Почерк был один и тот же.
Почерк Тилли.
Очень медленно, как во сне, Моника придвинула стул и села. Она механически внушала себе: надо что-то делать, как-то действовать. Кошмар все плотнее окутывал ее. Она тут же приступила к делу, стараясь ни о чем не думать. Открыла сумочку, стала нащупывать платок; пальцы скользнули по целлофановой обертке сигаретной пачки, купленной на станции.
Взгляд ее упал на красную кожаную шкатулку, подарок тетки. Шкатулка, в которой она держала сигареты, стояла рядом с пишущей машинкой. Моника открыла шкатулку. Шкатулка была пуста. Моника перевернула ее кверху дном, чтобы вытряхнуть приставшие к дну табачные крошки. Она надорвала целлофановую обертку «Плейерз», высыпала сигареты (пятьдесят штук) в шкатулку и дрожащими пальцами принялась раскладывать их аккуратными рядками.
Тилли Парсонс!
Ее слегка передернуло; психологи сравнивают подобное состояние с тем, что испытал бы покойник, если бы кто-то наступил на его могилу. Возможно, ей это еще предстоит. Монике и в голову не приходило подозревать в чем-то Тилли. Девушку бросало то в жар, то в холод. Кстати, вдруг подумала она не без удовольствия, Биллу Картрайту тоже не пришло в голову ни в чем подозревать Тилли! Возможно, он и пытался раздобыть образчики почерка у всех служащих «Пайнема», однако наверняка не догадался взглянуть на почерк Тилли!
В комнате стало темнее. Надо выбираться отсюда. Она должна куда-нибудь пойти.
— Привет, дорогуша! — крикнула настоящая, живая Тилли, внезапно с грохотом распахивая дверь и врываясь к ней в кабинет. — Хорошо провела время в Лондоне?
Живая и бодрая, как всегда, Тилли, очевидно, успела сделать себе перманент. Ее морщинистое лицо приветливо было обращено к Монике.
— Только на минутку заскочила, — сказала она. — Мне казалось, я поставила чайник до ухода, а сейчас не помню, ставила я его или нет. Я была… — Она замолчала. — Детка, что с тобой такое? Ты белая, как привидение!
— Уходи, — сказала Моника. — Не приближайся ко мне!
Она встала, грохнув стулом; шум показался ей громче, чем был на самом деле.
Голос Тилли сделался чуть выше.
— Что случилось, милочка? Что не так?
— Ты сама все прекрасно понимаешь.
— Клянусь, дорогая, не знаю! А ну-ка…
— Убирайся!
Моника медленно пятилась по комнате, пока руки, спрятанные за спиной, не ткнулись в подоконник. Хриплый голос Тилли сделался визгливым, невыносимым на слух. Тилли неуклюже побрела вперед. Потом взгляд ее упал на два листа бумаги, лежащие на машинке, и она остановилась.
Молчание продолжалось невыносимо долго.
— Значит, ты догадалась, — сказала Тилли, опуская голову. — Я боялась, что ты…
— Ты… писала… эти… письма.
— Бог свидетель, — Тилли внезапно подняла голову и посмотрела Монике прямо в глаза, — Бог свидетель, я этого не делала!
— Не приближайся ко мне, — очень спокойно произнесла Моника. — Я тебя не боюсь. Только… зачем? Я никогда не делала тебе ничего плохого. Ты мне нравилась. Зачем?
Даже сейчас ее потрясала открытая искренность Тилли. Собственно говоря, Тилли держалась как в высокопарной, напыщенной мелодраме, что часто является вернейшим признаком честности. Колыхнув обширным бюстом, Тилли подняла правую руку, как будто приносила присягу; дряблая кожа на запястьях висела складками.
— Клянусь жизнью и смертью, вот как перед Богом истинным, я никогда не писала этих писем! Я знаю, почерк с виду похож на мой. Уж кому и знать, как не мне? Как ты думаешь, какие чувства я испытываю с тех пор, как ты начала получать их? Я схожу с ума. Я не могу есть. Я не могу спать. Я не могу…
Она поднесла руку к горлу.
