В абстрактном смысле.
А у нее ум конкретный…
Concrete mind = бетонный ум.
– А с кем ты сейчас живешь? – решил он не будоражить себя рефлексиями. – С кем ты здесь?
Вложил ей руку меж ног. У коленок. Медленно повел вверх, пока мизинец не вошел во влагалище.
– С Мишиным заместителем, Александром Константиновичем. – На похоронах он сказал, что занял его место в Управлении. И хотел бы…
– Занять его место в твоей постели…
Мизинец наслаждался безнаказанностью. Ребро ладони голубило клитор. Он был огромным. Пальцы ласкали шелковое бедро
– Да, примерно так. Он хороший, но немножко жмот. Миша тратил на меня деньги направо и налево, и ему это нравилось.
Потрогала его. Как булочку. "Черствая, не черствая?"
Булочка была свежей. Мягкая, дальше некуда.
– А как ты его прикончила? – убрал руку.
– Дурак, – равнодушно констатировала. – Я же сказала – он застрелился.
– А за что прикончила?
– Еще до замужества, я еще к тебе ходила, он дал мне тысячу баксов и оставил в своей квартире с N.
Изумленно оглянул с ног до головы.
– Ты спала с ним?! – N был известен каждому россиянину, имевшему глаза и уши.
– Да. Если бы я отказалась… Да ты знаешь.
Она безучастно смотрела в потолок.
– Как здорово! – голос Смирнова стал подчеркнуто ровным. – Оказывается, я с самим N сметану месил.
– Если бы он узнал про это… Я так боялась, что ты станешь ходить за мной и умолять вернуться. За тебя боялась.
Она лгала.
– Так ты Мишу из-за этой тысячи баксов до самоубийства довела? За то, что продал?
– Не за тысячу баксов, а за семь. N спал со мной семь раз. И семь раз Миша меня бил.
– Любил, что ли?
– Да. По-своему.
Продолжала лежать безучастно. Он развел последний мостик. Отклеил бедро от ее бедра.
– Так как он все-таки умер?
– После второй тысячи и второй пощечины, я собрала вещи и уехала к себе, в Балашиху. Тебе звонила, ты сказал, что подумаешь. Не успела трубку положить, как он явился. Миша… Сказал, что застрелится, если с ним не поеду, если не вернусь. А я злая была, из-за твоего Руслика-Суслика. И, положив ногу на ногу, сказала: "Зачем стреляться? Сыграй лучше в рулетку" – у него револьвер был. Он, не говоря ни слова, выщелкнул из барабана все пули, кроме одной, крутанул и в висок стрельнул сходу. Ну, я, конечно, поехала с ним. Поспали, конечно, перед отъездом, по-особенному поспали, как в первый раз. Через месяц N пришел опять. Миша увел меня на кухню, и сказал три слова, только три. Он сказал полувопросительно: "На тех же условиях?" Ты просто не представляешь, какая тугая жизнь вокруг встала! И для меня, и для него. У меня сердце забилось, я вся прозрачная сделалась, матку даже свело, сладко так. И он тоже весь дрожал. Глаза сумасшедшие, улыбка дьявольская. Пожал мне руку неживыми пальцами – вся жизнь, видимо, в голову ему ушла – и выскочил на улицу, двери не закрыв. Ты знаешь, если бы не этот уговор, N больше бы не пришел, я ему холодно отдавалась, и спал он со мной только лишь затем, чтобы Миша свое место знал. А в тот раз, в третий, я такая была, что он сначала даже испугался. "Что это с тобой? – спросил. – Влюбилась, что ли?" Я не ответила, набросилась, целовать стала и все прочее, а видела только Мишины глаза, и как он поднимает револьвер, прижимает к виску, и стреляет. И знаешь, когда я видела, как двигается курок, я всем сердцем хотела, чтобы выстрела не было, чтобы был щелчок, как в прошлый раз. Я хотела, чтобы был простой щелчок, хотела только из-за того, чтобы это повторялось снова и снова…
– И это повторялось еще пять раз?
Он был тронут рассказом, и его рука легла на бедро женщины.
– Да. Видимо, я очень сильно хотела, чтобы это продолжалось.
– А N? Он отстал потом?
– Да. Испугался. Он знал, что Миша – третий мой покойник.
Его рука соскользнула в самое приятное в мире ущелье. Направилась к верховьям. К источнику наслаждения. Мизинец, оказавшись в нем, опьянел.
