— Познакомься, это отец Тани Петровой, которой ты вчера устроила сотрясение мозга.
Только тут я заметила сидящего в глубине кабинета мужика. Он был вполне прилично одет, правда, вид имел какой-то… тщедушный. Мелкий, с некрасивыми чертами лица и бегающими глазками. Неприятный тип.
— Я не могла ей устроить сотрясения мозга, потому что даже пальцем ее не тронула, — как можно увереннее ответила я. Язык прошелся по зубам, в поисках успокоительного комка жвачки.
— Вот справка, — толкнула в мою сторону какой-то лист бумаги директриса. Голос звенел, диссонируя с моими натянутыми до предела нервами.
— Ну и что? — усмехнулась я, уходя в глубокую несознанку. — Я ее и пальцем не тронула. О чем очень сожалею.
— Ты — хулиганье, которое должно сидеть в тюрьме! — Голос у мужика оказался таким же противным, как и внешность. Более того, по звучанию он почти не отличался от голоса Людмилы Адамовны — такой же высокий и мощный. Я даже напряглась, подозревая у себя слуховые галлюцинации. — По тебе колония плачет! Сейчас ты руки распускаешь, а завтра за нож схватишься?
— А мне не нужен нож, я и руками могу… — ядовито улыбнулась я дядьке, всем своим видом показывая, что при мне рот лучше держать закрытым.
— Сокол, на тебя написали заявление в милицию! — неожиданно перешла на фальцет Людмила Адамовна. Я вздрогнула, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие хотя бы на лице. Внутри все трепыхается в предсмертной агонии. — Ты как со старшими разговариваешь? У тебя один ветер в голове!
— Ну и что, что ветер в голове? — пискнула я, едва слышно. — Зато мысли всегда свежие.
— Да я тебя поставлю на учет в детскую комнату милиции! — оторвала директриса зад от стула.
Так, надо завязывать с выступлениями, а то уши от ее ультразвука отвалятся. Я опустила голову и сделала вид, что мне мучительно стыдно. Извиняться не буду, пусть даже не мечтают.
— Сокол, я объявляю тебе строгий выговор! И хочу пообщаться с твоими родителями. Жду их завтра у себя в кабинете с девяти до пяти, — громыхала она на всю школу.
Родители у меня нормальные, это не страшно. А вот выговор… Тоже, в принципе, не страшно… Обидно только. Я закусила губу. Потом гордо вскинула голову — буси я или не буси? Воин или вот уже несколько лет фигней страдаю?
— Да, Людмила Адамовна, я скажу моему отцу, чтобы он подошел. Я даже попрошу маму, чтобы она пришла. И мне бы хотелось услышать извинения от семьи Петровой, которая позволила себе при всех назвать меня лесбиянкой. И я хочу, чтобы она смотрела в глаза моей матери, когда будет извиняться.
Директриса покраснела и слилась с панелями из красного дерева за своей спиной. Пухлые губы задрожали, а глаза прищурились. Зря я тут села. Сейчас меня поранят стекла, вынесенные взрывной волной. Руки ледяные, челюсти сводит от страха перед этой громогласной теткой. Мне так плохо, что хочется сжаться до микроскопического размера и затеряться среди пыли под стулом.
— Ты мне еще скажи, что мы, здесь присутствующие, унижаем твое сексуальное меньшинство! — во всю мощь заорала она. — Ты кого оскорбить хочешь? Приличную семью? Да как ты смеешь? Ты себя в зеркало видела? Ты почему в таком виде в школу ходишь? Пугать она меня еще будет! Может, правозащитников пригласишь? Да я на тебя докладную в гороно напишу! Ты без справок от нарколога и психиатра не переступишь порог моей школы!
Что там Женька говорила про адвокатов? Почему я не взяла ее с собой? Вообразив себя Точкой, я спокойно ответила:
— Это еще спорный вопрос, кто на кого заявление писать будет. — Голос дрожит так, что некоторые слоги даже мне не слышно. Повернулась к мужчине. — Ваша дочь распускает про меня мерзкие слухи. Передайте ей, что в следующий раз она клоком волос не отделается. И мы еще посмотрим, кто из нас кто.
Резко развернулась и рванула прочь из кабинета, пока трясущиеся ноги еще способны меня удерживать. Надо подышать свежим воздухом. Надо успокоиться. Господи, ну за что мне это? У меня ведь даже парня-то нет, я даже ни с кем ни разу не целовалась. И к девочкам меня не тянет. Да что они, в самом деле, с ума все посходили?
