Человек в тюрбане низко кланяется и целует руку бородача. Рука прячется, но перс тут же быстро чмокает другую. Русский великан краснеет, молча уходит из храма огнепоклонников. Так они и идут: впереди широкоплечий, здоровенный бородач, следом горбоносый худой перс.
У входа в храм — всадники. Бараньи шапки, рубахи до колен, широкие брюки. Лишь трое одеты по-особому: в светлые костюмы со множеством пуговиц, ремней, а их камзолы расшиты, точно ханские ковры.
«Русские беки», — решает перс и, опустив голову, идет им навстречу. Вновь следует быстрый поцелуй в руку. Затем перс неожиданно целует лошадь, достает из-за пазухи кусок усохшей лепешки, протягивает ее коню. Пока конь жует, перс подобострастно произносит: «Привет тебе, русский бек, привет твоим женам, привет твоему коню!»
— Чего он хочет? — спрашивает у толмача Гмелин.
Перс молча кланяется до земли. Русские беки очень добры. Свой-то обязательно схватился бы за плеть. А этот даже бить не собирается. И все-таки, оградившись на всякий случай рукой, перс поясняет:
— Русские, — переводит толмач, — в бурю спасли его сына.
Лукавый перс врет, но подобная этой история действительно произошла, и хитрец прослышал о ней.
— Он хочет отблагодарить вас! — говорит толмач. — Но он беден. Благородное сердце — вот единственное, что он может предложить вам. Если вы согласны, он будет служить вам до конца дней ваших.
Под белым тюрбаном вспыхивают хитрые угольки глаз. Что скажет русский?
Гмелин молчит.
«Сей тюрбан хочет служить мне до конца дней моих?! Забавно. Ведь он так худ, что может не протянуть и недели… Сегодня нам повезло. Мы открыли нефть — земное черное масло. Так пусть и ему тоже будет сегодня удача. Пусть…»
Человек в тюрбане еще не знает, что это за слово, но он понял улыбку Гмелина.
Пусть! — у русских великое слово.
Пусть! — значит, все можно, все дозволено.
Но все ли? Бедный перс, ты действительно умрешь через две недели и никогда не узнаешь другого значения сего слова. Иногда оно у чужестранцев значит и «нет».
«Пусть! — так скажет Гмелин спустя некоторое время своим спутникам. — Пусть персы преследуют нас. Наперекор ханской воле мы исследуем Баку и Апшеронские нефтяные колодцы».
А позднее запишет в дневнике следующее:
«Первого августа пошел я опять к хану. Он уже проведал, что я к нефтяным колодцам ездил, и стал со мной об оных говорить, спрашивая, дозволено ли в России чужестранцу осматривать такие вещи. На такой несмышленый вопрос ответствовал я, как надлежало. Однако все мои ответы у сего владельца не только не имели ни малейшего действия, но все им, напротив, сказанные речи довольно доказывали, что он меня почитает за шпиона. Далее он изволил спросить, нет ли у меня часов, парчей, а также чего-нибудь хорошего из европейских вещей». Помнится, тогда путешественник чуть не рассмеялся. Хан напомнил ему какого-то старого купца-безумца: сидит на мешке с сокровищами, даже не подозревая об этом. Вначале Гмелин так и хотел записать в дневнике, Но, зная особенности своего начальства, написал по-прежнему строго и сухо, словно рапортовал в академии: «Кавказские горы, как неисчерпаемое горючего вещества хранилище составляют, так и родят в своем недре ужасное множество металлов и везде во всю длину при подошве оных оказываются или теплицы, или разной доброты нефтяные колодцы, или серные и купоросные руды. Наконец, по причине внутреннего огня очень приметно кипящие, а иногда и сильно воду выбрасывающие озера. Сие каждый рачительный путешественник ежедневно приметить может: и так о истине сего немало сомневаться нельзя». И заканчивает далее словами: «А между тем определил я себя на то, чтобы сносить огорчения, дабы только достигнуть мог до главных намерений своего путешествия».
Наутро караван трогается в путь. Черной змейкой ползет он по узкой горной дороге.
