О, я знал, что я скажу ей по возвращении!
— Возлюбленная моя! Твой отец тяжело болен. Если он умрет, ты останешься в полной власти братьев. Никто в Афинах не позволит тебе жить самой по себе. Никто, кроме меня. Если ты согласишься сейчас, пока жив отец (а он, я уверен, даст согласие), выйти за меня замуж, мы будем жить с тобой в одном доме, но как брат и сестра. У тебя будет своя спальня, своя библиотека, свои служанки, свои деньги. Ты будешь встречаться, с кем захочешь, одеваться по собственному вкусу, проводить время за книгами, а не за прялкой и стряпней. И это будет продолжаться до тех пор, пока ты сама не пожелаешь стать со мной как одна плоть. Я дождусь, дотерплю. Счастья видеть тебя каждый день, говорить с тобой, слышать твой смех, парировать твои уколы, вместе горевать и радоваться над книгами будет мне довольно.
В южной стене часовни было овальное окно, и столб света из него медленно полз мимо меня в сторону алтаря. Какой-то монах молился у его подножия, время от времени касаясь лбом ступеней. Верующие забегали для короткой молитвы, притихали, просили сокровищ небесных, но вскоре, пятясь, уходили, чтобы вернуться к погоне за сокровищами земными. Погруженный в свои мечты и молитвы, я не обращал на них внимания. Вдруг кто-то опустился на колени совсем рядом со мной, и я услышал шепот:
— Корабль отплыл.
Лицо Корнелии казалось помолодевшим, тень улыбки скользила по губам.
— Начальник порта сказал, что почтет за честь проводить такого ученого путешественника до сходней. Они быстро нашли общую тему: старинные музыкальные инструменты. У начальника в коллекции есть даже двойной авлос, самбика и триганон. Собеседники немного поспорили о сравнительных достоинствах семиструнной кифары и пандурины. Но в том, что водяной орган не найдет широкого применения, они были единодушны.
Корнелия помолчала, потом спросила смущенно и тихо:
— Как вы думаете: там, за морем, он встретится с вашим учителем?
— Не знаю, — так же тихо ответил я. — Мы не знаем, где скрывается наш учитель сейчас. Но если я когда-нибудь увижусь с ним, я расскажу ему о том, что вы сделали для нас сегодня. И его благословение долетит до вас через любую даль и согреет.
Проводив Корнелию до инсулы «Младенец Геркулес», я побрел по улицам Остии один — опустошенный, легкий, растерянный. Вдруг я понял, что у меня нет ни крыши над головой, ни важного дела — заполнить оставшийся день, ни друга, к которому я мог бы явиться, не подвергая его опасности. Мне нужно было сосредоточиться, составить план действий. Но в опустевшей голове порхало только одно имя, проплывало в тумане только одно лицо — бесценное лицо Афенаис. Мне казалось, что, куда бы я ни шел теперь, как бы ни плутал по незнакомым шумным улицам, каждый мой шаг приближал меня к ней.
Вдруг я остановился перед высоким зданием, на котором сияла надпись «Бани Форума». И вошел. Да, это было именно то, что нужно. Только прыжками из жара в холод, из сухого пара в прохладный бассейн смогу я выгнать из тела застоявшийся страх, тоску, напряжение последних дней. Но прежде чем раздеться в аподитарии, я прошел его насквозь и двинулся к тем дверям, за которыми раздавались удары мяча, крики зрителей, топот бегунов.
Палестра была окружена тенистыми портиками с колоннадой и барельефами. Больше всего народу толпилось вокруг треугольника, где очередная команда перекидывала кожаный мяч из рук в руки. Видимо, это были местные чемпионы — мяч почти ни разу не упал на землю. Зрители хором считали число бросков, судья держал над головой песочные часы. С последней песчинкой толпа испустила восторженный вопль. Гордые атлеты, обнявшись за плечи, побежали в сторону фригидария смывать горячую смесь пыли, масла и пота.
