Вообще-то они горевали, что маме отказались делать операцию, дела ее шли к восьмидесяти пяти годам, высокое давление и т. д.
Но самый кошмар заключался в другом — бедным женщинам некуда было податься, о чем ниже.
Однако Жучка ухаживала за всем гнездовьем, поскольку надеялась на получение новейшей квартиры в три комнаты, маму и сестер прописали для увеличения метража.
Но тут произошла катастрофа, равная последнему дню Помпеи: все женщины Гриши, его Жучка, его мамочка, а также две сестры были прописаны в столице меньше десяти лет, и по законодательству тех времен не имели права на получение какого бы то ни было метража, и квартирку им всем давали однокомнатную!
То есть опять вся та же самая простокваша, но теперь уже в условиях буквально одной комнаты.
Брак бы не расстроился, если бы мама и ее дочери жили у Грозного, но Грозная их не пустила, и Джульетта тоже не выдержала, сердце ее, сердце тридцатипятилетней молодой жены, приехавшей в столицу из далекого Дилижана, не вынесло этих обид, и она подала на развод (те живут вдвоем на ста метрах, а мы впятером на шестнадцати, восемь и восемь). Но выписываться она на желала, а метража ей не полагалось, как немосквичке, ни на что она не могла претендовать, тогда она потребовала дачу майора, солидную дачу на кирпичном фундаменте в офицерском садовом поселке, и мама с сестрами мановением рук велели Грише все это ей (ЕЙ) отдать!
Он отдал, проклиная ту же Грозную, но и мамочке с сестрами все-таки сказал пару слов.
Это было воспринято как последний удар судьбы, в семье воцарился скорбный сон, все три лежали теперь уже на новой квартире в одной кровати, две сестры по краям, в середине мама валетом, маленькая и сухая как дитя.
Но тут на помощь незадачливому Гришке пришел старший, сам папаша Грозный, который регулярно навещал старушек и брата все это время, т. е. тайно от мамаши Грозной бывал и на старом пепелище, в коммуналке, и на новой квартире, где-то в районе станции железной дороги «Ховрино», и наконец просто волевым решением купил семье мамы обратные железнодорожные билеты, выслал, предварительно прощупав обстановку на станции назначения через родственные каналы.
Все дело, как выяснилось, было в том, что третий брат Грозного и Георгия оказался, что называется, паршивой овцой в стаде и, действуя непосредственно на родине, хулиганил и бил сестер и поколачивал мать, поскольку привел женку старше себя со взрослым ее сыном жить в старый дом, семейную нору (комната и терраса), а мамочка не стала прописывать хулиганку, и сын выгнал мать (?!!) и сестер («—») из дому, угрожая, что иначе повесится, (такой выдумал ловкий ход, понимаешь): у тебя сын начальник в Москве, пусть заступается за тебя, а другой сын майор, понимаешь! Идите к ним живите! К шмайору!
Сам малый был шоферюга.
Просто буквально урод в семье, хотя мама любила его как младшего больше всех, родился у нее в сорок пять лет, поскребыш после смерти отца, и сестры носили его на руках в прямом смысле, хотя напрасно.
И тут оказалась виновата Грозная (как во всем у нас виноват был Сталин), она одна стояла посреди развалин, однако с родины вести доходили такие, что мама и сестры смирились с новой хозяйкой, уже абсолютно новой женой паршивой овцы, так как эта новейшая жена пришла к нему моложе его, без детей, и наоборот сама ходила теперь беременная, а про ту, скандалистку с сыном, вся новая дружная семья хором говорила не иначе как бранными словами, такие доходили сведения.
И репатриантки были окружены во дворе новым почетом, т. к. много рассказывали про Москву, так сообщалось в вестях с родины, типа «Москва? Пхх! Шмасква вообще. Шум, суета, базар-вокзал. Не понравилось.»
И Джульетта устроилась на работу в ближайший к своему загородному дому свиносовхоз, а Гриша зажил бобылем в однокомнатной квартире и вскоре стал подполковником, наезжал в гости к племянникам (к мальчикам, высланным Грозной жить со своими семьями у родителей жен в тесных квартирах), и там находил общий язык с этими родителями жен, которые, (мамаши, в основном) не стесняясь ничего, присутствия зятьев, например, громко негодовали на папашу и мамашу Грозных, живущих на ста метрах вдвоем, в то время как тут внуков некуда девать с бронхиальной астмой и т. д., и венцом всех дел бывало решение, чтобы зять подал в суд на раздел квартиры! Отсудил бы наконец комнату себе и комнату другому брату (сестра Сталинка к тому времени получила квартиру с мужем, да они и жили все время за рубежом на всем казенном), а пусть папаша с мамашей Грозные поживут в однокомнатной квартире!
Подполковник Григорий сурово кивал, а Грозная все так же царила в своей огромной квартире и плевать хотела на стоны, доносящиеся отовсюду.
