Машина легко взлетала на пригорки и резко сбегала вниз. В ветровичках посвистывало, коротко, пронзительно шумнув, миновали встречные машины. Грошев искоса посмотрел на Камынина.
Вдруг в машине раздался тонкий пронзительный крик.
— А-а-а! Сволочи! Втянули! А-а-а! Зачем я?.. Почему?..
Лавров ругался грязно и долго, кричал, сглатывая слезы, и снова ругался. Оперативнику надоел этот спектакль. Он положил руку на плечо Лаврова и тряхнул его.
— Прекрати! Успеешь наораться!
Лавров мгновенно умолк. Камынин остался безучастным. Тютчина процедила сквозь зубы:
— Дурак!
Взглянув на нее, Лавров опять взорвался.
— Да! Я дурак! Идиот! Да не такой, как ты думаешь. — Он грязно обозвал ее. — Пусть твой Аркашечка не рассчитывает прокантоваться. Пусть с нами садится! Пусть!
— Толька! — предостерегающе крикнула Тютчина.
— Что — «Толька»?! Что — «Толька»?! Попользовались мною. Лишили имени. Всего…
Лавров зарыдал, потом стал опять ругаться и наконец затих.
Так они доехали до горотдела. Даже ко всему привыкшие милиционеры встретили Лаврова с недоумением — таких посетителей у них вроде не бывало. Лавров осмотрелся как затравленный, вперился в безучастного, словно выпотрошенного Камынина, всхлипнул и, постукивая от волнения зубами, обратился к Грошеву:
— Товарищ… гражданин следователь… Я прошу… очень прошу допросить меня немедленно.
«А ты неврастеник порядочный, — подумал Грошев. — Впрочем, пьющие люди редко бывают нормальными».
— Может, все-таки завтра? — спросил Николай. Он действительно очень устал.
— Нет! Нужно сегодня. Я не хочу быть подлецом даже до завтра. Я все-таки артист… пусть и бывший. — Он горько усмехнулся и с этой минуты стал спокойней.
— Не верьте ему! — закричала Тютчина. — Не верьте. Если он откажется, я подтвержу, что имела дело с Камыниным. Больше ни с кем. Только с ним и с Толькой!
Она была бледна и яростна. Николай попросил милиционера:
— Уведите…
Камынин стоял у притолоки, по-прежнему безучастный к происходящему. Николай подошел к нему, подал ключ от машины.
— Вот и кончилась ваша помощь. Отдыхайте.
Камынин кивнул, взял ключи и остался на месте. Дежурный открыл дверь в свободную комнату и сказал Грошеву:
— Можете распоряжаться. Бланки допросов нужны?
13
Лавров говорил горячо, стремительно, и Николай едва успевал записывать его показания.
Да, это он лазил в вентиляционные отверстия. Он бывший цирковой артист. В цирке с детства. Был мальчиком-каучуком, был верховым в пирамидах, работал на батуде. К сожалению, стал пить. В итоге разбился. Пенсия…
— Вы вряд ли можете понять, что такое арена для артиста или театральные подмостки для актера. Это жизнь и это слава. Пусть маленькая, но слава. Твоя слава. Сознание своей значимости, своей исключительности. Но это и адский, постоянный труд. Это неудачи, которые следует преодолевать с гордо поднятой головой. Это вольница, «легкие», когда достиг чего-то, хлеба, и это строжайшая дисциплина. От тебя одного зависят десятки товарищей, все представление, настроение зрителей, и, значит, высочайшая ответственность. Правда, многие люди видят одну легкость, вольность и относительную обеспеченность, хотя эта обеспеченность далеко не так велика, как об этом принято думать.
Однако, когда ты, особенно по собственной глупости, лишаешься всего этого, жить трудно. Потом, в одинокие ночи, я уяснил себе, в чем я был виноват. Но жалость нетерпима. Может быть, потому, что я лилипут, она особенно обидна и жестока. У меня есть ум, было мастерство, осталась смелость. Не хватало мужества и обыкновенной порядочности.
