Одна только матрона Юлия была недовольна этими переменами. Она уже достигла того возраста, в котором воспоминания о днях юности затвердевают, как скрижали, и превращаются в нерушимый свод правил. Не важно, что когда-то ты сама билась головой об эти твердые стены. Сегодня окаменевшие традиции — твоя главная защита от непредсказуемости каждого дня, от неуправляемости каждого человеческого сердца И они должны соблюдаться свято. А для этого каждый член семьи должен быть на виду у домашних соглядатаев с утра до вечера.
Нечего и говорить, что даже в Риме родственники и домочадцы находили увертки и ускользали от ее требовательного надзора. Один из ее сыновей годами скрывал от нее свою наложницу, с которой начал жить открыто после смерти жены. Каждый раз он придумывал убедительные объяснения, почему очередная невеста, найденная матроной Юлией, ему не подходит. Другой сын увлекся черной магией, изучал искусство прорицателей и колдунов, но мать — горячая христианка — об этом ничего не знала. Когда она собирала вокруг себя детей прислужниц, чтобы почитать им главу из Библии, ей и в голову не приходило, что добрая треть из них — ее внуки.
Впрочем, никогда нельзя было сказать с уверенностью: не знает она или не хочет замечать. Порой казалось, что ей довольно было видеть вокруг себя наши почтительные лица, слышать приглушенные голоса, шествовать впереди всех по утрам в церковь. Наша роль состояла в том, чтобы составлять пьедестал ее величия. А уж как мы там внизу влачим наши грешные жизни, не играло для нее большой роли. И лишь после переезда в Африку, когда мы все получили возможность разбежаться по дальним уголкам просторного дома, пьедестал как бы растаял, и матрона Юлия впала в состояние постоянного нервозного недовольства.
Ей нужно было что-то делать, чтобы вернуть зримое господство над нами. Может быть, именно поэтому она с такой страстью отдалась этой затее: посватать Деметру за сына наместника Гераклиана.
Сначала я была готова подыгрывать властной старухе в ее брачных прожектах. Гераклиан был хотя и незнатного рода, но зато непомерно богат и в большом фаворе у императора. Лишь после того как матрона Юлия взяла меня на очередной прием во дворце наместника и я встретилась с этим человеком лицом к лицу, змея сомнения заползла мне в сердце.
Гераклиан был высок ростом, подвижен, любезен. Только глаза навыкате оставались постоянно наведенными на собеседника, о чем бы ни шла речь. Глаза были словно бы сняты с другого лица — свирепого, искаженного бешенством, — да так и остались поджидать, когда же кончится все это притворство и черты лица вернутся к своему нормально яростному выражению. Слухи о жестокости наместника, о методах, которыми он умножал свое богатство, о реальных и мнимых противниках его, вдруг бесследно исчезавших, вскипали все гуще.
Но матрона Юлия ничего не хотела знать. Она объявляла эти слухи клеветой язычников и еретиков, задумавших очернить защитника истинной христианской веры.
— А вы видели хорошенького мальчика, который постоянно крутится у ног наместника? И как этот добродетельный христианин запускает пальцы ему в волосы, загибает голову назад, смотрит в глаза?
— Таких мальчиков можно видеть в Риме чуть не в каждом доме. Это просто веяние моды, забава. Как завести павлина, или обезьянку, или карлицу. Кроме того, не за наместника мы сватаем мою внучку, а за его сына. Ты ведь не станешь спорить — он мальчик благонравный, воспитанный, может пойти очень далеко, если породнится с Аникиями.
— Но Деметре еще нет и двенадцати. Разговоры о замужестве пугают ее.
— Пока речь идет только о помолвке. Я была обручена со своим будущим мужем, когда мне было всего лишь восемь. И ничуть не боялась. В наше время слово старших в роду было законом. Другое воспитание. Никто бы не посмел опозорить себя слезами, когда нужно только благодарить и радоваться.
