— Это обойдется вам в копеечку, — предупредила Ольга. — В пятнадцать тысяч зеленых.
— Не имеет значения. Условие одно: о нашем контакте не должен знать никто. Ни ваши товарки, ни ваши хозяева. Сможете это устроить? Заболеть? Взять отпуск? Уехать к родителям?
Кровь бросилась к лицу Ольги. Пятнадцать тысяч долларов. Год безбедной жизни. Можно закончить институт. Можно съездить летом на море. Можно… Господи, все можно!
Клиент не торопил, терпеливо ждал.
— Смогу, — наконец сказала Ольга. — У меня много «хвостов» в институте. Они знают, что я учусь. Отпустят.
Требовательно зазвучал мобильник. Клиент включил связь:
— Рогов, слушаю!.. Потом перезвоню, занят.
«Его фамилия Рогов», — взяла на заметку Ольга.
— Как мне вас называть? — спросила она.
— Алексей Вениаминович. Можно без отчества. Значит, студентка? На студентку вы не очень похожи. Не годится. Нужно что-то другое. Ладно, придумаем.
Он достал портмоне и извлек из него пластиковую карточку.
— Это аванс. Пять тысяч долларов. В рублях. Получить можете в любом банкомате.
— Вы еще не сказали, что от меня потребуется, — проговорила Ольга, не притрагиваясь к карточке.
— Ничего необычного. Для начала вы должны познакомиться с одним молодым художником и купить у него пару картин.
— Картин? Каких картин?
— Любых. Не важно. Скажем, за три с половиной тысячи долларов. Вот деньги. Он предпочитает наличные.
К карточке прибавился желтый конверт с прозрачным окошком, в котором зеленели американские рубли.
— Фамилия художника Егорычев, адрес скажу. Его никто не знает, но до вас дошли слухи, что есть гениальный молодой художник. Вы заинтересовались, решили посмотреть его работы. Вы задвинуты на современной живописи. Или, как еще говорят, повернуты. Две картины привели вас в полный восторг.
— Алексей, что вы несете? — засмеялась Ольга. — Я ничего не понимаю в современной живописи!
— Никто не понимает. Восторг изобразить сможете?
— Наверное, смогу.
— А большего и не надо. Никак не пойму, в каком качестве вам лучше у него появиться. Богатая дама, это само собой. Светская, из высоких кругов. Кажется, знаю. Вот вы кто — жена французского дипломата. Муж старый, вечно занят. Вы скучаете, ищите развлечений.
— Почему французского?
— Вы похожи на француженку. Что-то в вас есть. Этот плащик с пояском, эта стрижка.
— Как я понимаю, купить картины — это не все?
— Да. Основная ваша задача — затащить художника в постель. Думаю, для вас это не составит труда.
— Он ваш сын?
— Господи боже! — изумился Рогов. — С чего вы взяли?
— Вы так о нем заботитесь.
— Нет, — сказал Рогов. — Нет, — повторил он, и лицо его приняло хмурое, даже ожесточенное выражение. — Он любовник моей жены. Я хочу, чтобы он ее бросил. Вы поможете мне. Согласны?..
* * *
— И ты согласилась, — заключил Мартынов.
— Георгий Владимирович, а почему я должна была отказаться? — возмутилась Ольга. — Человек платит. Человек решает свои проблемы. Серьезные личные проблемы. Почему я должна сказать «нет»?
— Не возникай, я же ничего не говорю. Что было дальше?
— Да все получилось так, как Рогов сказал. Купила я у Егорычева две картинки. Он страшно возбудился. Не знал, куда меня посадить. Как я поняла, до меня картин у него не покупали. Говорил, правда, что какой-то Гельман готовит его большую выставку. Врал, я думаю. Что-то не верится мне, что его картины можно выставлять.
— До постели дошло?
— В тот же день. Не знаю, какой он художник, но в этом деле он был большой мастер.
— Продолжай.
— Через неделю Рогов позвонил, поинтересовался, как дела. Я спросила, что мне делать с картинами. Он сказал: подъеду, возьму. На другой день приехал. Встретились мы там же, на «Автозаводской». Он дал мне еще одну карточку — снова на пять тысяч долларов в рублях. Картины взял. Остановился у мусорки, выбросил их, даже не развернул. Сказал: все идет как надо, действуйте в том же духе.
— Что идет как надо? Что он имел в виду?
— Не знаю, не спросила. Наверное, с женой у него начало получаться. Может, Егорычев и не хотел ее бросать, но пришлось. Я не давала ему бегать на сторону. Кто после этого может сказать, что я не выполняю своих обязательств?