Если бы я курила, то сейчас выкурила бы сигарету, а может быть, даже две. Говорят, это успокаивает. Но для меня, девушки занимающейся спортом, курение и употребление спиртных напитков неприемлемо. Всё, что я сейчас могла, — это нервно грызть костяшки пальцев и выполнять технику дыхания. Правда, с дыханием получалось не очень, но я старалась. Меня трясло. Все тело трясло от пережитого стресса. А мысли ломались, едва успев образоваться. Лицу было холодно и неприятно. Что-то щекотало щеку. Я смахнула это что-то и только тут поняла, что плачу. По щекам медленно текли слезы. Так вот почему я не могу нормально дышать — нос заложен. Я изо всех сил старалась не рыдать в голос, нервно вытирала слезы рукавом толстовки, а они все текли и текли. Мысленно я проговаривала встречу с директором, пререкалась с ней, хамила и защищалась. В собственной фантазии я не выглядела так бледно и неуверенно, отстаивала себя и свое мнение. Дыши, Ярик, дыши глубоко. Раз. Два. Вдох. Раз. Два. Выдох. Дыши, глубоко. Слезы, чертовы слезы, да прекратите же вы уже течь! Я — буси, я не имею права быть слабой и плакать. Сорвавшись с места, я понеслась на турникеты. Ничто так не приводит нервы в порядок, как физическая нагрузка.
Я пробежала один круг по стадиону на пределе своих возможностей. Потом подтянулась раз двадцать и отжалась. Вроде бы немного полегчало. Во мне проснулся азарт и спортивная злость. Сделала ката. Эх, мне бы катану сюда, я бы всех в салат порубила. И нашу Людмилу Адамовну в том числе. Индюшка напыщенная. А с родителями я вечером поговорю. У меня не только родители придут, но и Ростик с друзьями приедет. Они им всем покажут, как их Ярочку обижать.
Точка, Варька и Настя топтались на крылечке без верхней одежды, явно поджидая меня. Простуженная Варя усиленно хлюпала носом и кашляла. Настя все переживала, что нос у нее теперь красный. А Женя нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, явно собираясь уже бежать и искать меня.
— Что она сказала? — подлетела ко мне Волоточина.
— Родителей завтра ждут в школу. Орала так, что стекла дрожали. Ужас, у меня такой стресс.
— Это из-за Петровой или Славки? — тихо спросила Варя.
— Петровой. Сказала, что ее отец подал заявление в милицию, меня поставят на учет в детской комнате, ну и так далее…
— Боже, какой кошмар! Что теперь будет? — заломила руки Настя.
— Да ничего не будет. Мои подойдут, и мы еще посмотрим, кто на… — я запнулась, — …в очереди последний.
— Спокойно, давайте думать, — рассудительно произнесла Точка. — Директрисе выгодно решить все полюбовно, она несет ответственность за учащихся своей школы. Людмила Адамовна может сделать вид, что накажет тебя, но, скорее всего, просто поорала для виду, и дело с концом. Ее цель — чтобы папаша Петровой забрал заявление, а не разоблачить преступника. За это заявление ей вынесут все мозги. Зачем портить показатели в собственной школе?
— Думаешь, Адамовна ее просто пугала? — переживала Настя.
— Думаю, да. Ей надо уладить конфликт, который не выгоден школе. Вот она устроила показательные выступления, чтобы отец Петровой увидел всю силу наказания и перестал доставать другие инстанции. Это я в книге по психологии школьных отношений вычитала. Ну, поорала она, и всё, забудь, как страшный сон.
— Вы когда-нибудь добьетесь, что я умру окончательно, — вздохнула я. — Идемте в тепло. Я вся мокрая, Варька больная. Не хватает еще, чтобы и вы простыли.
День прошел относительно спокойно, даже несмотря на то что за спиной все равно шушукались и похихикивали. В открытую ко мне лезть никто не решился. Видимо, теперь мне ничего не страшно — у меня репутация отвязного хулигана, так что в случае чего будем поддерживать имидж кулаками. А что? Из любой ситуации, даже самой плохой, всегда есть выход. Только надо подумать, как выпутаться из истории с… тьфу! Даже говорить противно.
— Точка, а что делать с… — Я поморщилась.
— Со сплетней? — задумчиво протянула она. — Понимаешь, Ярик… Как ты думаешь, почему известные люди очень редко дают опровержения той глупости, которую про них пишут?
Я внимательно посмотрела на подругу, совершенно не понимая, куда она клонит.
— Потому что, Ярик, пикантные подробности будут помнить все, а вот опровержения никто. Запомни это.