Как это случилось? Не знаю. Главное все-таки внешняя независимость. Я хотел показать моим бывшим товарищам, что я живу ничуть не хуже их. Дело в том, что, когда я разбился, у меня были кое-какие сбережения, а среди артистов существует великое чувство товарищества. Я ничего не просил. Они собрали деньги и помогли мне купить домик. Пенсия у меня неплохая. Но мне хотелось другого. Я хотел показать всем, что и в новой жизни я обязательно необыкновенный человек. Конечно, можно было овладеть какой-нибудь интересной профессией, но это казалось мне делом долгим и ненадежным.
Тут подвернулся Аркадий. Да, Шебалин. И его знакомая, бывшая любовница. Она, знаете, из тех, которые возле театра, возле цирка, возле искусства. Вначале мне мнилось совершить благородный поступок, показать себя во всей красе. Я очень хотел помочь ей выбраться из положения любовницы для любого. А вместо этого втянулся в ее компанию сам.
Когда Аркадий впервые предложил мне обчистить базу, я возмутился. Он смеялся, и я, пьяный, сдался. А Ева тут еще подзуживала. Какая Ева? Евдокия. Дунька! Я и пошел. Пошел, чтобы доказать, что я не трус. Даже больше — потому что обыкновенный человек не сделает того, что делал я. И это поначалу меня захватило — опять риск, смелость, находчивость.
Потом к подлой романтике прибавился самый подлый расчет. Вот так все и случилось.
Меня поразило ваше отношение к старой артистке. Значит, вы знаете людей, если вот так, сразу, встали на сторону действительно чудесного человека, уберегли ее от неприятностей… И я поверил вам. Потому что знал, какую подлую роль я выбрал в жизни. Роль вора, пособника спекулянтки. Стал подлецом даже по отношению к своим товарищам. Они ведь не ведали, зачем я приезжаю в Москву или туда, где они гастролировали, и что я привозил. Они просто радовались мне и, если могли, помогали. Именно они помогли мне сделать нечто вроде складного перша. Знаете, вроде телескопической складной антенны. С виду — обыкновенная трость из металла или удочка. А когда вытянешь все звенья, получается десятиметровая штанга с крючком на конце. Крючок зацеплялся за край отверстия, и я быстро взбирался вверх. Вот и весь секрет. Никаких следов. Дело цирковой техники. Я рассказал вам все. И скажу о другом.
Как всякие опытные и давно действующие жулики, мы думали о возмездии. И Шебалин предложил в случае провала одного или двоих третьего не выдавать, а все списать на Камынина. Он специально возил нас и показывал этого сторожа базы. Аркадий знал его историю, кто-то из болтунов пассажиров рассказал ему о жизни этого человека. Мне кажется, даже вы поверили, что нам помогал Камынин. Если бы я вам этого не сказал, вы бы засудили невинного человека. Наша версия была тщательно продумана, и мы бы стояли на своем, а Аркадий в стороне. По нашему уговору, оставшийся на свободе помогал бы тем, кто в заключении.
После того как Еву отпустили, это он позвонил нам из Подмосковья. Он предупредил, что дело «пахнет керосином», и мы решили «рвать когти». Когда же я вошел в машину, то сразу узнал Камынина. И сразу начал играть заранее подготовленную роль. Ева тоже видела его раньше. Аркадий настоял, чтобы она с последней партией обязательно поехала бы в его машине. Почему так настойчиво — не знаю. Но мы два дня дежурили на базаре, пока он не приехал. Ну, остальное — детали… Какие преступления и где мы совершили, я вам сообщу…
Лавров деловито сообщил обо всех ограблениях. Их оказалось больше, чем представляли себе Грошев и его начальство. Не на всех базах сообщали о происшествиях в милицию, покрывая таинственные недостачи своими средствами. Лавров просил только об одном — по возможности не придавать дело огласке. Пусть не знают товарищи.
Когда протоколы были подписаны, Лаврова отконвоировали, Грошев запер комнату и увидел, что Камынин все так же стоит в коридоре, держа ключи в бессильно опущенной руке.
— Иван Тимофеевич, вы не уехали?
— Не могу… Не могу вести машину…
Грошев простился с дежурным, решительно развернул Камынина к выходу и, взяв под руку, повел к машине. Он довез Ивана Тимофеевича до дома, загнал «Волгу» в гараж.
Прощаясь, они почему-то принялись благодарить друг друга и оба чувствовали себя несколько смущенно.
14
Дело было передано в суд. Грошеву поручили новое, и он был очень занят. Тем более что молодожену как-то неудобно задерживаться на службе. Поэтому, когда в один из дней его вызвали к Ивонину, он поморщился: не ко времени.
