Мост рос не по дням, а по часам. Но, когда принцесса уже хлопала в ладошки, он обрушился. Принца спас плющ, покрывавший отвесные склоны ущелья – он протянул ему ветви. И принц взлетел по ним наверх, взлетел, потому, что крылья его подросли.
Выбравшись, он успокоил принцессу, бледную от волнения, и уговорил ее идти домой. А когда она ушла, принялся кидать в ущелье огромные камни. "Я засыплю его, – думал он, работая из всех сил. – Засыплю, даже если мне придется потратить на это всю мою жизнь!"
Дни и ночи напролет он таскал камни, землю, все, что подвернется под руки, таскал и кидал в ущелье. А принцесса сидела в Розовой беседке и любовалась им. "Ах, как я люблю его" – думала она, наблюдая, как принц отирает пот с решительного лица.
А принц работал и работал, и скоро перемычка была готова. Но как только он ступил на нее, и как только принцесса Инесса отложила в сторону рукоделье, чтобы обнять принца, вздыбившиеся воды подмыли перемычку, и она в секунду исчезла…
Но принц не погиб – окрепшие крылья замедлили падение, и он успел ухватиться за стебель нежно-розовой орхидеи. Ухватился и тут разжал пальцы – из всех цветов, украшавших склоны ущелья, его принцесса больше всего любила именно такие орхидеи.
Плющ не мог не спасти принца. И вновь тот взлетел по его ветвям наверх, взлетел и увидел, что принцесса Инесса лежит без чувств. И заплакал – нет ничего хуже для мужчины, чем не иметь возможности помочь своей любимой.
…Принцесса Инесса так ослабла, что не могла умыться сама. Ей помогала кормилица.
– Как там мои крылышки – спросила принцесса, когда та принялась омывать ей спину. – Подросли?
– Да нет… – ответила честная кормилица
– Но ведь я так его люблю… Я только о нем и думаю…
– Мало любить и думать… – вздохнула старая женщина. – Надо жить любимым человеком. Помогать ему. А ты любуешься цветами и рукодельничаешь… Вот твои крылья и не растут…
– Но я ведь не могу таскать тяжелые камни и строить мосты… Я ведь принцесса…
– Да, – ответила кормилица. – Ты принцесса с маленькими крылышками…
Наутро принц, посуровевший за бессонную ночь, вновь принялся забрасывать ущелье камнями. Когда пришла принцесса, лицо его посветлело, и он понял, что непременно победит Разлучное ущелье. И с утроившимися силами продолжил работу.
А принцесса Инесса направилась в Розовую беседку, подняла с пола рукоделие с почти уже законченными двумя сердечками и летящей голубкой над ними, погладила его ладошкой и, отложив в сторону, переоделась в принесенный рабочий халатик. Переодевшись, пошла к краю ущелья и бросила в него камешек. И случилось чудо: тут же за спинами у влюбленных расправились прекрасные сильные крылья, они взмыли в воздух и бросились в объятия друг друга прямо над самой серединой самого глубокого в мире ущелья.
Пока Смирнов рассказывал, Оля молчала. Закончив, он посмотрел на девочку и увидел в глазах слезы.
– Ты чего? – испугался Евгений Евгеньевич.
– Ничего, – склонила девочка голову так, что она легла на его плечо. – Мне сказок никто не придумывает… Папа раньше придумывал, но его на войне убили. Я так завидую твоей дочери.
– Не завидуй…
– Почему?
– Да потому. Ты вот счастлива без родного отца?
– Нет.
– А почему думаешь, что моей дочери хорошо? Вот ты знаешь, из-за чего твои отчим и мать будут со мной ругаться? Когда я приведу тебя к ним, они сразу увидят, что тебе со мной лучше, чем с ними, они увидят, что мне с тобой лучше, чем им с тобой. А это трудно пережить. Ты понимаешь?
– Да.
– Знаешь, что я тебе еще хочу сказать…
– Что?
– Мне кажется, я уверен, что ты должна жить с ними, по-другому никак нельзя. А сегодня ты решила уйти от них…
– Нет!
– Нет, решила. Сегодня ты сделала маленький шажок в этом направлении. Сегодня ты на один шаг приблизилась к страшному, приблизилась к беспризорности. Я понятно говорю?
– Да.