– А где он сейчас?
– Миша? В чистилище, наверное. Он был далеко не ангел, скорее наоборот.
– Нет, Александр Константинович.
Потрогала. Булка черствела на глазах.
– Его срочно вызвали в Москву, приедет только вечером. Ты сможешь остаться у меня до обеда. Но если кто-нибудь увидит тебя здесь или даже рядом с коттеджем, он тебя закажет.
Булку как распарили.
– В самом деле?
– Не сомневайся. Люди, у которых десятки миллионов, с такими, как ты, особо не церемонятся.
– Черт… Мне это нравится. Сладостно спать с такой женщиной и вдвое сладостнее делать это под высоким напряжением. Так, наверное, Миша с тобой спал после очередного выстрела в висок.
– Почему ты меня не любишь? – она не слушала.
– Я тебя люблю, очень люблю… – смешался он. – Но мне не хочется становиться твоим идеалом, не хочется, потому что не смогу. И еще я – нищий. А ты дорого стоишь.
– Ты просто боишься.
– Стать четвертым?
– Да.
– Вряд ли. Просто я другой человек. Я не стану испытывать оргазм из-за того, что кто-то там будет из-за меня стреляться, ну может, раз другой. Понимаешь, – ты только не смейся, – я чувствую себя мессией. Чуть-чуть Христом, чуть-чуть Буддой, чуть-чуть скрытым имамом шиитов. Короче, я чувствую обязанность что-то сделать. Я совершенно не знаю, что, но чувствую – придет время, когда я один, только я один поимею возможность сделать что-то очень хорошее, что-то спасительное. Что-то такое, что спасет и меня, и кучу других людей. Из-за этого, наверно, у меня нет семьи, нет рядом детей, из-за этого я хожу, неприкаянный.
Сказав, подумал: "Господи, что только человек не скажет, когда у него не стоит!"
– Обними меня, скрытый имам…
– У меня полный штиль.
– Быть этого не может, – глаза у нее засверкали. – Спорим, через две минуты ты, опрокидывая мебель, будешь бегать за мной по всему коттеджу?
– С веслом между ног?
– Да. С твердым веслом.
"Да" Ксения сказала, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Через десять минут обнаженный Смирнов, хохоча и опрокидывая мебель, гонялся за ней по коттеджу. Настиг он женщину в ванной комнате.
И тут зазвонил телефон.
Ксения слушала минуту.
Положив трубку, прошептала Смирнову, целовавшему ее груди:
– Звонил охранник. Александр Константинович будет здесь через четверть часа. Уйти без осложнений для меня, да и для себя, ты не сможешь – в это время дворники убирают территорию, а садовники считают наросшие за ночь травинки. И еще кругом телекамеры. У тебя есть десять минут на меня и пять, чтобы спрятаться.
***
Ровно в восемь утра за Смирновым закрылись тяжелые створки дубового плательного шкафа, стоявшего в спальной. Ключ повернулся на два оборота и исчез в кармане Ксении.
Слава богу, отделение было просторным и вдобавок женским. Он, вытянув ноги, сел на ворох белья – на трусики, чулки, бюстгальтеры, пояса. Сверху свисали комбинации, пеньюары, халаты и халатики.
Все это пахло райски.
Пеньюар, струившийся по лицу, пах ландышами.
Смирнов вспомнил Трошина. "Ландыши, ландыши, ландыши – светлого мая привет".
Вынутый из-под ягодицы бюстгальтер пах поздними фиалками.
"Нет, я все-таки фетишист". Надо почитать, что это означает. Или просто в прошлой жизни был женщиной. Нет, чепуха. Просто мама одевалась так, что все смотрели на нее раскрыв рот. И я в том числе".
Когда он вдыхал новомодный французский синтетический запах, пропитавший соскользнувшую на колени ночную рубашку, в дом вошел Александр Константинович.
Евгений Евгеньевич расположился удобнее и стал слушать приглушенные голоса и звуки.
– Здравствуй, милый! – чмок, чмок. – Что случилось?
– Все в порядке. Просто убежал от дня рождения Павла Степановича. Ты же знаешь, я не люблю дней рождения, не люблю думать о подарке, думать, подойдет ли он по цене и тому подобное… Это так тягостно.
"Жмот", – подумала Ксения и проворковала.
