Но и разубеждать меня полковник тоже не стал.
Он так же задумчиво постучал пальцами по столу и заключил:
— Нужен нам Башков, очень нужен. Искать будем. За паспортом, за деньгами ли, а в Новосибирске он появится. А деньги у него где-то здесь прячутся. Опять же, сын у него здесь в городе живет…
— Ну, сыночку он свои капиталы не доверит.
— Почему так думаете?
— Видела я его — за деньгами к папочке прибегал.
Полковник Приходько с улыбкой глянул на Бориса Борисовича:
— Ты погляди, какой у нас детектив. Даже и с сыном встречалась.
— Удачливая!—согласился тот.
— Удачливая — это верно. Да, да, вы не обижайтесь, Евгения Сергеевна, не умаляя ваших профессиональных заслуг,— поработали вы хорошо,— скажу: к вам еще и судьба благоволит. Счастливые случайности в нашем деле вот как редки, а вам, скажу, везет. Тьфу-тьфу, конечно!… Даже там, где, что называется, на рожон лезете — и то сходит… А вот был у нас оперативник, как его…
— Батюшков,— подсказал Борис Борисович.
— Вот, вот — Батюшков! Такой был усердный, такой исполнительный, поищи, не найдешь. А что ему ни поручи — все завалит. Вроде все по правилам делает, по уставу — не придерешься. А получается и не то и не так. Да еще что-либо себе схлопочет, либо железкой по голове, либо на ножик налетит. В угрозыске работал — из госпиталя не вылезал.
— Вроде меня.
— Вроде вас! — возмутился полковник.— Да на вашем месте он утонул бы, обязательно.
— А где он сейчас. Живой?
— Живой. В паспортном отделе работает.
— Да…— протянула я невольно.— Не хотелось бы мне в паспортный отдел.
Полковник Приходько похлопал меня по руке:
— Будет вам, Евгения Сергеевна! Мы еще с вами половим жуликов.
В прихожей, уже надев пальто, полковник вдруг остановился.
— Вооружился, значит. Ах, дурень! А поди, и стрелять не умеет.
— Умеет,— сказал Борис Борисович.— В армии был. Я его личное дело смотрел.
— Ну и что?
— Младший лейтенант. Во время войны находился при штабе дивизии.
— Поди, писарем каким?
— Ранение имеет и медаль «За боевые заслуги».
— Вот как!
Полковник Приходько застегнул пальто, взял шляпу и постоял некоторое время в задумчивости.
— Как его судьба развернула, за тридцать-то лет. В фашистов стрелял, а теперь в нас с тобой стрелять собирается. Нехорошо выходит, Борис Борисович, а?…
Гости ушли.
Я опять переоделась в халат. Унесла на кухню посуду. Пока мыла стаканы, невольно вспомнила свой последний визит к бывшему главному бухгалтеру Торга, когда-то защищавшему на фронте свою Родину, а потом разменявшему совесть на ворованные рубли.
Вспомнила, как он встретил меня, провел в комнату, где на столе в высоком синем бокале белели хризантемы, а в хрустальной граненой вазе оранжево светились апельсины. Он бренчал на гитаре, поглядывая на меня выразительно. Мы пили коньяк, танцевали даже. Я играла роль, хотя мне совсем не хотелось походить на одну из женщин, которые, как я догадывалась, залетали к нему на одинокий хмельной огонек. Кажется, он почувствовал это, держался со мной вежливо и пристойно; сорвался он всего один раз, но мне не стоило большого труда поставить его на место… Я уже знала, кто он, а вот он еще не догадывался об этом. Мне же нужно было, чтобы он начал меня подозревать; я затеяла рискованную игру, которая чуть не закончилась для меня плохо.
Повезло!— как сказал полковник.
На самом деле повезло…
И все впустую, он на свободе, и никто не знает, где его искать. Надо было ложиться спать, но я чувствовала, что мне не уснуть, и направилась в комнату Петра Иваныча, сбросила тапочки и забралась с ногами в его старое покойное кресло, которое обладало удивительным свойством — в нем я обычно быстро засыпала. На этот раз что-то разладилось или в кресле, или во мне, я долго вертелась, устраивалась так и этак и вроде бы начала уже дремать, как меня разбудил дверной звонок.
Звонок был осторожный, короткий — я вначале подумала, что ослышалась. Звонок не повторялся, но какое-то внутреннее чутье подсказывало мне, что звонок был. Что тот, кто звонил сейчас, стоит за дверью и ждет, когда я открою.