— Я подумаю на эту тему.
Женя ухмыльнулась и ободряюще мне подмигнула. Интересно, что она имела в виду?
В два часа дня мы с Настасьей стояли на проходной в башню «Федерация» в «Москва-Сити». И дела у нас шли более чем плохо. Настька ныла, что недостаточно хорошо выглядит, а от влажности у нее вьются волосы, к тому же она сильно замерзла. Вообще, я ей удивляюсь! Она выпендрилась в розовую куртку не по сезону, из-за чего у нее покраснели нос и уши, и уже замучила меня вопросом, сильно ли похожа на пьяную снегурочку. Коленки в капроновых колготках задубели и, судя по их синему виду, должны издавать стук при ходьбе. Естественно, она уже восемь раз порывалась вытереть свои бежевые ботиночки, потому что грязно, но они снова заляпываются. До этого она каждые пять шагов просила посмотреть на нее сзади — не попала ли грязь на колготки, а то она вот совершенно не умеет ходить так, чтобы грязь из-под каблуков не летела на икры. Потом она прицепилась ко мне, и я узнала, что ее аутфит не подходит к цвету моей куртки. Мы с ней абсолютно не сочетаемся в цветовой гамме, и она вообще меня стесняется. Смотрите-ка, какая стеснительная нашлась! Моим друзьям очень нравится, как я одеваюсь. Мальчишки говорят, что это стильно. Да, я люблю спортивную одежду. Сейчас я одета в ультрамодную худи, в капюшоне которой «прячется» маска ниндзя. Мне ее из Японии привезли только две недели назад, первый раз надела. Настька, может, и разбирается в моде, но сейчас одета явно не в кассу. Здесь полно райдеров, которые выглядят, как я, а не фиф, одевшихся, как Настя. Так что спорный вопрос, кто из нас тут не сочетается. На небоскреб пускали строго по спискам. Надо ли говорить, что наши с Козаревой фамилии в том самом списке не значились. Вокруг бегала какая-то миловидная девушка с планшетом, отмечала присутствующих, сажала их в микроавтобус и отправляла за КПП.
— Нам туда? — показала Настька глазами за скрывшийся за шлагбаумом микроавтобус. — И как мы туда попадем?
— В любом заборе есть дыра, — пожала я плечами и поправила рюкзак, в котором лежал большой фотоаппарат.
— Издеваешься? Сейчас! Я в юбке и на каблуках буду по заборам лазить.
Мы обе вздохнули и отошли от толпы ребят подальше.
— Фи, — скривилась Настя. — Посмотри на них. Штаны все спущены, трусы торчат. Джинсы какие-то жуткие, обувь раздолбанная. Разве так могут одеваться приличные парни?
— Ничего ты не понимаешь. Это стиль такой.
— Ходить с парашютными трусами навыпуск?
— Рита! — дернулась я, инстинктивно разворачиваясь боком к толпе и пряча лицо.
— Где? — тут же оживилась Козарева.
— Вон, рыжая, видишь?
— Какая фифа, — усмехнулась она. — Говорят, что беременным на каблуках ходить нельзя.
— Голову даю на отсечение, что она не беременная.
— Нуууу… — смешно выпятила Настька губы.
— Что она делает?
— Стоит, общается. Вон на какого-то парня повесилась.
— Быстро снимай! — Я протянула ей свой телефон.
Настя сделала вид, что смотрится в него, как в зеркальце, начала снимать толпу.
— Я не знаю, что тут вообще можно рассмотреть, — ворчала подруга. — Не надо было убирать фотик в рюкзак. Сейчас бы сделали классные снимки. Эти только выкинуть можно.
Меня трясло. Хотелось повернуться и посмотреть, с кем она обнимается. Но нельзя. Вдруг она меня узнает? Так я сорву операцию.
— Отметилась у пиар-менеджера и села в микроавтобус, — прокомментировала Настя. — Нам тоже как-то надо попасть в тот микроавтобус.
— Как?
Козарева неопределенно дернула плечами. Я поджала губы. Потом со злости выдула большой пузырь и лопнула его, обляпав лицо тонкой пленкой жевательной резинки.
— Ну, Ярик! — воскликнула Настя. — Ведешь себя как дикарка! Это некультурно! Тебе волю дай, ты и рот, зевая, прикрывать перестанешь!
— А что тут такого? — невинно похлопала я ресничками.