– А это очень страшно быть беспризорным, я стал им, когда мне было столько же лет, сколько тебе, был, хотя у меня есть мама и была бабушка. Они меня одевали, кормили, посылали в санатории, но ничего не говорили, ничего в мою голову не вкладывали. От этого нельзя вылечиться, это зараза, которой заразится твой будущий муж и будущие дети. И поэтому ты должна вернуться.
– Не хочу!! Без них мне лучше!
– Знаешь, я кое-что понимаю в людях, и могу почувствовать их на расстоянии. Вот твой отчим, знаешь, кто?
– Кто?
– Он маленький мальчик, который был беспризорным. И еще я тебе скажу по секрету, что все мужчины – это дети. Они – дети и хотят быть детьми. И твой отчим хочет быть ребенком, но никак не может найти себе маму. Вот я тебе и предлагаю – стань его мамой.
– Я? – лицо девочки осветилось интересом. – Да вы не знаете, какой он! Он больше вас в два раза. И пять лет сидел в тюрьме.
Смирнову стало нехорошо. Он почувствовал, что знакомство с девочкой закончится для него плачевно.
Рыба шипела и покрывалась аппетитной корочкой. Ночь становилась черной.
– Какой твой отчим и сколько сидел – не имеет значения, – сказал он. – Я же говорил, что все мужчины – дети и хотят ими быть. Если ты к нему будешь относиться, как к сыночку, он станет им. Этим ты убьешь двух зайцев. Мама тебя зауважает и полюбит сильнее – уважение сильно увеличивает любовь – и все очень хорошо кончиться.
Оля палочкой попыталась снять с бревна окуня. Он, конечно, развалился, но Смирнов успел подхватить почти все куски. Спустя минуту они, обжигаясь, ели.
– А как это сделать? – спросила девочка, насытившись (судьбу окуня разделили и ерши).
– Что сделать?
– Вову ребенком.
Смирнов посмотрел уважительно. "Настоящая женщина".
– Вова – это твой отчим?
– Да.
– Очень просто. Ты смотри за ним, как за ребенком. Смотри, чистая ли у него распашонка, поглажены ли ползунки, нет ли сопелек под носом. Замечай, что ему нравиться, ну, не из области табака и спиртного, конечно. Может, он мороженое любит. Знаешь, многие серьезные мужчины любят мороженое, но стесняются.
– Он любит, я однажды подсмотрела. Купил мороженое и свое быстро-быстро в подъезде съел.
– Я ж говорил! Ну и игрушки, конечно, надо покупать. Мальчишки любят игрушки. У тебя есть карманные деньги? Судя по твоей одежде, вы далеко не из бедных.
– Есть…
– Ну и купи ему игрушку. Я знал одного сорокалетнего мальчишку, которому подарили железную дорогу, игрушечную, конечно. Так он два года мастерил из папье-маше горы, реки, мосты и тоннели строил. И у него не оставалось времени на всякие глупости.
– Ты думаешь, что у меня и в самом деле получится сделать его хорошим мальчиком?
– Не сомневаюсь. Видишь ли, я вижу будущее, уж извини за тавтологию.
– А что такое тавтология?
– Ну, это когда в одной реплике повторяют близкие по значению слова. А я сказал: "Видишь ли, я вижу".
– А что у меня получится?
– Я же говорил. И ты говорила.
– Повтори, я хочу хорошо запомнить.
– Ну, пройдет совсем немного времени, и твой папа будет относиться к тебе как к любимой мамочке. А твоя мама поймет, что ты – настоящая женщина и будет к тебе внимательнее. Ты тоже станешь другой. Ты почувствуешь себя доброй волшебницей. Если, конечно, ею станешь.
– Как это если?! Что все это может не получиться?
– Конечно! Ты думаешь, приручение людей – это такое же дело, как нажимать на кнопки? Нажмешь – музыка включиться, нажмешь еще – выключится? Не-е-т, это гораздо сложнее.
– А откуда ты все это знаешь?
– Я этому учился, книжки разные читал…
– А зачем? Почему просто не работал и просто на море не ездил шашлыки жарить?
– Я хотел, чтобы не было несчастных детей, я хотел, чтобы родители любили своих детей, и чтобы их не рожали, если в сердце нет любви, если нет желания сделать их лучше, счастливее себя. Но у меня ничего не получается, никто меня не слышит. А что поделаешь? Люди хотят делать карьеру, а рожают детей, люди хотят жить беззаботно, а рожают детей… Люди, наконец, совсем не знают, что такое ребенок, а делают детей…
– Ты, наверное, плохой волшебник, если у тебя не получается такие простые вещи.