Я никогда не любил, не мог, не умел играть в команде. Слушать потом попреки за каждый промах, корчиться от чувства вины перед товарищами? Нет, это не по мне. Мое дело — бег. Ты сам за себя. Сам побеждаешь, сам проигрываешь. Все мышцы в работе, все жилы в напряжении, легкие — на пределе. Искусство бегуна — распределить весь запас сил по длине дистанции, как библейский Иосиф распределял запас семи урожайных лет на семь голодных. Нужно выжать на каждом участке отпущенный заряд, но — при этом не перестараться, не надорвать.
Очередная четверка готовилась к забегу вокруг палестры. Я присоединился к ней пятым. Судья хлопнул прутом, мы понеслись. Поначалу я вырвался вперед, но потом понял, что не рассчитал. Окружность палестры была длиннее, чем мне показалось. «Бани Форума» раскинулись, видимо, на целый городской квартал. Да и возможности тренироваться у меня давно не было. Прибежал третьим и был доволен собой.
Возвращаясь в аподитарий, я вспомнил строчки Марциала, который попрекал гимнаста за пустую растрату сил: «…лучше бы ты виноградник вскопал». Ах, остроумный, едкий Марциал! Неужели ты действительно не понимаешь великую разницу? Вскапывать виноградник — подневольная полезная тягота. Нестись в забеге — вольная счастливая трата сил. Оставь человеку один лишь полезный труд — и жажда бесцельной, бесполезной свободы задушит его или разорвет изнутри на части.
Оставшиеся у меня деньги я сдал под расписку капсарию и пошел раздеваться. Купол аподитария был расписан деревьями, полными птиц и цветов, над ними шла полоса чистой голубизны, так что круглое окно с матовым стеклом поистине можно было принять за солнце, плывущее по небу. В мраморной облицовке скамей и стен красиво чередовались квадраты из красного фасосского мрамора и зеленого тайгетского. Мозаичный пол был выполнен с таким изяществом, которому могли позавидовать даже полы Каракалловых бань в Риме. В углах зала были установлены вазы в форме цветочных чашек, и из них били невысокие фонтаны.
Неподалеку от меня человек в монашеской рясе сосредоточенно развязывал шнуровку сандалий. Мне показалось, что эту темную фигуру я уже видел где-то сегодня. Не в часовне ли утром? Монах казался неуместным здесь, посреди мраморного сверкания и плеска воды. Ведь часто они вменяют себе в особую заслугу не мыться месяцами, а то и годами. И еще что-то казалось странным. Ага — аккуратно подстриженные волосы.
Монах наконец справился со шнуровкой, разогнулся, посмотрел в мою сторону.
Только тут я узнал его и вздрогнул.
Это был Непоциан.
НЕПОЦИАН РАСПЛАЧИВАЕТСЯ ЗА ЛЮБОВЬ
Да, в тот миг ты наконец узнал меня. Или, скорее, я снял маску и позволил тебе разглядеть мое лицо. Я просто не мог больше сдерживаться, таиться, менять личины. Слежка опасно сближает преследователя и жертву. Ты начинаешь чувствовать себя владельцем того, за кем следишь. Его судьба — в твоих руках. Одно твое слово — и для него кончится нормальная жизнь, он будет отторгнут от друзей и близких, сброшен в пучину безнадежности. Но в то же время — он уже почти часть тебя самого. Охотник сливается с дичью, поедая ее. Но перед последним броском копья он смотрит на свою жертву почти влюбленно. Так, как я смотрел на тебя все эти недели в Риме и Остии.
И как трогателен был этот твой первый, инстинктивный жест: натянуть обратно рубашку на голое плечо. Ты готов был бездумно раздеться перед толпой чужих и равнодушных. Но под моим влюбленным взглядом в тебе мгновенно вспыхнула стыдливость. Ты не просто узнал, ты тут же выделил меня из толпы. И это ожгло меня такой радостью, словно ты меня поцеловал.
