Дамы ожидали.
Пока мужчины участвовали в Полуденном Празднике, женщины готовили бруштукай. Совместные утехи должны были начаться только с игрой в Весенник, уже после обеда.
Итак, дамы ожидали.
Госпожа Лё Бестолкуй принимала госпож Зострил, Капюстёр, Набонидиху-мать и Набонидиху-супругу; а еще барышень Эвелину Лё Бестолкуй и ее кузину Лаодикею[54]. Короче говоря, все женские сливки Родимого Города.
И все эти дамы ожидали.
Тем временем их мужья, цвет родимогородской элиты, накачивались фифрыловкой, дабы устранить вредное воздействие каолиновой пыли. На медленном огне в большом фамильном котле варился бруштукай. Часы пробили двадцать семь ударов полвторого.
— Господа скоро прибудут, — сказала госпожа Лё Бестолкуй.
— Да уж пора бы, — проворчала бабка Паулина. — У меня сосет под ложечкой.
Когда старуха голодна, то готова грызть даже дверные ручки. Барышни посмотрели на нее с ужасом и вздрогнули, когда она проворчала еще раз:
— У меня сосет под ложечкой.
Барышни ошарашенно разглядывали ложечку.
— Господа скоро придут, — неубедительно повторила госпожа Набонид.
— А не выпить ли нам по капельке портвейна, — предложила госпожа Лё Бестолкуй. — Конечно, это выглядит немного по-туристически, но Мандас уговорил моего мужа купить одну бутылочку. По капельке, не больше.
— Давайте, — проворчала бабка Паулина.
И дамы принялись цедить свою капельку портвейна, находя, что вкус у него совсем недурственный.
— Хррр, — внезапно хрякнула госпожа Набонид-мать.
Все замолчали. Старуха живет на далекой ферме у самого предела холмистой знойности. От одной этой мысли на душе становится тревожно.
— Плохо было б, если б мой сын не одержал победу.
— Разумеется, — сказала госпожа Зострил, не раздумывая (подумала она про себя).
— Мой сын — мэр, — отчеканила прародительница.
Вновь воцарилась глупейшая тишина. В бокал госпожи Капюстёр упала бессознательная муха.
— Какой ужас! — вскричала она. — Муха!
— Я дам вам другой бокал.
Госпожа Лё Бестолкуй торопливо выполнила обходительное обещание. Старуха презрительно оглядела жену поставщика. Подумаешь, муха! Поддеваешь пальцем и давишь об стол. Вот как надо с мухами! Тьфу! Как вырождается род! Воспользовавшись легким переполохом, вызванным кончиной домашнего насекомого, барышни встали и отошли к окну пошептаться.
— Я ее боюсь, — сказала Эвелина.
— И я, — сказала Лаодикея.
— Она наверняка пожирает маленьких детей!
— Какая ты глупая, Эвелина. Послушай, неужели нам придется терпеть ее весь день?
— Ну уж нет! Ты что, шутишь?
— Но ведь она будет с нами на ужине у Набонидов.
— А черт! Черт, черт, черт!
— Было бы неплохо, если бы она напилась. Заснула бы где-нибудь в уголке.
— Вот-вот. Скажем Полю, чтобы он ее напоил.
— А вдруг она начнет буянить?
Обе задумались.
— Смотри-ка, вон идут Бонжаны, — сказала Лаодикея.
— Видела? Манюэль на нас посмотрел, — сказала Эвелина.
— А знаешь, он очень приятный парень.
— Неважно одет.
— Хррр, — внезапно раздалось у них за спиной. — Что вы там высматриваете, крошки?
Эвелина пробормотала несколько бессвязных слов.
— Небось шептались о своих ухажерах, а? — спросила бабка, раздувая ноздри.
— Вот они! — закричала Эвелина, судорожно тыкая пальцем в сторону группы господ, которые решительно направлялись к нотариусу, а именно: Зострил, Капюстёр, Лё Бестолкуй, Поль Набонид и мэр.
— Вот они! — закричала старуха. — Идут! Наконец-то можно приступить к бруштукаю!
Она засеменила в сторону ватерклозета.
— Я боюсь эту гнусную грызлу, — сказала Лаодикея.
— Смотри, как шикарно выглядит Набонид со своим автоматом, — сказала Эвелина.
— Прекрасно одет.