В целом все было сделано ею по справедливости, так как если бы пустить папаши Грозного маму с сестрами (лечиться навеки), а затем и законных прописанных сыновей с женами и двумя детьми каждый, и потом ТЕХ бабушек смотреть за этими детьми, пока взрослые на работе, а потом у самой Грозной где-то проживал девяностолетний отец-вдовец, которому все приискивали жену братья и сестры Грозной, и эти последние, особенно братья-дальнобойщики, все время проезжали через Москву и специально смотрели из кабин на окна Грозной (а она иногда, спеша домой, провожала белым взглядом мимоезжие контейнеровозы, памятуя случай, когда ее старший брат заехал к ней своим первым рейсом и был остановлен дежурным в подъезде и так и уехал, поскольку Грозная сказала в телефон дежурному какую-то фразу, какую, она сама не помнила, поскольку ей кровь бросилась в голову и она потом десять минут вынуждена была парить ноги под струей почти кипятка в ванной, до чего довели, паршивцы).
12
По национальности мамаша Грозная была хорошей, благородной смешанной крови, как и папаша, да никто в годы их молодости вопросами национальности себя не обременял, не еврей и ладно, все были чисты и искренни перед партией, партия была мамой-папой, она же была и единственным видом религии для них, и уж эту религию мамаша Грозная исповедовала со страстью, то есть: моральная чистота (а папаша Грозный был как чумазый поросенок в этом смысле со своими санитарками из Кремлевской больницы), далее: отсутствие (страстное) частной собственности, то есть дачи и машины все было казенное, государственное, плюс санаторий в Карловых Варах и кремлевские пайки, а также таковая же поликлиника и больница; даже хлеб был особенный («мы городского не едим», как говаривала однокорытница Грозной по кремлевской столовой, сама Грозная не выдавала тайн никогда, а оказавшись в чужих домах, навещая своих сыновей в краткие периоды перемирий, она действительно не брала в рот ничего чужого и, как уже сообщалось, никогда не посещала туалет во вражеских квартирах).
Эту-то религию она и отстаивала и защищала, как староверы разбивают посуду и выкидывают ложки после посторонних, которых угащивали поневоле.
Она была жрица и горела в чистом пламени своей веры, но и без партии она бы нашла как защитить от нашествия мир, ей принадлежащий, не она первая.
Культ гостя принадлежит скорей территориям и обычаям варварским, и молодежь, тоже варварский этап развития человека, отстаивает свое право принимать гостей, борется при этом с родителями, стоя на стороне любого прискакавшего с ночевкой товарища с подругой — но этап проходит, и человек сидит и не любит, когда абы какой, случайный гость сыпет пепел на хозяйский ковер.
13
Однако все оказалось преходящим, и партия и ее дары, все оно рухнуло как-то разом после смерти Сталина, Сталинку удачно переименовали в Татьянку, как раз она получила паспорт, в те поры папаша Грозный должен был замаливать прошлое и полгода ходил без работы, накоплений никаких не наблюдалось, и мамаша Грозная с холодной яростью устроилась на кафедру научного коммунизма в пединститут обучать каких-то профур, и уж тут она властвовала повсеместно, лишала стипухи, а то и выгоняла вообще, никого не жалея.
Покатилась другая жизнь, без пайков, но все в той же квартире, в той же поликлинике с коврами и креслами в чехлах, с той же больницей ЦКБ в больничном парке и с тем же женским персоналом: папаша Грозный входил в
14
Мальчики и так росли небалованые (вспомним историю с пневмонией), по субботам их лет до десяти регулярно порол Грозный, порол по указаниям мамаши Грозной за разнообразные накопившиеся по ходу недели грехи. Мамашу-то Грозную самое в детстве пороли, как без порки.
Оказалась дружная трудовая семья, дети росли, аккуратные и трудолюбивые, девочка удалась неизвестно в кого, в Сталина, что ли, колотила маленьких братьев и ябедничала матери, по результатам тех же сообщений и устраивались порки: все как у всех, бывали даже дни рождения строго в кругу семьи, даже елки на Новый год, — но все скромно и по-спартански. Над младшим шутили тоже по-спартански, над его заиканием, мать давно махнула на него рукой и не надеялась, что кривая вывезет.
Другие двое были удачными, сильными, дочь вообще выдалась красавицей, судите сами: наденет белые банты, белый фартук, лицо смуглое, блестящее, глаза как черносливины слегка раскосые, откуда что взялось, родное лицо, вылитая дочь Сталина!
И правильно, дочь скоро нашла себе мужа, плененного именно ее внешностью.
Быстро, не закончив своего факультета, выскочила замуж скромно и без свадьбы (родители бы ни за что не пустили в дом никакую ораву гостей), причем за молодого партработника из системы ВЛКСМ (Ленинского союза молодежи), причем иностранного отдела.