У Ивонина сидел руководитель местного торга. Когда в кабинет вошел Грошев, руководитель, как показалось Николаю, взглянул на него с надеждой.
— Вот, — Ивонин кивнул в сторону своего гостя, — товарищ жалуется, мол, в торговле не хватает проверенных кадров. Трудно работать. Последний раз вы вели очень путаное дело галантерейной базы. Что вы скажете о ее работниках?
— Только хорошее. Хотя и у них все-таки несколько сдали нервы.
— Не понял, — нахмурился Ивонин, а руководитель торга несколько оживился. — Вы мне докладывали…
— Вспомните последний приход заведующей секцией. Она высказала подозрение в адрес одной из сослуживиц и этим объективно очень помогла следствию. Но в данном случае, в данном коллективе она могла бы поступить и по-иному: сама в коллективе выяснить неясные подозрения, а коллектив, безусловно, помог бы ей установить истину. Кстати, несколько позднее так и произошло.
— Какой же вывод? — насторожился Ивонин.
— Любого работника базы можно выдвигать на более ответственную работу. В честности кого бы то ни было из них у меня лично нет ни малейших сомнений. Они показали себя прекрасными товарищами.
— Да, но все-таки одна из работниц базы сообщала своим знакомым о движении товаров, — нахмурился теперь уже руководитель торга.
Пожалуй, он не понравился Грошеву: «Зачем бросать тень на своих же подчиненных?» И следователь суховато ответил:
— Сколько мне известно, если работник не связан с секретными данными, которые, кстати, оговариваются и о чем работник предупреждается, он вправе говорить и писать о своей работе. И ничего нет плохого в том, что ваша работница сообщила товарищу, что на базу прибыл такой-то товар и он скоро появится в продаже, и не где-нибудь, а в конкретном месте. По-моему, это обыкновенная реклама. Выгодная и торговцу, и покупателю.
— Я не понимаю… — обиделся руководитель торга.
— Очень просто. Если бы вы через газеты, радио, наконец, сообщали бы жителям, какие товары вы получили и где они будут продаваться, я убежден, что большая часть товаров перестала бы быть дефицитной. Люди бы знали, что они смогут купить, когда и где, и не брали бы то, что им не подходит.
— Товаров не хватает, — буркнул руководитель торга.
— Новых, модных товаров вначале всегда будет не хватать. Но потом они остаются в избытке. А вы как делаете? Выбросите партию, остальное придержите, чтобы искусственно помочь кому-то выполнить план. Считаю, что базы вроде той, которой я занимался, должны быть полупустыми в конце каждого дня.
Если же на них скапливается товар — нужно бить тревогу: начинается перепроизводство. Вы поступаете как раз наоборот.
— Разбивает вас Грошев. Разбивает…
— Не думаю. У нас своя специфика работы…
— Конечно! Мы, простые смертные, в ней не разбираемся.
— Не всегда… Но и в данном случае, например, такой подозрительный человек, как Камынин, опять… вышел…
— Сухим из воды? — с усмешкой подсказал Николай.
— Больше — чуть не героем! — Руководитель торга то ли не уловил, то ли пренебрег иронией следователя. — А ведь эта спекулянтка даже на суде утверждала, что она имела с ним дело и получала от него краденый трикотаж.
Ивонин и Грошев быстро переглянулись.
— Ну, как говорит сегодня товарищ Грошев, во-первых, ее показания полностью опровергнуты ее же сообщниками и материалами дела. А во-вторых, мне так и непонятно, почему вы продолжаете подозревать Камынина?
— Послушайте, но ведь не бывает же таких совпадений — все говорят, что он причастен к грязным делишкам, а он везде выходит сухим из воды.
— Что ж… У вас есть специфика работы, и у нас тоже она имеется, — миролюбиво сказал Ивонин. — Она заключается, в частности, в том, что мы не верим разговорам, а только фактам. И проверяем их со всей тщательностью. В данном случае я совершенно убежден, что Камынин — честнейший человек, и искренне удивляюсь, почему вы не опираетесь на него…
— Ну, знаете…
— А как вы думаете, Грошев? — не замечая возмущения собеседника, спросил Ивонин.
