вас на уроках мухи дохнут от скуки.
Это неправда. Уроки Гри-Гри были интересны. Учебник в сторону, учебник ему был не нужен, казалось, он живал и в Древнем Египте, и в Греции, и вообще во всех краях мира.
— Мухи дохнут, — глотая слезы, пробормотал Антон и, хлопнув дверью, вышел из класса. Выбежал из школы.
За несколько минут, пока длилась эта дуэль с учителем, сентябрьское небо затянуло тучей, хлынул дождь.
«Как ему отомстить?» — в бешенстве думал Антон.
Дождь лил все пуще, по мостовой уже неслись потоки. Антон, не разбирая дороги, шлепал по лужам. Люди спешили на работу. Сиреневые, розовые, желтые зонтики догоняли и обгоняли его.
Один. На всем свете один.
7
После уроков Ася и Колька, не заходя домой, прибежали прямо к Антону.
— Ду-у-рак! — с порога прорычал Колька Шибанов.
Ася подтвердила — дурак.
Весь день до их прихода Антон пролежал на узкой тахте, тупо уставив глаза в потолок, кляня себя. Зачем он не сдержался? Все привыкли к язвительному нраву учителя истории Гри-Гри. Тот не знал, что папа умер, мама в больнице, счел Антона лентяем: Гри-Гри презирал лентяев, и разве на уроках у него мухи дохнут от скуки?
И вообще как жить без школы? Антон дня не мог прожить без людей. Ему нужны шум и гам перемен, футбольные матчи после уроков, стычки и споры о том, кто талантливее: Михаил Ульянов или Вячеслав Тихонов, и вообще назовите картину последнего времени лучше или даже равную «Биму»? Иногда споры кончались кулачными боями. Михаил Ульянов и Вячеслав Тихонов, он же Штирлиц, он же Иван Иванович из «Бима», не подозревали, что иные их обожатели из-за поклонения тому или другому носили синяк под глазом или шишку на лбу.
Антон размышлял о происшедшем с горьким раскаянием. Кто виноват? Сам поставил на своем прошлом точку.
А мама? Что с мамой?
Антон вскакивал, звонил в больницу. Ему отвечали: позвоните позднее.
Он звонил позднее. Но там или продолжался врачебный обход или лечащий врач срочно вызван куда-то. Антон снова валился на тахту, лежал в тупом отчаянии.
А мама?! В больнице. Ничего не знает, надеется на него. Боль и стыд терзали Антона. Что сделать для мамы? Он не может ничего. Он — ничто.
Но, когда Ася и Колька прибежали и назвали его дураком, он снова забушевал. Мигом встал в оппозицию, ни в чем не раскаиваясь.
— Я не разделяю христианское мировоззрение, — с вызовом сказал Антон. — Если тебе влепят в левую щеку, подставь правую? Никогда! Попробуйте шлепнуть меня по щеке…
— Он сумасшедший, — сказала Ася.
— Свя-а-зать, — сказал Колька.
— Я вам покажу, как меня вязать. Вышвырну за дверь.
— Тип, однако, — удивленно и с интересом проговорила Ася. — А мне казалось, ты интеллигентик.
— Пожалуйста, без «ик». Интеллигентом быть почетно. Мой отец интеллигент. А вы со своими «иками»… Кому вы подыгрываете?
Действительно, не своротил ли с ума этот «тип», позабывший от злости, что влюблен в Асю! Что он городит? А если она обидится? Убежит? Навсегда отвернется?
Странное дело. Ася не обиделась, не убежала, а поставила в передней на пол портфель, скинула плащ и, не дожидаясь приглашения, прошла в комнату. Колька за ней.
— Дома никого? Мама на работе?
— Мама в больнице.
— О-о!
Она удивительно умела сочувствовать. Молча. Без слов.
И опять у Антона горячей волной залило сердце. Нет, все-таки она какая-то особенная, ни с кем не сравнишь.
С интересом, хоть бегло, оглядев картины на стенах, Ася заявила:
— Начнем с уборки.
Невообразимый хаос царил в комнате. Мамина постель не застелена, грудой свалена какая-то одежда; узенькая тахта, где, отгороженный от мамы книжным шкафом, спал Антон, не прибрана; таз с водой посреди пола — как он тут очутился, зачем? На мамином маленьком столике не закрыта машинка, разбросаны бумаги; на другом столе два пузырька с лекарствами и не доеденный Антоном со вчерашнего дня кусок хлеба.
— Голоден, — сообразила Ася. — Колька, надо его накормить!
Она живо освоилась в перегороженной на тесные комнатушки — фанерной перегородкой и шкафом — квартире, где была еще комната соседки, постоянно пустая, да еще темная мрачная кухня.
Ася достала в кухне из холодильника яйца. Мгновенно состряпала Антону яичницу с луком.
— Что-о значит дру-у-жба. Девчонки редко дружат по-настоящему, — сказал Колька.
— Настоящая дружба вообще редкая вещь. Ешь, Антон, — ставя на стол сковородку с яичницей, говорила Ася. — Не беспокойся, мы с Колей сыты, обедали в школе. Колька, ничего, что я тебя так зову?
— Ни-и-чего.
— Тебе идет: Колька. Что-то в тебе рабоче-крестьянское.
— Та-ак и есть. Отец сле-е-сарь. Хоть и мастер дела, а руки в шрамах. От ме-е-лких производственных травм.
— Пусть руки в шрамах, хуже, когда в шрамах душа, — сказал Антон.
Ася пристально на него поглядела. Несмотря на тяжелые переживания, ночную «скорую помощь», страх за маму, конфликт с учителем, Антон, не евший почти ничего целые сутки, быстро управился с яичницей и, подкрепившись, почувствовал себя тверже и непреклоннее.
— А теперь давай решать, как быть дальше, — сказала Ася.
— Дальше? Прощай, школа.
— Невозможно, Антон. У нас обязательное школьное обучение.
— Пойду в вечернюю.
— А где будешь работать?
— Где-нибудь.
— Несерьезно, Антон. У человека должна быть профессия.
— Це-е-ль жизни, — вставил Колька. — Дети, вы признаете цель жи-и-зни?
— Выбор профессии и цель жизни — это одно? Или разное? Колька, у тебя есть цель жизни? Какая? У тебя, Ася? Я, например, не знаю. Не слышал. О цели жизни пишут сочинения в школе, а соберутся ребята, о чем хотите говорят, но чтобы о цели жизни — не слышал. Что такое цель жизни? И вообще, зачем жить? Зачем живут люди?