Я накинула на плечи плед, зацепила пальцами ног тапочки и, то и дело теряя их на ходу, полусонная прошлепала в прихожую и зажгла свет.
Не сразу справилась с замком, чертыхнулась про себя и с досадой резко распахнула дверь.
3
Почему-то я не испугалась, даже не удивилась.
Узнала его сразу.
Чуть более недели тому назад он сидел передо мной в лодке, которую сильно качала волна, я глядела ему в лицо, освещенное отдаленными отблесками костра, и пыталась увидеть в его глазах хотя бы следы растерянности или страха, когда я сказала, что именно с ним встретилась той ночью на лестнице, возле квартиры Бессоновой, а ее потом нашли в постели, задохнувшуюся в газовом чаду. Тогда он только рассмеялся мне в лицо. И тут резко качнул лодку и опрокинул ее…
Повторяю, сейчас я не испугалась.
Да и он смотрел на меня без угрозы, мягко и даже как-то просительно, как бы извиняясь за неожиданный поздний визит.
— Здравствуйте, Евгения Сергеевна!— сказал он.
На площадке, этажом ниже, хлопнула дверь. Он глянул вниз, потом поверх моего плеча в прихожую, видимо, желая убедиться, что там никого нет.
— Здравствуйте!— наконец ответила я.
— Мне показалось, что вы меня не узнали.
— Нет, узнала. Просто удивилась.
— Можно мне к вам зайти?
Я ответила не сразу.
Перед моими дверями стоял человек, бежавший из-под стражи, его разыскивает милиция, следовательно, я должна помочь его задержать. Могу тут же захлопнуть дверь, быстро позвонить, пришлют «оперативку», район оцепят, и, вероятно, он не успеет уйти… И тут же решила, что делать этого не нужно.
— Я ненадолго, Евгения Сергеевна.
— А вы не ошиблись?— спросила я.— Вам на самом деле нужно ко мне, а не в милицию?
— Нет, не ошибся. Именно к вам.
В левой руке его были перчатки, правая глубоко опущена в карман пальто. Он опять глянул поверх моего плеча, а я пристально на его правую руку, он перехватил мой взгляд и тут же вынул руку из кармана.
— Тогда проходите,— сказала я.
Он вошел в прихожую, я закрыла за ним дверь.
— Может быть, я не вовремя?
— Нет, в самый раз. Только что вспоминала о вас.
— Вспоминали?
— А что же вы думаете? Слишком дорого обошлось это знакомство.
— Да. Мне — тоже.
— Раздевайтесь!
Он снял мокрую шляпу, аккуратно стряхнул ее в углу, стянул пальто, повесил на вешалку. Что-то стукнуло о стену. Я догадалась.
— Кроме меня никого в квартире нет. И никого не жду. Ботинки можете не снимать.
— Спасибо.
— Только подождите минутку. Я чуть приберу в комнате.
— Пожалуйста. Вы извините меня…
— Ничего. Я быстро.
Я вошла в комнату, застелила постель. Сняла халат, надела джинсы и свитер. Открыла дверь в прихожую.
Башков стоял, засунув руки в карманы пиджака и поглядывая на дверь. Кто-то громко топал, поднимаясь по лестнице.
— Это не ко мне,— сказала я.— Проходите и устраивайтесь, где вам удобно.
Проходя мимо меня, он придержал правой кистью карман пиджака, и я поняла, что он переложил туда пистолет из пальто. Присел к столу, положил руки перед собой, крепко переплел пальцы.
Я молчала.
Пауза затянулась. Он отвернулся, уставился на свои переплетенные пальцы и трудно вздохнул:
— Вот… пришел. Извините, что поздно. Гости у вас были, ждал, когда уйдут. Сам полковник Приходько, собственной персоной.
Он взглянул на меня. Я опять не сказала ничего.
— Евгения Сергеевна, вы в милицию позвонить не желаете?
— А вы хотите, чтобы я позвонила?
— Нет, не хочу. В милицию я мог пойти и сам.
— Тогда будем считать, что вы у меня в гостях.
Он похудел за эти дни, черты лица стали резче, грубее. В углах губ прорезались глубокие морщины. Но как и раньше, он был аккуратно подстрижен, чисто побрит, воротник рубашки свеж и поглажен, и галстук завязан правильным узлом.