Конечно, через несколько секунд ты спохватился, вернулся к раздеванию. Ты окреп и возмужал за те три года, что мы не виделись. Но неповторимый изгиб твоей шеи остался все тот же. И арки бровей — как черный двойной мост, от виска до виска. И бесподобный бицепс, блестящий от пота, радостно готовый к любой работе — бега, борьбы, объятий.
Мы начали болтать о протекших годах, вспоминать общих приятелей, с которыми проводили время в Палестине. Ты был осторожен, старался не называть имен. Я же изображал простодушную откровенность. Вот человек, которому нечего скрывать. Да, он все еще полон горечи и злобы на людей и на мир. Но он и не пытается притворяться добреньким. Почему маска благородства всегда кажется неправдоподобной, а маска злости убеждает безотказно? Притворитесь злым — и люди будут верить каждому вашему слову.
Так и ты поверил в мое монашество только потому, что я сразу начал поносить собратьев по монастырю. Рассказывал, какие они жадные, завистливые, прожорливые, похотливые. Выдумал настоятеля, который завел себе пышногрудую домоправительницу, а от нас требует строжайшего воздержания. И если кто-нибудь признается на исповеди в грехе самоуслаждения, назначает ему месяц в подвальной келье, в одной рубахе, на хлебе и воде.
Вообще, сочинить гладкое вранье ужасно трудно. Неопытные привиралыцики попадаются всегда на мелких деталях. Начнешь сочинять о прошедших годах — казалось бы, чего проще, если старый знакомый ничего о тебе не знает. Но внимательный слушатель сразу заметит, что тут у тебя даты не сходятся, тут ты родного брата называешь то так, то эдак, тут перенесся по воздуху из одного города в другой, тут перепутал зиму и лето.
Нет, я уже знал, что нужно тонкие нити вранья вплетать в жесткую холстину правды, — только тогда картина будет держаться. Но не мог же я тогда в первый же момент сознаться тебе, что на самом деле мы с тобой встретились в Риме уже больше месяца назад. Что я стоял под видом подметальщика улиц у дома Фалтонии Пробы в тот самый момент, когда ты вошел в него в первый раз по приезде. Что воспоминания о днях в Палестине тут же вспыхнули во мне так, словно мы бродили, болтали, боролись там с тобой только вчера.
Да, маленькая служанка пыталась заморочить мне голову, уверяя, что ты просто дальний родственник, приехавший в Рим искать протекции. Куда ей! Мы знали всю подноготную этого семейства, потому что следили за ним уже целый год. Знали всех племянников, кузин и кузенов. Я сразу понял, что твой приезд как-то связан с пелагианской смутой. Подумать только — восемнадцать епископов в одной Италии отказались подписать папскую буллу с осуждением! Я всегда знал, что демоны Пелагия сильны, но такое…
Пойми, ты был для меня как олень, несущийся прямо в сети. Пелагианцев было приказано хватать и тащить в суд немедленно. Зацепившись за тебя, я мог состряпать обвинение в ереси против всех обитателей дома. Для моей карьеры это могло означать важный скачок вверх. Почему же я этого не сделан? Почему не послал своих приставов схватить тебя прямо на улице, когда ты так беззаботно разгуливал на виду у всех? Ты догадываешься о причине? Испытываешь хоть тень благодарности? Если так — ты мог бы не убирать колено из-под моей гладящей ладони. Ведь это такой пустяк.
Нет, в те первые минуты встречи в «Банях Форума» я не мог тебе открыться до конца. Да и до того ли мне было! Я только любовался твоим смущением, твоей растерянностью. Больше всего тебе хотелось натянуть одежду обратно и убежать. Но предрассудки вежливости сильны. Убежать без всяких объяснений, без уважительной причины — ведь это было бы дикостью. И ты послушно продолжал раздеваться.