— Если честно, то Камынин вызывал у меня, так сказать, только отрицательные эмоции. А сейчас… Сейчас могу за него поручиться. И я тоже не понимаю, почему вы его так боитесь.
— Ну вот и вы тоже… — развел руками руководитель торга. — Но каким образом я могу на него опереться?
— Не знаю. Как говорится, вам с горы видней, — протянул Грошев. — Но вот на что я обратил внимание. Иногда, знаете ли, девушки требуют цветов. Точнее — они-то не требуют, а самому приятно подарить цветы. Так вот, я не помню случая, чтобы я мог купить цветы любимой девушке в магазине. Все там есть — кактусы, хризантемы в горшках, заведующие и кассирши, а вот обыкновенные живые, сиюминутные, что ли, цветы покупаю на базарчиках. Знаете, таких — возле кино, на рынке, у перехода… Там, где много людей. Ими торгуют сотни людей. Вам никогда не казалось, что это прежде всего растрачивание людского труда — сотни людей, торгующих цветами?
— Я не совсем понимаю…
— Очень просто. Вместо того чтобы торговать, терять время, они могли бы только выращивать и попросту сдавать в магазины. На комиссию, что ли. Так, как это делал Камынин, сдавая свои цветы на комиссию, в сущности, спекулянтке. А когда я занимался его делом, то попросту диву давался, сколько людей увлечены цветоводством, сколько сил и энергии они тратят на добывание луковиц, семян и всякого прочего. Поставьте такого же Камынина заведующим комиссионным цветочным магазином, и через полгода он откроет десяток филиалов, сорганизует сотни цветоводов, и все станет на свои места. Потому что такие, как Камынин, не только не украдут, а скорее всего свое доложат, лишь бы двигалось их любимое дело. И появятся настоящие магазины-салоны, магазины-клубы. В них можно будет и купить, и поговорить, и обменяться… как это — посадочным? селекционным? — материалом. Ну, одним словом, всякими там луковицами и семенами. И связь установить с соседним городом. Сотни, а может быть, и тысячи людей оторвутся от ненужной им торговли, а тысячи и десятки тысяч получат цветы от настоящей торговли.
— Именно это, Грошев, я и доказываю нашему гостю. А он боится, а вдруг будут воровать? А вдруг начнут спекулировать? Ну а вдруг не начнут? А вдруг Камынин не даст? Он человек тертый и — как показала жизнь — крепкий. Ему верить можно.
— Не знаю… Не знаю, — недоверчиво качал головой руководитель торга. — Надо посоветоваться… Продумать…
— Наша докладная записка есть в горкоме партии. Вы о ней знаете?
— Да. Знакомился… Хлопотно все это… Очень хлопотно…
— Ну, это вы рассудите на досуге, в рабочем порядке, что ли. А сейчас такое дело: и меня, и Грошева в только что закончившемся деле волнует вопрос о сторожах. Как вы думаете охранять свои базы и магазины? Увеличивать количество сторожей или, наоборот, сокращать их? А на сэкономленные деньги оборудовать недоступные ворам помещения и сигнализацию?
В тот день в кабинете Ивонина побывало несколько специалистов, и Грошев задержался в нем допоздна. Но он не жалел об этом. Он узнал и еще одну сторону своей беспокойной профессии — не только раскрывать преступления, но и предотвращать их.
Теодор Л. ТОМАС, Кейт ВИЛЬГЕЛЬМ
КЛОН
Рисунки В. КОЛТУНОВА
Мод Венделл обратила внимание на клона, когда он начал пульсировать в сливном отверстии мойки для посуды. При виде этой неприятной закупорки она попыталась пропихнуть ее в трубу, орудуя скребком для очистки дна кастрюль. Но масса не поддалась. Чертыхнувшись, Мод Венделл бросила скребок и надавила на клон пальцем.
Через легко проницаемую стенку клеточной ткани клона к ее пальцу устремился насыщенный ферментами икор… При соприкосновении с тканями человеческого тела ферменты немедленно разрушили их белковую структуру, а из образовавшихся при этом аминокислот и других веществ стали формироваться ткани клона. Палец Мод Венделл и не чувствовал никакой боли. И только спустя несколько секунд женщина поняла, что он исчез и вместо него образовалась ткань клона. Тогда она закричала и отпрянула от раковины мойки…