Вот только «Шипром» от него уже не пахло.
— По грузинскому обычаю,— сказал он,— даже враг, приходя в гости, может рассчитывать на гостеприимство хозяина, так, кажется?
— По-грузински так.
— А у вас?
— И у меня так. Пока вы гость.
— Понимаю.
— А я вот в этом не уверена. Уж коли вы вспомнили про обычай — когда идут в гости, оружие с собой не берут.
Башков повернулся ко мне, прищурился, на щеках его заходили злые желваки. Но я с упрямым спокойствием встретила его недоверчивый взгляд. Башков тут же отвел глаза, плечи его обмякли, он достал из кармана пистолет, подал его мне, но я не протянула руку, тогда он встал, положил пистолет на тумбочку возле кровати и опять вернулся к столу.
— Так зачем же вы ко мне пришли?
Он положил руки на колени, опустил голову.
— Смешно, конечно…
— Да нет,— возразила я,— Мне, например, не смешно.
Тогда он исподлобья быстро взглянул на меня.
— Вам неприятно мое присутствие? Может, вы боитесь меня или еще что, тогда скажите сразу, и я уйду.
— Нет, я вас не боюсь. Я вас просто не понимаю.
— Совсем не понимаете?
— Могу только догадываться, но все это на вас так не похоже. Вы — такой здравомыслящий человек, расчетливый.
— Как же — бухгалтер!
— И вдруг…
— …веду себя так глупо и нелепо. То собираюсь вас утопить, потом бегу из-под стражи и опять прихожу к вам — к женщине, благодаря которой под эту стражу попал. Да еще рискую, что она позвонит по «ноль-два», и я опять отправляюсь туда же, откуда бежал. Вы это хотите сказать?
— Примерно.
— Да, на бухгалтера не похоже…
— Оправдываться пришли?
— А вы поверите?
Я помедлила:
— Не знаю.
Он опять потупился:
— Ну, поверите там или нет, а уж коли пришел… Утопить-то вас я по-настоящему хотел.
— Поняла уже, что не шутили.
— Не шутил, верно. Не до шуток мне было. Особенно, когда дали вы мне понять, что охотитесь за мной. Как кошка за мышью. И все у вас по форме сходится. Ведь на самом деле заходил я к Бессоновой, только убивать ее у меня и в мыслях не было. А тут вы на меня такую бочку катите, мне и посторониться некуда. Все подозрения на меня, и оправдаться нечем. И такое меня тут зло на вас разобрало. Раздумывать-то некогда было, вот и решил… концы в воду!… Пьяный был, на трезвую голову такое бы не пришло.
Он замолчал, ожидая каких-то моих слов. Но говорить мне пока было нечего. Я не очень ему верила.
Слишком уж прочно засела во мне убежденность в его вине.
— Поймали вы меня на испуг,— продолжал он.— На запахе «Шипра» и поймали. И здорово у вас получилось, ничего не скажу. Умница вы, Евгения Сергеевна… Ну, да я сейчас не о том говорю…
Он сильно потер лицо ладонью.
— Потом уж сообразил, кто вы и чего ради всю эту охоту на меня затеяли. А ведь когда в лодку садились и разговор свой завели — понимали, что рискуете. Что опасно со мной вам, женщине, в такие игрушки играть. Но пошли вы на этот риск, и не ради выгоды какой-то, а по убеждениям своим. А даже сквозь всю вашу игру порядочность ваша чувствовалась. Только это я уже потом понял. А когда понял, то, может быть, впервые над своей жизнью задумался. Ведь я на фронте был, воевал. И бухгалтер был, как говорили,— от бога. Не хвастаюсь, сколько раз на Доске почета висел, грамот у меня — папка целая. А тут разок у Аллаховой легких денег хлебнул, и все сразу пошло-поехало. Заторопился жить, радоваться, веселиться. Деньги, все деньги — за деньги и все радости, тряпки, гулянки… С женой развелся — совсем просторно стало. Женщины пошли всякие, чего ж скрывать. Только возле денег какие женщины, так…— он словно отмахнулся от кого-то ладонью.— И вдруг — вы! Поверьте, я не комплименты пришел говорить, в отцы вам гожусь…
Он переплел и крепко сжал пальцы, так что побелели суставы.