– А я и не спорю. Посмотрим, что из тебя получится. Ты не знаешь, что такое люди. Многие из них забились каждый в свою щель, напихали в них телевизоров, холодильников, ковров, автомашин и сидят в них, сидят с удовольствием, хотя от их пола до их потолка – один миллиметр.
– А ты злой… Вова так о людях не говорит.
– Да, злой! Знаешь, сколько я от них получил? Вот перед отъездом говорил с дочерью о том, что дети умнее своих родителей, потому что только-только залазят в свои щели. Так что? Она устроила мне истерику и выгнала.
– Ты глупый. Разве можно говорить детям такие вещи? А истерику устроила, потому что тебя любит. И маму любит, но чуть-чуть больше, потому что она слабенькая.
– Я знаю. Давай спать ложиться. Я тебе постелю, а сам посижу, подумаю.
– Ты наверно вина хочешь попить? Я видела бутылку в твоем рюкзаке.
– А можно? Ты не подумаешь, что я алкоголик?
– Не подумаю. И не забудь на ночь зубы почистить.
– Хорошо, почищу. А ты?
– Сейчас пойду. Ты меня проводишь к морю?
Они пошли на берег, девочка почистила зубы, отойдя в сторону, пописала. Через час она, завернутая в одеяло, спала в берлоге.
На рассвете пошел дождь, и Смирнову пришлось укрыться с девочкой одной пленкой. Согревшись, он заснул, и она во сне обняла его.
***
Вова нашел их ранним утром. Проснувшись, Евгений Евгеньевич обнаружил, что висит в воздухе, и к его лицу летит кулак размером в пятикилограммовую гирю. Отклонив его левой рукой, он ударил гиганта ногой под коленную чашечку и сразу же другой в одно место. Они упали в болотину, стали бороться.
– Минуты на две меня хватит, – подумал Смирнов, теряя силы, но тут Вова выпустил его, оглашено закричав, вскочил, заводил рукой по спине – падчерица, изловчившись, сунула ему за шиворот тлеющий уголек.
Спустя несколько минут Олин отчим, обнаженный по пояс и растерянный, сидел на пощаженном огнем уголке шпалы, а девочка сидела перед ним на корточках и смазывала покрасневшие места тетрациклиновой мазью из аптечки Смирнова.
– Ты меня прости, Вовочка, – говорила она, водя пальчиком по спине. – Но что я могла сделать? Ты такой глупенький… Большой, сильный, но глупенький. Разве можно так на людей бросаться? Но мне все равно приятно, что ты стал из-за меня драться. Всем девочкам приятно, когда из-за них дерутся. Но этот дядя хороший, у него дочка, как я, и он очень ее любит…
Потом она их кормила завтраком. Прощаясь, Вова пожал руку Смирнову так крепко, что она хрустнула.
15.
От камышовой щели до мыса Утриш Смирнов дошел за два дня и все из-за дождей. Погода окончательно испортилась (потом он узнал, что в эти дни на побережье от селей погибло много народа, в том числе, и праздного, дико сидевшего по щелям), и от дельфинария до Анапы он ехал на маршрутке.
Как только нога его ступила на городскую мостовую, грянул ливень, собиравшийся весь день, и он клюнул на первую попавшуюся табличку "Сдается комната". Держала ее улыбчивая женщина с пустой кошелкой в руке. По дороге она сказала, что за приличный домик в самом центре возьмет всего сто пятьдесят рублей в сутки.
"Приличный домик" оказался приземистой времянкой, стоявшей среди руин одноэтажных домов, снесенных под отели. Возвышавшийся над двором фрагмент стены одного из них очертаниями напоминал смертельно раненого человека с гранатой в руках. Он покачивался.
Дальше острых ощущений прибавилось.
Комната пахла беспросветностью.
Отхожее место располагалось на задах заброшенного огородика. Оно было заполнено дождевой водой и пыталось сдаться ветру.
Душ располагался рядом и представлял собой загородку из полусгнившей мешковины; в ней, на земле, источенной червями, лежали несколько полутора литровых пластиковых бутылок с водой.
– Под солнцем вода обычно согревается, – сказала женщина, улыбаясь мошеннически виновато. – Вы не беспокойтесь, каждый день в семь часов утра я буду приходить и наполнять их.