Сверху видно, как змейка с трудом поднимается вверх. Но вот змейка порвалась: половина ее перевалила через перевал, а вторая не может этого сделать, отдыхает. Наконец половинки вновь соединяются, змейка ползет дальше.
Трудно приходится маленькой, затерянной в горах экспедиции. О ней давно все забыли — и те, кто ее послал из Петербурга, и те, кто потом в Астрахани обещал ей свою помощь.
Горы немы и огромны. Оживают они только ночью. Крики шакалов и сов тревожат их сон.
Днем у самых вершин в небе парят орлы. По временам они замирают на месте, делают круг и камнем падают вниз — на добычу.
Но все же бывают здесь и прекрасные мгновения. По вечерам вершины вспыхивают в лучах заходящего солнца, а склоны окутаны синей дымкой. Золотое и синее. Эти два цвета здесь резко разграничены. Один никогда не растворяется в другом. Просто синий поглощает золотой.
В который раз и Гмелин, и Охотников, и казаки видят закат и всегда восхищаются им. В тот час они прощают Востоку и коварство, и жестокость, и неприязнь. Примиренные и успокоенные после таких мгновений путешественники вновь двигаются в путь. Идут к Шемахе.
Глава VI. ДИПЛОМАТИЯ
Ночь. Гмелин молча шагает вдоль стены; Охотников полулежит на диване.
Лицо поручика замкнуто и сосредоточенно. Путешественник останавливается. «Да… поручик как-то потускнел будто за последний месяц», — думает Гмелин и, взглянув еще раз, говорит:
— А вы, Евгений Иванович, стали серьезней. Прежде шутили больше, и вдруг…
«Да нет, не вдруг…» — думает Охотников. Вчера он записал в дневнике: «После того как Фет Али завоевал Шемаху, торговле конец пришел. Раньше писали: в Шемахе товары всякие, шелков много крашеных. А венецианцы даже сей шелк тавлинским звали. Был шелк — стал щелк. Разорил хан народ, до того довел — на глаза ему показаться боится. В самой Шемахе никогда не бывает, а по приезде в деревнях окрестных живет. Ясное дело — тиран».
Охотников поднимается и, резко взмахнув рукой, произносит:
— Тиран, конечно…
Путешественник понимает, о ком идет речь.
— Нам надо поступать осторожно, а то… — Гмелин слегка потирает руки. — Сейчас, друг мой, я рассуждаю только как зоолог. Что такое Фет Али? Просто скотина…
Самуил Готлибович произносит это слово с немецким акцентом. Охотников улыбается.
— Но не в этом дело, сударь, — продолжает путешественник. — Сей скот очень не любит своего бакинского родственника. И если мы осторожно поссорим их…
Ученый хлопает себя по карманам, и рука его ползет за обшлаг:
— «Фет Али Хан! Наш покровитель, луна и солнце! Дерзнули мы еще раз обратиться к Вашей милости. Ибо, знаем мы, сердце Ваше подобно дождю в пустыне. Как о некоем блаженстве, вспоминаем мы сейчас о днях, проведенных в Вашем княжестве. Благодарим небо за дары эти. Скорбя сердцем, Ваша милость, должны сознаться, там, в Дербенте, мы не смогли до конца оценить все благородство души Вашей. Бакинский хан, конечно, светел и мудр. Но нас он не жалует. Принимает за каких-то лазутчиков. Вновь прибегаем к Вашей помощи. Пособите нам, добрым чужестранцам. Да возблагодарит Вас аллах и небо. Город Ваш Шемаха прекрасен, Вашими заботами и милостью он превращен в шелковый рай».
Собеседники понимающе пожимают друг другу руки и беззвучно смеются.
На третий день Фет Али прислал кое-какое снаряжение и двенадцать солдат.
— Охранять вашу милость в Сальяны и Ензели, — доложили солдаты.
— Дабы не сбежал, — уточнил Охотников.
Глава VII. ЕНЗЕЛИ
«Что делать? Что?» — русский консул зевает, бросает перо и смотрит в окно на белесые капли: тук-тук-тук… До чего же однообразна эта музыка дождей!
Закутанный в халат, с клубами дыма над головой, консул походит на маленький сердитый самовар.