— Может, и не поверите, а я всю эту неделю, как сюда приехал, о вас думал. Вроде и не до того мне было — на вокзале ночевал. К сыну идти побаивался — подвести не хотел, он хоть и барахло, а все-таки сын… Сяду на электричку до Черепанова, четыре часа туда — четыре обратно. Сижу, дремлю. А если не дремлю — вас вспоминаю. Как вы у меня в гостях были, кофе пили вместе. Пел я вам что-то, на гитаре бренчал, а вы слушали. И улыбка у вас была такая… хорошая улыбка. И так мне хотелось еще раз на вас посмотреть. Поговорить. Чтобы вы меня последним подлецом и убийцей не считали. Пойду, думаю. Примет — не примет, а я пойду. А примет, так расскажу все, как есть. Вот и пришел. Раньше бы пришел — в больнице вы лежали. Понимал, что из-за меня, да ничего не поделаешь. Сколько раз туда звонил, узнавал, когда выпишетесь.
Больничные нянечки передавали мне о звонках, я думала, что звонили с работы или из Управления.
— Домой ко мне сегодня тоже вы звонили?
— Тоже я.
— Трубку положили.
— А что мне оставалось делать? Не мог же я сказать, что в гости к вам собираюсь. Вы же думать стали бы, маяться, как вам быть… Вот и пришел просто так, незваный, негаданный… Евгения Сергеевна, у вас стаканчик воды найдется? В горле что-то пересохло.
— Я вам кофе заварю.
— Стоит ли затрудняться.
— Какой труд. Кроме того, я перед вами в долгу. Правда, принять вас, как вы меня принимали, не смогу. Да и не ожидала, признаться.
— А то бы позвонили по «ноль-два»?
Я не ответила на его улыбку.
— Может быть, вы есть хотите?
— Нет, нет, что вы, я сыт. На вокзале буфет работает. Только пить.
Я прошла на кухню, налила в кофейник горячей воды, насыпала кофе. Присела на табуретку.
Неожиданный приход Башкова заставлял меня заново пересмотреть свои удобные — уже ставшие привычными — представления о нем, как о простом жулике и возможном убийце. Его взволнованное признание казалось мне искренним. Я догадывалась, что в темной душе моего бухгалтера сейчас идет жестокая ревизия прожитого, переоценка ценностей, борьба между злом и готовностью ответить перед людьми за это зло. И как бы ни была мала и случайна причина, толкнувшая на такую ревизию, она заставила его совершить необычайный в его положении поступок — прийти ко мне.
Как я должна ответить на такое доверие?
Позволить ему уйти?
Я не имею права так поступить, раз взяла на себя определенные обязательства перед законом.
Я сидела понурившись и думала, что, наверное, я все-таки никудышный работник милиции, если не могу в такой ситуации выбрать для себя точную линию поведения.
Конечно, рано или поздно Башкова возьмут и без меня. Как загнанного хищника, прижмут рогатиной в углу и возьмут. И другой судьбы у него нет… И все же, если у него достало решимости прийти ко мне, можно думать, что ее хватит и на другой, более смелый поступок — прийти самому в милицию.
Явка с повинной…
Кофейник на плите зашипел и зафыркал, как бы возмущаясь тем, что я собираюсь пристроить слишком уж красивый конец к этой нелегкой, непростой и совсем некрасивой истории…
4
Когда я с чашкой кофе и вазочкой с овсяным печеньем вошла в комнату, то увидела, что Башков спит, положив голову на сложенные на столе руки.
Осторожно поставила чашку и вазочку на стол, взглянула на тумбочку. Старенький «Макаров» с протертыми до блеска гранями лежал на месте. Я присела на кровать, она скрипнула. Башков быстро вскинул голову, встревоженно повернулся.
— Пейте кофе,— сказала я.
— Уснул, извините. На вокзале пришлось спать, а там сон, сами понимаете, какой.
Он взял чашку обеими руками, выпил залпом. Вытер губы ладонью.
— Налить вам еще?
— Нет, спасибо большое.
— Как вы узнали, что я в больнице?
— Сказали тут…— уклонился он.
— Поди, Саввушкин?
Он усмехнулся.
— Саввушкин меня пуще чумного боится. Сам висит на ниточке. Да и другие тоже… А я хожу по городу, не прячусь. Будь что будет. В кустах отлеживаться не хочу… И вот странно мне, Евгения Сергеевна, что я на вас не в обиде. Вроде бы ненавидеть должен лютой ненавистью. Всю жизнь мою разрушили. Оставили одну тревогу.