— А дальше?
— Дальше начался ужас…
* * *
При очередной встрече Рогов был мрачен, как носорог. Ничего не объясняя, посадил Ольгу в машину и повез через всю Москву. На улице со странным названием 2-я Прядильная остановился у старого здания с вывеской «Клинический диспансер № 5».
— Поднимитесь наверх, спросите доктора Козлова. Скажете: от Алексея Вениаминовича. Он в курсе.
— В курсе чего? — не поняла Ольга.
— Не задавайте лишних вопросов.
Доктор Козлов оказался добродушным толстым человеком, совершенно лысым, в сильных плюсовых очках. Он провел Ольгу мимо тихой очереди из молодых людей в косухах и девушек в драных джинсах, в процедурной показал на кушетку:
— Располагайтесь. Снимите свитер.
Взял кровь из вены, распределил ее по пробиркам.
— За результатом придете через четыре дня. Обязательно лично.
— Почему обязательно?
— Возможно, придется повторить анализ.
— Какой анализ?
— Разве вам не сказали? На СПИД.
— Что это значит, Алексей? — набросилась Ольга на Рогова. — У меня только что взяли анализ на СПИД. Что за дела?
— Боюсь, у меня для вас плохие новости. У моей жены СПИД. Заразиться она могла только от Егорычева.
— Значит, и я? Значит, и у меня СПИД?
— Не паникуйте раньше времени. Через четыре дня узнаете. Лучше запоминайте, как сюда ехать.
Четыре дня Ольга провела в состоянии оцепенения. Отчаяние сменялось надеждой, надежда отчаянием. Несколько раз звонил Егорычев, она бросала трубку. В назначенный день приехала в диспансер на Прядильной в восемь утра. Час прождала доктора Козлова среди тихих, словно бы потухших парней и девушек. Все они проходили анонимное обследование на СПИД. Из их разговоров узнала, что когда реакция отрицательная, анализ не повторяют. Когда положительная — обязательно повторяют.
Доктор Козлов лучился утренним благодушием.
— Присядьте, голубушка. Что мы имеем? Ага. Снимите свитерок, возьмем кровь еще раз.
— Зачем? — замирая от ужаса, спросила Ольга.
— Повторим анализ.
— Реакция положительная?
— Не хотелось бы огорчать такую прелестную даму, но, увы, да.
Схватив такси, она примчалась на Большие Каменщики, выдернула Егорычева из постели.
— Подонок! Гад! Сволочь! Одевайся, поедем делать анализ!
— Что с тобой? Взбесилась? Куда ехать? Какой анализ?
— На СПИД, мерзавец! Ты знаешь, что у тебя СПИД? Знаешь? Господи, какая скотина!
— Какой СПИД? Что ты гонишь? Никуда не поеду!
— Поедешь! С ментами повезут! И получишь срок! Этого хочешь? Так я тебе устрою, мне терять нечего!
Когда до Егорычева дошло, что на него свалилось, он сразу присмирел, трясущимися руками, путаясь в рукавах и штанинах, оделся, в такси сидел, вжавшись в угол, лишь иногда растерянно произносил:
— Нет!.. Не может быть!.. Не может этого быть!..
В диспансере Ольга заглянула в процедурную:
— Доктор, вас не затруднит сделать анализ этому человеку?
— Нисколько, голубушка, — жизнерадостно отозвался доктор Козлов. — Мне говорили, что вы наверняка приведете своего бойфренда. Проходите, молодой человек, снимайте куртку…
— Я вам что-нибудь должна? — спросила Ольга, когда Егорычев, сдав кровь, вышел в коридор.
— Нет-нет, мне уже заплатили…
Через четыре дня, приехав за результатом повторного анализа, Ольга восприняла его лучезарное «Положительная реакция, исключительно положительная» как будто именно этого ожидала и даже хотела услышать. Преодолевая навалившую апатию, спросила:
— А у него?
— У вашего бойфренда? А как же. Тоже положительная. Было бы очень странно, если бы получилось иначе…
СПИД. Вот и все. Кончилась жизнь. Какая коротенькая. Что будет дальше? Дальше не будет ничего. Умирание. Хорошо, если быстрое. А если медленное, с разложением гниющего тела? Смерть, не существующая в двадцать два года, вдруг стала обыденностью, как прогноз погоды. Но в сознание эта новая обыденность не вмещалась, как в московскую малогабаритную квартиру не влезает громоздкий старинный шкаф. Он не совмещается с привычной мебелью, привычная мебель не совмещается с ним, что-то одно лишнее.