Какой это был пир для моих глаз! Как отливала бронзой кожа на твоих лопатках. Как катились под ней мелкими волнами позвонки. Втекали в узкое ущелье между мышцами поясницы. И обрывались у двух незагорелых холмов. Которые так несправедливо осуждены расплющиваться на сиденье скамейки, на кресле, на ложе, на ступеньке. В то время как по первоначальному замыслу они явно были созданы только для любования. Ведь первоначальный замысел наверняка не включал ни скамеек, ни кресел — у Адама и Евы их не было.
Ах, если бы мужская природа тоже была наделена молоком для питания детенышей! Нет сомнения, что в этом случае сосцы располагались бы на вершинах этих холмов. И тогда люди с младенчества приучались бы любить и ценить их по достоинству. И у них всегда был бы законный повод тянуться к ним с поцелуем.
Помнишь тот день, когда вы с Бластом убегали от меня по улицам Рима? Я был тогда просто в панике. Я понимал, что ты не вернешься в дом Фалтонии Пробы. И больше всего боялся, что ты опять исчезнешь из моей жизни на годы.
Что мне было делать?
Демоны Бласта чуяли меня за тридцать шагов. Как я ни менял обличья, он начинал тревожно озираться при моем приближении. Мне пришлось передать слежку одному из моих подручных. Я выбрал самого слабохарактерного — и оказался прав. Бласт не обращал на него внимания. Этот подручный и проследил, как вы дошли до постоялого двора за городской стеной. И с его же помощью впоследствии мы проследили, как вы перебрались на мельницу под Остией.
«Бани Форума» к вечеру наполнялись трудовым людом. День был такой жаркий, что нам не было нужды греться в терпидарии. И, раздевшись, мы с тобой прямо плюхнулись в бассейн с холодной водой. Тут мне пришла в голову новая хитрость — я притворился, будто не умею плавать. Ты с готовностью взялся меня учить. Твои крепкие руки поддерживали меня под грудь и живот. Я отчаянно барахтался, фыркал, хватал тебя за шею, за плечи. Какой восторг! В конце концов, чтобы польстить твоим педагогическим талантам, я проплыл лягушкой до края бассейна. Ты просто просиял — помнишь?
Эта наша встреча-свидание в банях была мне просто наградой за дни бесплодного вглядывания в пустые окна мельницы. Мы выкопали землянку на опушке рощи и из нее незаметно могли наблюдать за всеми входящими и выходящими. Но, к моему огорчению, ты почти не появлялся. Только мельник суетился по своим делам, да подъезжали возы с зерном для помола, да Бласт время от времени выходил нарубить дров.
Мое положение вдруг осложнилось появлением соперников. Однажды ночыо мы заметили две темные фигуры, крадущиеся в тени деревьев. Кто бы это мог быть? Еще одна парочка еретиков? Воры, задумавшие ограбить мельницу? Мы напали на них, повалили, связали, заткнули рты. Но при допросе в землянке выяснилось, что они тоже куриози. Только посланы не викомагистрами, а самим римским первосвященником. И что им поручено отыскать епископа Юлиана Экланумского. Мельница была включена в список его возможных укрытий.
Что мне было делать? Эти церковные куриози вовсе не были настроены торчать в тесной землянке день за днем, ночь за ночью. Они настаивали, чтобы мы немедленно вызвали приставов и устроили налет. Я доказывал, что так можно распугать всю дичь. Мы ведь еще не знали, прячется ли Юлиан на мельнице или только собирается приехать туда. Если мы захватим мелкую сошку и спугнем большого кабана — не придется ли нам поплатиться собственной спиной за такую оплошность?
Нет, не мог я допустить, чтобы они схватили тебя. Не раз мне доводилось видеть пытки при допросах. Представить себе, как раскаленный железный прут начнет дымиться на твоей коже, как затрещат суставы рук, подвешенных к потолку, как твой сладостный рот исказится душераздирающим воплем… Ни за что!
В «Банях Форума» дров не жалели. Истекая п