Рядом с нами остановился автомобиль. Какая-то женщина еще раз сверила распечатку с вывеской. Подъехала к красно-белому шлагбауму, опустила стекло и что-то сказала. Охранник долго изучал список, потом покачал головой, подал знак, чтобы она отъехала. Женщина раздраженно резко сдала назад, едва не зацепив Настьку. Мы отошли на пару шагов назад. Она принялась кому-то названивать.
— Марию Веселову, пожалуйста, — потребовала. — Лариса Ушакова. Издательский дом «Спортивная жизнь». Я просила ее включить нас в списки неделю назад, и вот сейчас на проходной говорят, что меня нет. Я зря ехала?
Мы переглянулись.
— Мария Веселова, — шепотом произнесла Настя, осторожно растягивая губы в улыбке.
— Лариса Ушакова, — хитро прищурилась я. — «Спортивная жизнь».
— Что значит, вы не можете меня с ней соединить? То есть как? — принялась кричать женщина. — У нас договоренность. Я с мобильного, между прочим, звоню… — Она нервно закурила и принялась слушать. Потом зло зашипела: — Знаете что? Пишите письма. — Швырнула окурок в нашу сторону, подняла стекло и была такова.
Мы внимательно смотрели ей вслед — вдруг вернется?
Не вернулась.
Отлично!
— Я буду журналистом, ты моим фотографом. У тебя вид… — Настя презрительно осмотрела меня с ног до головы еще раз. — Творческий.
— Может, лучше наоборот? — неуверенно спросила я, зная, что наша Настасья иногда бывает удивительно тупой.
Она одарила меня самоуверенным взглядом. Я лишь закатила глаза. День сегодня сумасшедший. Мои нервные канаты вот-вот лопнут от такого перенапряга.
Мы подошли к пиарщице.
— Мария? — лучезарно улыбнулась Настя. — Меня зовут Ушакова Лариса. Мы с вами договаривались.
— Вы из «Спортивной жизни»? — расцвела та, отметив галочкой что-то у себя в списках.
— Да, — тут же кокетливо тряхнула головой Козарева. — А это мой фотограф — Ярослава Сокол.
Я кивнула и улыбнулась, как смогла.
— Отлично! Это вам браслеты для прохода в пресс-зал и на фуршет. Садитесь в автобус, вас доставят на место и там встретят. Только придется немного подождать, пока он наполнится.
— Спасибо, — раскланялись мы и моментально запрыгнули в открытые двери. Фуф, кажется, пронесло!
Потом автобус долго петлял по подземному гаражу, а мы с Настей пялились на неровные бетонные стены, торчащие куски арматуры, провода и еще не пойми чего. Все это напоминало бункер из американского фильма про последствия атомной войны. А вот офис был таким шикарным, блестящим и респектабельным, что мы преобразились. Настька гордо шествовала по зеркальному полу, а мне даже стало стыдно, что я жую жвачку — а вдруг мрамор заляпаю?
Сорок третий этаж небоскреба прятался в облаках. Мы смотрели вниз, с трудом узнавая знакомые проспекты, улицы и районы. Машинки-букашки неторопливо суетились внизу, а люди так и вовсе были похожи на маковые зернышки. Как же красива Москва! Огромная, прекрасная, в сероватой дымке дождевой завесы на западе. Вон за теми домами живем мы! А туда дальше мимо деревьев — наша школа. А в том парке мы любим гулять… Удивительное чувство охватывает разум, когда смотришь с высоты на родной город.
— Я не могу, тут так пыльно, противно и грязно, — брезгливо жалась ко мне Настя.
— А что ты хочешь? Тут же еще строят.
В помещении, которое в будущем станет большим офисом, устроили настоящий скейт-парк. Идеально ровные «дорожки», перила, лестницы, бордюры, и даже рампа, прислоненная к колонне. Я засмотрелась на нее, прикидывая, как рассчитать движение так, чтобы не вписаться в потолок и не вылететь в окно. Красиво, конечно, но как-то однозначно опасно. Мальчишки гоняли на скейтах, падали, поднимались и снова взлетали по рампе-колонне, скользили по железному поручню на досках, перепрыгивали ступени. Райдеры не замечали ничего — ни разбитых локтей, ни порванных джинсов, ни строительную пыль на футболках. Развивая потрясающую скорость, они проносились мимо нас, приютившихся у стены зрителей, чтобы совершить очередной элемент. И я бы стояла и смотрела на соревнования, если бы не дело. Я обернулась, чтобы позвать Настьку фотографировать «мероприятие», и обнаружила, что ее нет. Как нет и моего рюкзака. В котором ее дорогущий фотоаппарат. Черт! Неужели сперли?!