Матрона Юлия проводила часы, уединившись с семейным казначеем. Вдвоем они составляли длинные списки построек, скота, драгоценностей, тканей, которые должны были войти в приданое Деметры. Потом она вызывала носилки и отправлялась к наместнику обсуждать другие пункты брачного договора.
Эта женская страсть помогать Гименею — может быть, она не заслуживает тех насмешек, которыми ее осыпают в сатирах и комедиях? Все же конечный результат подобных хлопот — не какой-нибудь тщеславный пустяк, а появление на свет совсем, совсем нового человека. Где-то в глубине неведомых грядущих лет он таится, как заблудившийся путник, и слабо зовет нас на помощь: выпустите! откопайте! Беда только, если ради зовов нерожденного мы готовы затыкать уши на стоны живых.
Однажды Деметра прибежала ко мне в слезах, с криком:
— Фриския! Фриския! Они забирают Фрискию!..
Я выглянула из окна в атрий. Сначала, под ярким солнцем, могла разглядеть только мозаичных амуров верхом на дельфинах. Но потом в тени под колоннами увидела двух слуг, застегивавших на шее девочки железный ошейник. Цепочка от него шла к ручным кандалам.
— Стойте! — закричала я. — Что вы делаете?
— Приказ матроны Юлии, — угрюмо ответил один из слуг. — Она велела отвести ее на невольничий рынок, сдать аукционеру.
— Это какая-то ошибка. Не смейте выходить из дома. Я иду к матроне Юлии немедленно.
Старуха выглядела торжествующей. Можно было подумать, что в тяжелой схватке одолела голыми руками Лернейскую гидру.
— Подумай только — какая дрянь! Воображала, наверное, что никто не узнает про ее проделки. Вздумала оклеветать наместника Гераклиана! Рассказывала Деметре, будто он наказывает своего сына, подвешивая его в темном подвале вниз головой. Думала, что до меня ничего не дойдет. Пусть благодарит небо, что я не приказала высечь ее перед отправкой на рынок. Надеюсь, что новые хозяева восполнят это мое упущение.
— Но что, если она говорила правду?
— О чем ты?
— До меня тоже доходили разные слухи о наместнике. Говорят, что его жестокость бесконечно изобретательна. Что у него есть бассейн с ядовитыми муренами. И что он может бросить туда не только провинившегося раба, но и должника, запоздавшего с уплатой процентов.
— Какая чушь! Типичные сказки, сочиняемые поварами на кухне. И я не потерплю, чтобы жалкая рабыня мешала моим планам.
— Фриския — не рабыня. Она дочь нашего вольноотпущенника. То есть свободная по рождению. Продать ее будет нарушением закона.
— О-хо-хо! Мне следует бояться, что она подаст на меня в суд?
— Если она кому-нибудь и принадлежит, то только мне. Я заплатила за нее сапфировым кольцом.
— Хорошо, я возмещу тебе его стоимость. Но терпеть эту дрянь в своем доме я не намерена. До тех пор пока я распоряжаюсь имуществом нашего рода, ноги ее здесь не будет.
Я смотрела на разгневанную родоначальницу и чувствовала, что мне все труднее и труднее любить ее. Правы стоики: чем сильнее наши желания, тем вернее они ослепляют нас, лишают разума. Даже желание облагодетельствовать близких может обернуться глухотой к их страданиям.
— Да, — сказала я медленно. — Да. Имуществом распоряжаетесь вы. Но не нами. Если вы отправите Фрискию работорговцам, я заберу Деметру и уплыву в Рим, к мужу, на первом же корабле.
Матрона Юлия смотрела на меня долгим тяжелым взглядом и вдруг сказала негромко и почти жалобно:
— Как я устала от всего… Хочется порой просто лечь и… Как я устала жить…
Мне стало жалко ее. Разговор наш после этого продолжался в более мирных тонах. Договорились на том, что Фриския может остаться, но при одном условии: что Деметра возьмет себя в руки, осушит глаза и выразит согласие на помолвку, не напуская на себя вселенскую скорбь.
Я передала дочери эти условия.
Она попросила разрешения дать ответ на следующий день.