Целыми днями Ольга сидела за учебниками и конспектами, загружая голову уже не нужными ей знаниями, чтобы не думать о том, о чем не могла думать. И не могла не думать. Вечером включала телевизор и погружалась в захватывающие сериалы, которые раньше почему-то казались ей занудными, в искрометные ток-шоу. С особенным удовольствием смотрела рекламу: какие женщины, какие мужчины, какие автомобили, какие прокладки. Но стоило выключить телевизор и потушить свет, как ее обступала кладбищенская тьма. Ей казалось, что она задыхается. Вскакивала, включала ночник, сидела, закутавшись в одеяло, пока не одолевала спасительная усталость. Утром рассматривала в зеркале осунувшееся лицо, тени под глазами. Они казались первыми признаками разложения.
Однажды позвонил Рогов, предложил встретиться. В машине передал кредитную карточку с пятью тысячами долларов на счету:
— Наш контракт закончен.
— Спасибо, — сказала Ольга. — Не знаю, успею ли я потратить эти деньги.
— Мне жаль, что так получилось.
— Мне тоже. Что делать? Судьба.
— Прощайте, жена французского дипломата. Вы хорошо исполнили свою роль.
— Прощайте, Алексей Вениаминович.
Она была уже у входа в метро, когда Рогов окликнул:
— Анжела!
Ольга даже не сразу поняла, что обращаются к ней. Оглянулась: Рогов стоял возле «мерседеса» — приземистый, широкоплечий, сунув руки в карманы светлого пальто, набычив тяжелую голову с пробором в черных волосах. Она подошла. Он сказал:
— Возможно, я делаю ошибку. Но я не могу вас так отпустить. Пообещайте мне, что то, что я скажу, останется между нами. Обещаете?
— Мне это нетрудно. Что бы вы ни сказали, это скоро уйдет вместе со мной.
— У вас нет никакого СПИДа.
Смысл его слов не сразу дошел до сознания.
— Что значит у меня нет никакого СПИДа? — с недоумением спросила Ольга.
— То, что я сказал.
— А анализы? Их повторяли два раза. Реакция положительная. Доктор Козлов сказал…
— Ему за это заплатили.
— Кто заплатил?
— Я.
— У меня нет СПИДа, — растерянно повторила Ольга. — У меня нет никакого СПИДа. Мне нужно время, чтобы к этому привыкнуть… Погодите, а у него? У Егорычева?
Лицо Рогова сразу потяжелело, приобрело угрюмое, даже злобное, выражение:
— У него есть.
* * *
— Вот и все, — закончила Ольга рассказ. — Я ему не поверила. Помчалась в диспансер на Ленинском, там тоже анонимное обследование. Реакция отрицательная. Поехала в другой, на Ленинградке. Реакция отрицательная. Только тогда поверила. У меня было такое чувство, будто закончился жуткий, кошмарный сон.
— Повезло, что сон, — заметил Мартынов. — Могло и не повезти. При твоих занятиях… Ладно, не мое дело учить тебя жить. Жизнь сама учит. Егорычеву ты ничего не сказала?
— Сначала я о нем забыла. Не до него. Потом сомневалась. Я же обещала Рогову, что все останется между нами. В конце концов решилась: нужно сказать, парень уже достаточно помучился. Поехала к нему на Большие Каменщики… Опоздала. Всего на один день…
Глава шестнадцатая. НАРИСУЙ СЕБЕ СМЕРТЬ
Сенсационное сообщение о таинственной смерти знаменитого писателя Незванского, не вызвавшее заметной волны в России, постепенно докатилось до Нью-Йорка и спровоцировало очень бурную реакцию у человека, для которого Незванский был таким же проклятием, как для Леонтьева и Паши Акимова, — у писателя Эдварда Туполя.
В середине января позвонил главный редактор «Российского курьера»:
— Валерий Николаевич, не могли ли вы ко мне подъехать? Есть интересная идея.
— Володя, всегда к твоим услугам. Коньяк «Суворов» будет?
— «Суворова» не будет, кончился. Мне присылали его из Тирасполя. Сейчас им не до того. «Хеннесси» устроит?
— Почему нет?
— Ну, я рад. Честно сказать, боялся, что вы даже не станете со мной говорить.
— Почему? — удивился Леонтьев.
— Из-за истории с пресс-конференцией Незванского.