Самовар пыхтит, стреляет искрами и, наконец, распалив себя, закипает.
— Солдат, — взрывается консул, — свечей и рому!
Старый ром густой, клейкий. Пригубив и сладко чмокнув, консул спрашивает:
— Гмелин пришли?
— Ждут.
Путешественник входит, тяжело опираясь на палку. Десять дней его трепала лихорадка.
Консул испытующе смотрит на Гмелина и, пыхнув трубкой, бросает:
— Быть может, отложим беседу?
Гмелин отрицательно качает головой:
— Нет, нет.
— Ну, коли так, рассказывайте.
— Хан дал нам лошадей и охрану, — не спеша начинает путешественник. — Из Шемахи мы тронулись на Сальяны, а затем в Ензели.
— А далее? — консул барабанит по столу. — В рапортах вы несколько подробнее…
— Полагаете? — Гмелин на минуту задумывается и говорит громче, увереннее: — Рапорт подается на имя их императорского величества…
— Разумеется, — консул кивает с лукавой улыбкой. — Самуил Готлибович, а в пору и мы сгодимся. Вы бы рассказали прежде…
— Да, да. — Гмелин достает платок, вытирает вспотевший лоб. — Занемог я, простите…
— А вы, сударь… — консул наливает в бокал густой золотистый ром и протягивает его путешественнику. — Благоволите… Чем вы изволили быть заняты последнее время?
— Приводил в порядок записи. Изволите ознакомиться?
Консул листает дневник и на некоторое время погружается в чтение:
«Гилянские быки и коровы чем-то похожи на верблюдов. Они имеют два горба. Один спереди, другой сзади. В науке оную породу именуют «бизон».
А вот о выделке шелка: «В половине марта гилянцы берут шелковые семена, завертывают в платок и носят при себе за пазухой. От теплоты из семян выводятся черви. Вылупившихся червей кладут в коробочку и кормят в течение нескольких дней тутовыми листьями. Через несколько дней черви образуют коконы. После этого коконы высыпают в кадку с горячей водой. Шелк там отделяется, и его сматывают на вьюшку».
Консул потирает руки и произносит вслух:
— Сударь! Глаза мои зрят труд бесценный! Я полагаю, не токмо мы, но и потомки наши премного чтить его будут.
Гмелин смущенно опускает голову:
— Сей труд есть исполнение долга перед отечеством нашим… Еще государь наш Петр Первый с великим любопытством и гордостью рассматривал первую карту Камчатки, сочиненную Лужиным и Евреиновым. А его превосходительство господин Ломоносов перед смертью передал в Императорскую Академию план многих географических экспедиций.
— Признаться, сударь, долгонько я здесь медведем сижу — не слыхивал. И теперь любопытство имею до ваших экспедиций.
— Экспедиции академии разные, как-то: астрономические и физические. Дело астрономов зело тщательно наблюдать ход небесных светил. Наша же экспедиция есть физическая, и допрежь всего инструкция ее гласит: «Ехать куда нам указано, описать тамошние места и все на карту исправно поставить».
— Да, — соглашается консул. — Великому государству нашему давно пора иметь собственную полную карту и атлас, ибо простор его необъятен.
Легкая краска смущения и радости заливает лицо Гмелина.
— Успехи вашей экспедиции! — поднимает бокал русский консул. — Здоровье достойного слуги отечества и науки!
Помолчав, консул спрашивает далее:
— А как у вас оказался Охотников?
— Охотников? Я вас не понимаю.
— Да вот, — консул развел руками. — Из Петербурга намекают. Мол, сей господин у вас пребывает. А там им не больно довольны.
— Довольны? — Гмелин хмурит брови. — А пребывание сего господина Охотникова здесь разве не есть наказание? Голод, болезни, пули разбойников… Довольно одного пути до Шемахи, дабы искупить вину…
Консул молча дымит трубкой и вновь соглашается:
— Вы правы. Я тоже полагаю… эти пудреные… Им бы послужить здесь с наше… А вы как разумеете?
— Так же!
— Вот-вот, — продолжает консул, — К сожалению, за пули разбойников орденов не дают.