— Наверное, сильный, если такой высокий.
— Поль нас увидел.
— Он не такой высокий, как его отец.
— Смотри-ка, а Жана с ними нет.
— Наверное, он еще не спустился со своих гор.
— Почему он не вернулся к празднику?
— Какие элегантные сапоги.
— Слушай, а почему нет Жана?
— Спроси у Поля. Ах! Набонид уже поднимается.
Они отошли от окна. Вскоре вошли мужчины, они громогласно гуторили и гоготали.
— Наше почтение, сударыни и барышни, — поприветствовали они.
Их речь была гладкой и все еще влажной от фифрыльного возлияния.
— Чокнемся с дамами, — сказали они, опустошая бутылку импортного портвейна.
— Что скажешь, дорогая супруга, госпожа Лё Бестолкуй, — крикнул переведатель, — готов ли бруштукай? Мы изрядно проголодались.
— Правильные слова, господин Лё Бестолкуй, — сказала старая Набонидиха, успевшая вернуться. — Я ждала вас с нетерпением. Так хочется есть! Я бы не отказалась от глоточка портвейна.
— Господин Набонид, — хором затараторили дамы, — говорят, вы были великолепны.
— Шестьдесят шесть тысяч предметов из фарфора, — объявил изрядный подхалим Лё Бестолкуй.
— Триста семнадцать тысяч подставок для яиц, — подчеркнул не меньший жополиз Зострил.
— Мне бы так хотелось побить посуду, — вздохнула Эвелина.
— Замолчи! — крикнула ей мать. — Как тебе не стыдно?! Воспитанная девушка такого никогда бы себе не позволила.
— Скверно ты себя ведешь, — пророкотал отец.
— Не будем об этом, — снисходительно проронил Набонид.
Он исподтишка поглядывал на барышню, вылизывая последние капли своего портвейна.
— Господин Набонид, — спросила одна из дам, — кого вы прочите в победители сегодняшней игры?
— Есть серьезный шанс у Бонжана, — ответил мэр. — Умен, обладает воображением и — не будем забывать — гибкой кистью.
— А Роскийи?
Завязалась дискуссия. Поль и барышни отошли к окну и принялись болтать. Через какое-то время у дома переведателя затормозил мул с запыленным седоком.
Всадник помахал рукой, после чего в два счета ускакал.
Эвелина отметила, что это был сельский почтальон.
— Чего это он?
— Я и сам удивляюсь, — ответил Поль.
— Но ведь это он вам подал знак? — спросила Лаодикея.
— Мне? Вам, наверное, померещилось!
— Поль, не грубите, хи-хи!
— Кто здесь говорит о сельском почтальоне? — жестикулируя, спросила бабка.
— Никто, — ответил Поль.
На сем объявили, что бруштукай готов.
При всеобщем неописуемом восторге Набонид от имени Родимого Города вручил Бонжану Триумфальный Приз Весенника. Не желая никоим образом умалять достоинств предыдущих победителей, можно без малейшего преувеличения сказать, что никогда еще подобный успех не был до такой степени заслужен. Никогда еще артистизм и проникновенность в суть игры не достигали таких высот. Даже соперникам Бонжана пришлось единогласно признать его неоспоримое превосходство. В нескольких словах Набонид напомнил присутствующим историю Триумфального Приза со дня его основания до настоящих дней. Грянули аплодисменты, оркестр резанул первые доли «Покорителей Кучевых облаков».
— Ну, в общем, это надо обмыть, — сказал дядя.
— Ах! Папа сегодня опять нафрякается, — прошептал Роберт.
Было нелегко подступиться к победителю, у которого фанатичные туристы выпрашивали автографы. Мачут и Мазьё заметили дядю Обскара и направились к нему, увлекая за собой своих дам.
— Каков ваш братец! Какой триумф!
— Ну, в общем, это надо обмыть, — сказал дядя.
Именно этого от него и ждали.
С трудом удалось оторвать Бонжана от почитателей.
— Ах! Здорово, папа! Ты был на высоте! — сказал Роберт.
— Здорово! — сказал Манюэль. — Папа, ты — настоящий ас.
— Дети, дайте я вас обниму, — изрек Бонжан.
От волнения он чуть не прослезился.
— Ну, в общем, это надо обмыть, — сказал дядя.
Брат обнял и его.
— Пошли к Ипполиту?