— Да брось ты. Я же все понимаю. Жизнь такая: делаешь не то, что правильно, а то, что нужно.
— Тогда до завтра…
Главный редактор «Курьера» встретил Леонтьева радушно, с некоторым смущением признался:
— Вы родили у меня комплекс. Иногда что-нибудь сделаю, а потом думаю: а как я буду выглядеть в новом романе Леонтьева? Честно говоря, не всегда комильфо. За историю с пресс-конференцией мне стыдно. Когда я принимал «Курьер», я сказал: цензура будет только одна — наша совесть. Пока свобода слова есть в нас, она есть и в России. Рынок рынком, а совесть все-таки надо иметь. Без нее наша профессия превращается в проституцию. За роскошь иметь совесть приходится платить. Даже материальным благополучием «Курьера». Какой-то козел диктует нам, что печатать, а что не печатать. Рекламы он нам не дастДа подавись ты своей рекламой! Сдохнет «Курьер»? Значит, сдохнет. Но подстилкой ни у кого не будет! Как-то не улыбается мне быть в новом романе Леонтьева приспособленцем к подлым временам. А они подлые, Валерий Николаевич, и становятся все подлее.
— Не расстраивайся, Володя, они всегда такие. Не мной сказано: «Бывали хуже времена, но не было подлей».
— Я вот зачем вас побеспокоил, — перешел он к делу. — Сейчас приедет Эдвард Туполь. Знаете его?
— Слышал.
— До него дошла информация о смерти Незванского. И о его воскрешении. Очень эта история его возбудила, даже прилетел в Москву. Идея у него такая: поехать в Гармиш-Партенкирхен и взять у Незванского интервью. Подробное, с творческим методом, с творческими планами и все такое. Вполне уважительное. А потом дать интервью с комментарием Туполя и с рассказом о пресс-конференции. Каждое слово Незванского будет звучать дешевым фарсом. И если даже после этого читатели не увидят, что их любимый автор пройдоха и жулик, тогда не знаю, чем можно их убедить.
— Неплохая идея, — одобрил Леонтьев. — При чем тут я?
— Вы и поедете к нему. С прессой он отказывается встречаться. С коллегой-писателем встретится…
— Эдвард Анатольевич Туполь, — сообщила секретарша.
— Просите.
Туполь оказался сухощавым человеком с острым носом, с острым лицом, с седыми волосами, всклокоченными так, будто он только что встал из-за письменного стола, за которым мучительно искал слова и в отчаянии лохматил волосы. Энергия так и била из него, искала выхода. Ему даже трудно было сидеть на месте — так и норовил вскочить и забегать по кабинету.
— Знакомьтесь, Эдвард Анатольевич, — предложил Володя.
— Незванский, — представился Леонтьев.
— Как Незванский? Какой Незванский? — озадачился Туполь. — А, понимаю. Вы тоже Незванский? У меня такое чувство, что все писатели России стали Незванскими. Я видел уже человек десять.
— Я — больше.
— Валерий Николаевич Леонтьев писатель, — подсказал Володя.
— Что вы написали? — живо заинтересовался Туполь.
— Семь романов Незванского. Четыре один, три с соавтором. Не читали?
— Я это говно не читаю! Извините. Ваши романы, возможно, не говно. Но от одного этого имени мне блевать хочется.
— Я рассказал Валерию Николаевичу о вашей идее…
— Он, конечно, согласился?
— Этого я не успел спросить. Как вы насчет того, чтобы прокатиться в Германию?
— Никак.
— Почему? — удивился Володя. — На халяву!
— Мне это неинтересно.
С тех пор, как границы открылись и трудности остались только с деньгами, зарубежные путешествия потеряли для Леонтьева притягательность. В советские времена он побывал с писательскими группами в Египте, в Венгрии, в ФРГ, в Болгарии. В постсоветские слетал с женой в Турцию, в знаменитую Анталью. Когда он рассказывал, что был в Турции, у него все время возникало такое чувство, будто он слегка врет. Никакая это была не Турция, а так, что-то среднеарифметическое от европейских курортов. Даже вышколенная обслуга была мало похожа на турок. Жене понравилось: можно вставать из-за стола и ни о чем не думать, все включено. Леонтьеву не понравилось: слишком жарко, слишком тесно. Пару раз съездил в Болгарию, где выходили его книги, с болгарским издателем наполнил воздухом много бутылок «Солнцева бряга» — так болгары называют выпивку. У русских — осушить бутылку, у болгар — наполнить воздухом. А больше никуда не тянуло.