– Завтракать будешь? Ты, наверное, проголодался. Там, в грелке, отбивные.
– Нет, пошли спать, я по тебе соскучился.
– Иди, милый, я сейчас приду…
– Пошли… – поканючил Александр Константинович
– Мне надо заглянуть в ванную.
– Только недолго.
– Я мигом, милый.
Смирнова потянуло в сон. Он уже дремал, когда в голову пришла мысль:
– А вдруг захраплю!? Вот будет кино!
Александр Константинович вошел в спальню, встал посередине. Понюхал воздух. Сморщился.
– Фу, как с утра накурила.
Разделся. Лег в кровать.
– За что ее люблю, так за то, что у нее всегда свежее белье.
Несвежее мятое белье, с пятнами плотской любви, лежало в ногах Смирнова.
Вошла Ксения. Легла. Они обнялись, стали целоваться. Потом раздались характерные звуки. Дует согласованно двигающихся тел, в сопровождении соло матраца.
Через минуту симфония оборвалась.
– Прости, родная…
– Милый, ты же всю ночь не спал… Тебе надо отдохнуть.
– Нет, я хочу. Поцелуй его.
– Милый, я не выспалась… Видишь, круги под глазами…
– Почему не выспалась?
– Как только заснула, приснилось, что с тобой плохо. Что у тебя сердечный приступ. У тебя действительно все в порядке? Сердце не болит?
– Жмет немного…
– Так поспи, а утром все получится.
–Ладно, давай спать. И не отодвигайся, я хочу чувствовать твое тепло. Ты мне как мама.
Стало тихо. Смирнов заскучал. Попытался думать о постороннем. И увидел себя со стороны. Стало противно. "Дожил. Сижу в шкафу, как в анекдоте".
Вспомнив соответствующую историю, заулыбался.
Двое встречаются в пивной напротив входа в чистилище.
– Привет, я – Саша.
– А я – Дима.
– Ты как сюда попал?
– Да уехал в командировку. И на следующий день получил телеграмму от мамы: "Машенька тебе изменяет". Ну, сел на самолет и домой. Приехал поздним вечером совершенно озверевший – Землю бы перевернул, влетаю в прихожую – шарах дипломатом по зеркалу, влетаю в спальню, налетаю на шкапчик, и вон его в открытое окно, потом – в гостиную, а там жена, вся такая домашняя, носки мои штопает. Ну, я и умер от радости. А ты как загнулся?
– Да я в том шкапчике сидел…
Потом явился другой анекдот.
Еврей пришел вечером домой. Пошел к шкапчику переодеваться. Открыл. Стал вертеть плечики, рассматривая домашнюю одежду: "Это я не одену. На этом пятно от вчерашнего ужина. Привет, Мойша. А вот самое то".
Александр Константинович закряхтел:
– Дай мне снотворного, без него не засну.
Она поднялась, пошла на кухню.
Вернулась.
Он попил.
Стало тихо.
Через пять минут в скважину вошел ключ.
Повернулся два раза.
И явилась Ксения.
Если бы лицо ее было тревожно, или требовало прощения, он бы удрал. А оно заговорщицки улыбалось.
Она предлагало выкинуть фортель.
Поставить галочку в биографии, которая долго будет греть сердце. Совершить то, чем согреется старость.
Он схватил ее за руку, рванул к себе.
Она оказалась на нем.
Дверца сообщником закрылась.
Они почувствовали себя в гнездышке. В шалаше.
Шкаф был дубовым, и потому не трясся.
Через час Александр Константинович проснулся.
– Ксюша, где ты?
Никто не ответил.
Смирнов и Ксения спали – ночь была бессонной.
Шкаф стоял стеной. Он был мужчиной и не открыл бы дверец и бульдозеру.
Александр Константинович встал, подошел к окну. Посмотрел в окно.
– Она в это время купается… Ну да ладно. Пойду к Ивану Ивановичу, он ждет новостей. Надо его порадовать.
Оделся, ушел.
Дверца шкафа распахнулась.
Свет разбудил любовников. Они стали целоваться. Сначала сонно, потом как в последний раз. Оторвавшись, она сказала:
– Ты иди. Сейчас все на берегу. И живи. Пусть умирают они.
– Договорились.
Смирнов попытался покинуть шкаф.
– Подожди. Ты ведь любил меня? Скажи: "Я любил тебя".