У Ипполита плотная толпа уже успела набраться фифрыловки. Входящего победителя встретили восторженными воплями. Дядя сразу заказал несколько бутылок. Тут Мазьё и Мачут обнаружили, что их дамы затерялись в толпе.
— Найдутся, — сказал торговец целлофаном, который уже извелся от жажды.
Закончив обмывать триумф, они потянулись к аттракционам. С карусели доносились крики людей и скрежет деревянных лошадок. Молотые и перемолотые мелодии вместе с женским визгом и тяжелым мужским гоготом буравили уши; этот гул сопровождался монотонным топотом толпы.
— Пойдем развлечемся, — предложил колбасник.
За ним последовали остальные, багрово распаренные и игриво настроенные.
Бонжан захотел поупражняться в метании стрел, но чуть не попал в глаз хозяйке стенда, которая имела позади богатый жизненный опыт. Мазьё попытался ее за этот опыт ущипнуть, но она крикнула ну-ка! и поток зевак понес Мазьё дальше. Дядя показал в тире замечательные результаты, но остальные, замутнев от алкоголя, были просто смешны. Мимо прошел Мандас; он тащил за собой пьяненькую жену, которая вздумала — подобно мужчинам — сыграть в ятонский бильярд и запустить шаром в кипайскую вазу. Роберт и Манюэль испытали свои силы в стрельбе пробкой из пневматического ружья, но так и не сумели сбить желанную пачку сигарет. Затем компания завязла, не зная, куда идти дальше и на кого смотреть: на самого маленького в мире гиганта, на человека-урну или на женщину с татуировкой по всему телу, куда вход несовершеннолетним запрещен?
— Пойдем глянем на татуировку, — предложил дядя.
— Ладно, — согласились остальные и позволили ему заплатить за всех.
— Несовершеннолетним нельзя, — заявила кассирша, указывая на Роберта и Манюэля.
— Как это, как это?! — возмутился Бонжан и протолкнул сыновей в балаганчик. — Сегодня-то уж можно повеселиться.
Мазьё пожелал удостовериться, что татуировка не нарисованная, и направил обслюнявленный палец в каравеллу, украшающую спину демонстрационной особы. Зазывала его удержал, но публика и так развеселилась. Впрочем, определить степень оттатуированности дамы все равно бы не удалось, поскольку у нее были открыты лишь руки, голова, спина и икры. Что до остального — полное разочарование.
— Все их байки про несовершеннолетних, которым нельзя, — это бесплатный треп, — сказал Бонжан.
Роберт и Манюэль разделяли отцовское мнение, а разрисованные пухлые икры тетеньки не вызвали у них никаких предосудительных мыслей.
Чуть дальше позеленевший от бесклиентности зазывала вопил: «Она живая! Она живая!» Он разжигал идиотское любопытство горожан и сельчан картинкой, изображающей женщину, которая спустилась с Луны на Землю и которая — по словам демонстратора — была наделена, словно летучая мышь, парой шелковых крыльев; эта зоологическая особенность ничуть не мешала особе курить трубку и раскладывать горимусс[55].
Группа не поддалась на гнусную провокацию, зато почувствовала непреодолимое влечение к аппарату, предназначенному для доставления сильных эмоций любителям сильных эмоций. Все втиснулись в кабинку, которая медленно отъехала, закрутилась со скоростью сто в час (так было написано на афише), затем сорвалась и, с ходу пролетев тоннель, выкинула свое содержимое на гладкий спуск[56].
— Вот это да, сразу чувствуешь, что не зря уплочено, — сказал дядя, оправляя шляпу.
Молодежь захотела повторить.
— Только не это, — взвыл Бонжан. — От этой штуки я сейчас блевану.
— Пойдем примем чего-нибудь бодрящего? — предложил Мачут.
Компания повернула на другой галс и направилась в сторону кафе. По дороге новоиспеченному чемпиону Весенника захотелось сыграть в лотерею. Воспользовавшись тем, что папа с редкой изощренностью усугублял свое невезение, Роберт и Манюэль решили побаловать себя машмеллой[57].
Они накинулись на сдобу.
— А я вас искал, — сказал Поль, хлопая их по плечу.
Поль был старше их, Поль был сыном мэра.
— Вот умора, — сказал Роберт, чтобы поддержать беседу.