И тут же вновь спрашивает:
— А сии горы вам нравятся?
— Привык. А художник Борисов да Охотников только об оных и толкуют.
Консул потирает руки:
— Красота!.. Эх, Самуил Готлибович, а в Сальяны двинетесь, еще больше красоты насмотритесь.
Гмелин кивает, глухо говорит:
— Дорога до Сальяны, по справедливости, для того сделана, чтобы кормиться разбойничьим шайкам. Между горами есть разной глубины ямы, глубокие пропасти с различными пещерами, в коих до грабежа лакомые люди караулят. А кроме того, — заканчивает путешественник, — ханы полагают — лазутчик я. Средь двенадцати солдат, посланных ханом, один доносчиком был. До каких пор сие продолжаться будет? Науке ведь служим.
— Верно, Самуил Готлибович, верно. Коли сам подлец, то и прочих тем же полагает. Это я о ханах. Впрочем, не все они таковы. Рящанский, к примеру, добр и гостеприимен.
— Слыхали…
— А я с ним уже договорился о вас.
Консул подает Гмелину письмо хана. Путешественник медленно читает вслух:
— «Высокопочтенному, в великом достоинстве находящемуся, в высокой славе сияющему, избраннейшему между благороднейшими мессианами и почтеннейшему в законе Иисусовом, сим изъявляю мое поздравление и желаю всякого благополучия и во всех предприятиях желаннейшего успеха.
Пересылая сие чистосердечнейшее поздравление, дружески объявляю, что, получив известие от высокопочтенного, в высоком достоинстве находящегося и верного высочайшего Российского двора консула о благополучном в Ензеленскую пристань прибытии, крайне обрадовался. А что сие мое дружеское письмо не совсем к Вам пришло праздным, то прошу приказать вашим служителям принять то, чему я к Вам при сем роспись посылаю. Когда же я буду иметь счастье Вас с радостью и удовольствием видеть в Ряще, то дружество наше так между нами утвердим.
Подарки с сим письмом присланные были следующие:
1) 10 батманов конфектов
2) 20 батманов сорочинского пшена
3) 12 баранов
4) 100 кур
5) 80 уток
6) 20 гусей
и знатное число гранатов, лимонов, померанцев и яблок».
Консул видит радость и смущение путешественника и добавляет:
— Да сопутствует вам удача!
Глава VIII. А БУДЕТ ЛИ УДАЧА?
«А будет ли она, удача?» — именно об этом и думает сейчас Гмелин. Правда, Рящанский хан принял их хорошо, но с тех пор, как он приехал в Мазандеранскую область, все как-то не ладится. Местный хан вначале приказал ему вылечить больного глазами брата. С большим трудом удалось Гмелину это сделать. Он собирался уже уезжать, как произошло неожиданное. Кто-то донес хану, будто среди рисунков русского художника Борисова есть его портрет. Суеверный владыка решил, что по приезде в Россию Гмелин обязательно выпалит в портрет из пистолета и хан тут же умрет. Сколько ни уверял Гмелин, что такого портрета нет, сатрап не поверил. Прислал двух своих прислужников. Персы разглядывают рисунки Борисова, восторженно цокают языками: «Карашо, очень карашо!»
А Гмелин молча опускает голову: он сделал все, чтобы спасти Борисова, но три дня назад художник умер от какой-то тяжелой болезни.
Умер… В который раз ученый начинает письмо и вновь бросает. Нет, он не может, не может так написать его матери. Хорошо, если бы люди перед смертью делали это сами. Вот когда он будет умирать, то обязательно сам напишет: «Простите, но я умер. Пишу о том, дабы не утруждать других». Других… А кто другие? Почти все из его экспедиции тяжело больны.
Не обращая более внимания на персов, Гмелин идет к дому, где лежит поручик Охотников.
— А… это вы… — Охотников с трудом поднимает голову от подушки. — Вы… Ну как, хан нашел свою образину?
— Ищет… Двух послов специально прислал.
— Ишь ты… — вздохнув, поручик внезапно произносит: — Отдайте ему потом мою шпагу с каменьями… Он алчный; авось…