– Я любил тебя, когда мы спали. Тогда ты становилась моей, и я любил. А потом, когда мы садились, ты на диван, я в кресло, я видел другую женщину…
– Да, я другая. Но с тобой я становилась не собой. И этой женщины мне часто не хватает.
– Ты и в самом деле хотела, чтобы я умер?
– Да. Я и сейчас хочу. С тобой трудно жить. Даже если ты далеко.
– Твои слова так противоречивы…
– Ты меня сделал противоречивой. Ты меня сделал грешницей. Я жила, все происходило, как у всех, а ты пришел, все выведал и сказал, что мои мужчины умирают оттого, что меня не любил отец, не любили родители и я не научилась любить. И еще ты говорил… да что говорить, ты – жесток…
– Я это говорил, потому что у тебя есть сыновья… Чтобы ты поняла, что в детей надо вкладывать душу, а то ее не будет.
– И между ними и мной ты влез…
– Как это?
– Помнишь, что ты сказал на Новый год, узнав, что из года в год я дарю им одни и те же подарки?
– Помню.
– Так вот, они все слышали. Убирайся, – вытолкнула из шкафа.
Он картинно упал на ковер.
Она не посмотрела.
Он встал, постоял, глядя на женщину, продолжавшую сидеть среди ночнушек.
Оделся.
– Ты знаешь, что должно было случиться с тобой за то, что ты променял меня на свою свинку? – раздалось из шкафа. – Я все продумала до мелочей.
Он присел перед ней. Отодвинул голубой пеньюар, чтобы увидеть лицо.
Она плакала.
Он вытер ей слезы.
– Что-то я тебя плохо понимаю. Что-то должно было случиться, ты все продумала, а я променял.
– Не дурачься. Ты ведь догадался…
– Я догадался? О чем?
– Да у тебя на лице все было написано, что ты догадался…
– Что ты хочешь со мной что-то сделать?
– Да! Ты ушел с этими мыслями в туалет, а вернулся на что-то решившимся.
– В туалете мне пришло в голову, что я – параноик. А что ты хотела со мной сделать?
– О, многое! Ты заслужил! Ты догадался, как и почему умер Борис, хотя я врала тебе, много врала. Ты понял, что привело Глеба к гибели, но не стал относиться ко мне с уважением. Я фактически убила двух человек, нет, трех – потом Димон повесился – а ты смотрел на меня как на женщину, которую приятно трахать, и которой нравиться с тобой трахаться. А потом и вовсе променял на морскую свинку. Если бы ты ее выкинул…
– Да, я многое из твоей жизни понял, даже на повесть хватило…
– Как ты ее назвал?
– "Руслик-Суслик и другие".
– "Другие" – это я?
– В основном – да. Ты должна понимать, что ты для меня одновременно и женщина, и человек. С женщиной я спал, а человека старался понять. И уразумел, что и Борис, и Глеб, и Димон все равно погибли бы. И потому ты – не хладнокровная убийца, а орудие судьбы. И более того, я пришел к мысли, что и Борис, и Глеб и Димон были по отношению к тебе орудиями судьбы. Вы все жили в своем своеобразно искривленном пространстве, Танатосом искривленном, и потому потихоньку друг друга истребляли…
– А ты не в этом пространстве живешь?
– Нет. В моем пространстве нет отцов, дающих согласие на убийство сыновей, нет женщин, убивающих мужей, в моем пространстве есть поэты с дынями в руках, поэты, которые ночью о тебя спотыкаются и падают на кулеш, оставленный на завтрак. В моем пространстве есть женщина Ксения, почти есть, потому что она проникла в него одним лишь влагалищем и чуть-чуть левой грудью, под которой я иногда чувствовал сердце…
– Трепач! Ты все превращаешь в слова.
Голос был нежным. Точки соприкосновения их миров были определены верно.
– А что ты собиралась со мной сделать? – поцеловал в губы.
– Почему собиралась? Я и сейчас собираюсь.
– Я не секс имею в виду.
– Я тоже.
– Ну так что?
– Я собиралась выдать тебя Александру Константиновичу.
– Выдать?!
– Да. Я помнила, что в августе ты собираешься пройти пешком от Адлера до Ялты. И придумала поймать тебя здесь. Наняла пляжных боев, чтобы не пропустить, если появишься, когда обед или еще что. И ты попался. Все получилось, как я хотела…