Дождь лил, и Смирнов не стал ничего говорить. К приморским жителям, живущим жизнь сдачей подобной жилплощади, а также продажей дрянного вина и спекуляцией, он относился с брезгливым сочувствием.
Когда хозяйка, наконец, ушла, Смирнов постирался – небольшой пластмассовый тазик входил в удобства, вымылся в нем же и пошел на рынок за продуктами.
Через полтора часа он сидел на крохотной веранде и ел овощное рагу с говядиной, прилично получившееся, запивая его сухой "Изабеллой". И, захмелевший, вспоминал девочку Олю, ее благодарные глаза, вспоминал нодью и сказку, которую рассказал. Он думал о себе, глупом и навороченном дилетанте, о смысле, который, лежа на поверхности, скрывается очень глубоко и часто недоступен. "Взять хотя бы эту нодью. Лежат два бревна, и между ними огонь. Явный символ полового акта, но… но голубого. Ведь в психоанализе языки пламени – это фаллические символы. Фрейд писал, что дикари, писая на них, на эти языки, символически совершают гомосексуальный акт. Я на огонь никогда не писал, только на угли. И там, в камышах, тоже писал, покидая лагерь. А что означает писать на угли? На просторечье это означает их тушить, чтобы тайга не загорелась. А нодья на том же языке – это самый долгоиграющий и не хлопотный костер. Но писать в золу с углями приятно. Потому что боишься, что увидят, и куда-то с пользой попадаешь. В очаг, символ вагины. И получается, что, писая в очаг, в золу, я расписывался в своей гетеросексуальности. Сложил нодью – символ гомосексуальности, а когда она сгорела, совершил гетеросексуальный акт. Но почему же все-таки я бросился сооружать символ гомосексуальности, когда выяснилось, что девочка остается ночевать? Видимо, действительно, этим я вынес половую составляющую наших отношений за скобки. А со сказкой все очень просто… Вроде она о том, что влюбленные должны идти рука об руку. По крайней мере, сочиняя, он думал именно об этом. Но если пропустить ее через сито науки, что останется? Останутся мои юношеские впечатления. Да, точно. Принц Гриша влюбился и стал строить мост. А что такое мост? В психоанализе – это символ эрекции. И получается, что эта сказка о том, что у Гриши не стоял, пока она ему не помогла. И вся эта сказка взялась от его, Смирнова, юношеского впечатления: с первой его принцессой, впоследствии ставшей первой его королевой Ксенией Первой, у него ничего не получалось, пока она ему не помогла…
Вот и вся сказка. Что от нее осталось? Одна эрекция. Так и со всем. Стоит влезть поглубже, стоит разобраться, подчитать классиков наискосок – и остается одна эрекция или ее отсутствие…
16.
На следующий день ближе к обеду Евгений Евгеньевич решил посмотреть город. У транспортного агентства разразился ливень, и он укрылся в магазинчике под интригующим названием "Казачья лавка".
В лавке было много народу и всякой всячины. Из всякой всячины казачьего было немного – пара новеньких фуражек с желтыми околышами, несколько шашек и новенькое кавалерийское седло. Все это совершенно не выделялось среди плохих картин, развешенных на стенах (конечно же, на темы Айвазовского и Верещагина), среди монет и медалей, застывших на плацах витрин, среди обычных для комиссионок фарфора и бронзы.
Пройдясь по лавке, Смирнов остановился у витрины с минералами и окаменелостями. Нет, они его, все видевшего геолога не заинтересовали, его заинтересовал процесс охмурения покупателя лавочником. Последний, в бушлате и тельняшке, с золотым крестиком наружу, зачитывал по бумажке свойства и особенности аммонитов, представителя коих – окаменевшего и распиленного пополам – покупатель благоговейно держал в руках.
– Аммониты – это чудодейственные природные амулеты, продлевающие жизнь, и приносящие богатство, – почти по слогам разбирал рукописные строки лавочник. – Они являются представителями давно вымерших морских головоногих моллюсков, которые просуществовали триста миллионов лет – с девонского периода геологической истории – это четыреста миллионов лет назад – до мелового периода. От более древних форм они отличаются более сложной лопастной линией и направленностью вперед лопастных перегородок. Эти моллюски были весьма широко распространены, диаметр их раковин колеблется от нескольких сантиметров до нескольких метров. Существовало их около полутора тысяч видов, быстро сменявших друг друга во времени, в связи с чем, эти животные представляют собой важную группу руководящих ископаемых…