Правда, он был, как и папаша Грозный и мамаша Грозная, из деревни родом, и это их сильно покоробило, да и внешне парнишка был так себе, несильно косоглазый, уши врастопыр и ноги кривоватые, однако и папаша Грозный был рябой, и мамаша Грозная косопятая, не еврей парень, и хорошо.
Сам парнишка-комсомолист потом признавался, что положил на Сталинку-Татьянку глаз, но, смущенный ее чернявостью, думал — не еврейка ли?
15
Однако все препятствия миновали, молодые расписались, после чего Сталинка уехала за рубеж по студенческому обмену через ЦК ВЛКСМ (понятно кто устроил), а новоявленный крестьянский зять начал ночевать в одной комнате с младшими Грозными (дети все трое спали как в общежитии, у каждого кровать и прикроватная тумбочка плюс письменный стол плюс один на всех шкаф, ничего лишнего, а родители, рассорившись окончательно, жили как в мечте коммуниста, каждый в своей изолированной комнате), но долго так продолжаться не могло.
Далее Пашку-международника решено было в дом не пускать, он заявился к ним как к себе избу в первом часу ночи после чего неизвестно, веселый, пустил душ на ночь глядя, ставил чайник и включил радио среди ночи (старики от возмущения не спали), сидя в одиночестве как король как в своей собственной квартире на кухне.
Проехали и этот этап, Пашка, выгнанный снова в общагу, быстро сообразил что к чему и выхлопотал назначение шпионом в посольство в ту же братскую страну, где стажировалась Сталинка, и этот вопрос прихлопнулся.
Молодые зажили за границей (кстати, тоже мечта семьи, дети живы, но их нет дома, а приезжают, тут же почет и уважение, потому что скоро уедут).
16
После Сталинки женился самый младший, то есть он хотел жениться, но в самый день свадьбы, когда он уже пытался выйти из дома, обнаружилось, что пропал паспорт, родители утянули из кармана. А без паспорта никто не женит.
Терпеливый младший все понял, собрал чемоданчик, прихватил свои книжки по физике и математике, Ландау и Лившиц, Выгодский, все имена чуждые, и ушел жить в комнатку к жене, 11 кв. м., а расписались они спустя месяц, когда паспорт по размышлении им вернули из родительского дома.
Вскоре после этого женился старший из близнецов, и в уже освободившуюся детскую комнату пустили жить теперь уже эту семью старшего сына, даже устроилось у него что-то вроде быта, но на кухню теперь выходили две хозяйки, старая и молодуха, и готовили каждая свое, так что Грозная не удержалась и выгнала теперь уже эту молодежь в особенно торжественный момент, невестка находилась буквально на сносях, роды были объявлены через неделю и уже приезжала
17
Тут уместно напомнить, как она все-таки позже, спустя три года, взяла к себе в квартиру младшего сына, который все скитался по больницам парализованный, и когда его наконец стали выписывать и встал вопрос куда — то не в одиннадцать же метров ему было ехать к жене и детям со своей специальной кроватью и набором баночек-скляночек (больные почки), и мать сказала: да, беру к себе, но никакой семьи! Никаких посторонних!
Назревал новый устный рассказ о героизме Матери, взявшей на себя полное обслуживание неподвижного больного, взвалила на плечи инвалида.
Правда, она довольно скоро начала покрикивать на него, делать справедливые замечания относительно своей загруженности в институте и т. д. и что все в конечном счете сваливается на нее, только на нее: так что бедный больной стал тихо, по телефону, разузнавать насчет дома инвалидов и лежал задумавшись, а с женой переговаривался все время, и с детьми, и что они там говорили, Грозная не слышала, но телефон вечерами бывал все время занят, что волновало и сердило родителей.
Какие-то, видимо, вынашивались планы помимо их воли, как всегда.
Мать покрикивала все чаще, особенно когда сын выговорил себе свидание с семьей, и они в полном виде явились и закрылись у больного в комнате, как будто ему тут что-то принадлежало.
И так оно и произошло, как было предсказано, т. е. вечер уже давно наступил, в марте темнеет рано, а гости и не подумывали об обратной дорожке, Грозная торкнулась к беседующим мирно супругам (под предлогом ужина, а их дети спали в соседней кровати оба, с какой-то стати спали в чужом доме!) — и тут же получила сообщение, что у детей высокая температура, видимо ветрянка, в детсадике эпидемия, вот те раз!
Ничего себе, как все подстроено, — подумала, удаляясь, Грозная, как подгадано — и температура тут, и карантин, и ветрянка, и то, что есть еще одна свободная кровать и женке тоже найдется где ночевать (в бывшей детской родительница оставила стоять все три кровати, как в общежитии, как бы в назидание временно тут живущему сыну, что есть еще двое других, и, видимо, в знак того, что мать всегда готова принять своих блудных отпрысков обратно, но без посторонних).