— Вы видели Пьера?
— На вокзале, — ответил Манюэль.
Он облизал липкие пальцы и добавил:
— С тех пор не видели.
— Вы его больше не видели?
— Нет. Ведь правда, мы его больше не видели?
— Не видели, — подтвердил увязнувший в сладости Роберт и гордо добавил: — Он задумал произнести речь.
— Это он сам вам сказал? — удивленно спросил Поль.
— Эй, ребята! — крикнул Бонжан. — Вы идете?
Ему все опротивело. Он только что проиграл сорок тюрпинов медными монетами в два ганелона.
— Папа кричит, — сказал Манюэль. — Пошли.
Поль исчез в толпе.
— Чего он хотел? — спросил у Манюэля заинтригованный Мазьё.
— Он не знает, где его брат.
— Эта история плохо кончится. Плохо кончится.
— Пойдем промочим горло, — предложил Бонжан. — Как меня скрутило после этой штуковины.
Они двинулись против течения толпы.
Выше по течению зазывалы привлекли к месту зазывания.
Плотная масса родимогородцев, сельчан и туристов теснилась вокруг качелей. В одной из люлек находились две женщины; они раскачивались стоя, отчего их юбки высоко раздувало. При каждом взлете открывался изрядный вид, и самцовая масса издавала ликующее хрюканье.
— Нет, вы только посмотрите, — промямлил взволнованный Мазьё.
— Порочные бабенки, вот что, — изрек дядя, сельская мораль которого осуждала подобные неприличия. — А сколько здесь собралось этих, что пялятся? Ведь человек двести, не меньше! — презрительно добавил он.
Очень высоко вспорхнула одна из юбок.
— Ух ты! — сперто выдохнул возбужденный Мазьё. — Ух ты!
Сыновья Бонжана зыркали, как и все остальные, и посмеивались про себя. Чемпион взирал на них суровым оком.
Он поддержал брата:
— Действительно, порочные. Это вызывает у детей непотребные мысли. Эй вы! А ну-ка, вытащите руки из карманов.
Две женщины на качелях постепенно уменьшали амплитуду полета, с каждым движением юбки поднимались все ниже и ниже, пока не перестали подниматься окончательно. Самцовая масса рассеялась, поздравляя себя с даровым и обильным зрелищем. Качели остановились; женщины спрыгнули на землю. Мазьё и Мачут признали своих жен.
Об этой пикантной истории будут судачить еще очень долго и наверняка сочинят песенку под аккомпанемент волынок, виелл[58], тамбуринов и ландскнехтов.
Набонид в сопровождении знатных лиц обходил Праздник, дабы проконтролировать мизансцену и показаться своему народу.
На Вечном Бульваре прибытие господ было отмечено скоплением уважительной толпы. Любопытные туристы и суровые сельчане тыкали пальцами: вон тот, высокий, в соломенной шляпе.
— Ну до чего же противно, — сказал Спиракуль, который играл с Квостоганом в ятонский бильярд. — Ну до чего же противно смотреть, как все они пресмыкаются перед этим быдлом.
— Пф, трусы, — ответил его партнер.
— Почетная Стипендия — это просто возмутительно. Настоящий скандал. А им хоть бы что.
— Он бьет свою посуду один; их и это не возмущает.
— Ворчат себе под нос, и на этом все.
— Слюнтяи.
Набонид шествовал, величественно рассекая массы. Он остановился перед тиром и, поразив каждую мишень с первого выстрела, выиграл приз, который под ликующие выкрики восторженного населения ему вручила взволнованная кассирша.
— Ты только посмотри, — сказал Спиракуль. — Ну, что за выпендрежник! Ему ведь с двух метров в слона не попасть!
— Здесь ты не прав, он — знатный стрелок, — возразил Квостоган.
— Ага, ты тоже прогибаешься? Если бы меня тут не было, ты бы пресмыкался, как и остальные.
Лё Бестолкуй, который терпеть не мог все народное, мучительно следовал за начальственным кортежем.
— Ох уж эта чернь, — обронил он.
— Вы можете вернуться домой, — заметил Сенперт, которого глубоко обидело то, что переведатель не пригласил его на перекус.
Набонид обернулся к Лё Бестолкую:
— Вы устали? Вам скучно?
— Ах, господин Набонид, как метко вы трахнули все мишени! — ответил переведатель.