И утром следующего дня пришла ко мне тихая и серьезная, одетая в белую тунику, с волосами, упрятанными под белую косынку. И произнесла это слово:
Глаза она при этом держала опущенными, так что ее рыжие ресницы ярко выделялись на темных бессонных кругах.
(Фалтония Проба умолкает на время)
ГОД ЧЕТЫРЕСТА ТРИНАДЦАТЫЙ
Нет, в этот раз никто не мог бы упрекнуть меня в безрассудстве. Уже куплены были мотки крепкой бечевы для подвязки виноградных лоз, куплены три мешочка соли, масло для ламп, ящик гвоздей, бутыль вина, крепкий столовый нож (старый сломался у Бласта в руке, когда он пытался разрубить баранью голову для супа). Так почему же мой перегруженный мул все кружит и кружит по кривым улочкам Иерусалима? Или он забыл прямой путь к Северным воротам? Или щупальца невидимого осьминога снова ухватили его и тянут, тянут неудержимо к знакомым дверям?
Я вхожу в полумрак книжной лавки и решительно говорю с порога:
— Мой кисет пуст. Ты слышишь меня, ненасытный дракон? Я истратил все до последнего обола на нужные, полезные вещи. Не надейся сегодня на добычу.
Книготорговец сидит; откинувшись в кресле, улыбаясь плотоядно, как минотавр, заслышавший шаги очередной жертвы в коридорах лабиринта. Одна рука его поглаживает живот, другая — свиток на столе.
— Доставили только вчера. Из Антиохии. Неужели не захотите взглянуть?
И он вдруг быстрым движением раскатывает начало свитка на всю длину стола.
Буквы плывут у меня перед глазами, точно ячейки рыболовной сети. С первых же двух-трех фраз я понимаю, что пойман, пленен, что борьба бесполезна.
— Рассказывают, что речь императрицы имела небывалый успех. Собрался весь цвет Антиохии. Они хотят просить разрешения воздвигнуть золотую статую в ее честь в курии сената. И скоропись расшифрована очень грамотно. Я проверял.
— Сколько? — шепчу я. — Или нет… Лучше вот… Вот все, что у меня осталось при себе…
Книжник сортирует высыпанные на стол монеты, пересчитывает, вздыхает:
— Негусто, конечно. Могу легко получить втрое больше. А впрочем, хотите сделку?..
Он продолжает говорить, а я выхватываю глазами кусочки текста там и тут и почти слышу,
Я вашего рода, и вашей я крови,
И этим вовеки горда».
«Хор восторженных возгласов в зале», — записал скорописец, и копировальщик старательно расшифровал его крючки.
О, как мне хотелось быть там! Как хотелось присоединить свой слабый голос к этому громовому хору приветствий! В этот момент я вдруг ясно-ясно почувствовал: чудо приближается, оно может свершиться. После всех этих лет мне будет дано увидеть императрицу снова, может быть даже поговорить с ней.
Счастливые слезы заливали мне лицо.
Работать я, конечно, в такой день не мог.
А сегодня явился мальчик — сын книготорговца, и я должен был начать расплачиваться за полученное сокровище уроками греческой грамматики. Но после урока у меня все же хватило сил переписать очередной отрывок из рассказа Фалтонии Пробы.
ФАЛТОНИЯ ПРОБА — О МЯТЕЖЕ КОНСУЛА ГЕРАКЛИАНА
Говорят, многие птицы узнают о приближающемся землетрясении за несколько дней и спешат покинуть свои гнезда. Так и среди людей набухающая смута отдается толчками сначала в самых чутких сердцах.
В нашем доме томительное беспокойство овладело в первую очередь Пелагием. «Что-то надвигается, что-то надвигается…» — повторял он. К собственной безопасности он всегда относился беспечно. Но у него была мечта — посетить Святую Землю. Он боялся, что очередной раздор разрушит его планы. Я уговорила его принять от меня в подарок деньги на проезд, и он отплыл из Карфагена на восток с первым же кораблем. Перед отъездом пообещал Деметре написать ей в большом письме все, что он думает о принятии обета вечной девственности.