— Я все думала, узнаешь ли ты почерк. А узнав, подумаешь ли на меня? Я не смела ни о чем тебя спросить. Мне пришлось передать одно из писем Биллу Картрайту, иначе я поступить не могла. Мне необходимо было выяснить, что же тут происходит, разве ты не понимаешь? Если бы он спросил меня, я бы ему ответила, но я не смела ни в чем ему признаться — боялась, ты решишь, что это действительно я. Я не писала писем, дорогая. Клянусь Богом, не писала. Послушай, милочка, — Тилли, дыша тяжело, как загнанная лошадь, сделала несколько шажков вперед. Моника медленно двинулась вдоль стены, пока не добралась до перегородки закутка. Тилли остановилась. Казалось, из нее вдруг выпустили воздух и она как будто усохла и сморщилась, как проколотый воздушный шар. Голос стал похож на хриплое карканье. Подняв перевернутый стул, она тяжело рухнула на сиденье. Вытерла глаза, поморгала и успокоилась.
— Ну что ж, — сказала она, — раз ты мне не веришь, тут ничего не поделаешь. Куда пойдем отсюда?
В воцарившейся тишине она обвела комнату рассеянным взглядом.
Вопреки доводам разума, Моника вдруг усомнилась:
— Но ведь письма написаны твоим почерком! Взгляни сама. Надеюсь, ты не отрицаешь, что почерк твой?
— Отрицаю, милочка, — прокаркала Тилли. — Потому что почерк не мой.
— И даже манера выражаться твоя. Я… все пыталась вспомнить, кого же мне напоминает стиль; он напоминает тебя.
— Так я и думала, милочка, — равнодушно ответила Тилли, продолжая моргать и озираться, как будто дело больше не представляло для нее интереса. — По-моему, так и было задумано.
— Задумано?
— Вот именно, милочка.
— Но… ты знаешь кого-нибудь, кто умеет подделывать твой почерк?
— Да. — Тилли заметно помрачнела. — Одного человека знаю. Но он… Ш-ш-ш!
Шаги! Легкая, уверенная женская походка, дама идет довольно быстро. Вот она спустилась с лестницы и оказалась в вестибюле, остановилась ненадолго и повернула к ним в коридор. Кто-то, словно пробуя красивое, глубокое сопрано, мурлыкал песенку.
— Спрячь листки! — прошипела Тилли, бросаясь к Монике, словно змея. Тилли снова была сама активность. Подхватив страницу рукописи и письмо, она запихнула их в ящик стола Моники и с грохотом задвинула его в ту секунду, как кто-то негромко постучал.
— Привет. — Фрэнсис Флер просунула голову в комнату. Казалось, разглядев в полумраке Тилли, она удивилась и немного рассердилась. — Моника, можно мне войти? Я должна передать вам кое-что важное.
Глава 11
СТРАННОЕ СОДЕРЖИМОЕ КОЖАНОЙ ШКАТУЛКИ
— Как здесь темно! — продолжала мисс Флер. — Вы не возражаете?
Щелкнул выключатель у двери.
Фрэнсис Флер принадлежала к числу людей, которые всегда наэлектризовывают атмосферу: даже люди, которые просто сидели и смотрели на нее, поневоле испытывали волнение. Она возбуждала чувства, которые молодые особы из грошовых романов описывают как «мурашки по коже». Дело было не в ее характере, а в ее внешности: она была настоящей красавицей, холодную правильность черт которой оживляли глаза.
Лицо ее не давало покоя. Даже на экране невозможно было оторвать от него взгляд, хотя фильмы с ее участием были черно-белые. В частной жизни, где видны были яркие краски, временами она сражала наповал. Такое действие она произвела, когда включила свет в кабинете Моники и, зажмурившись, улыбнулась. На ее фоне Тилли Парсонс сразу стала похожа на тряпичную куклу после дождя. И даже Моника в ту минуту показалась бы всем бесцветной — кроме разве что Билла Картрайта.
Моника уже отчасти успела привыкнуть к мисс Флер. Она отметила, во что одета актриса: костюм-двойка глубокого синего, так называемого кобальтового, цвета; рукава оторочены чернобуркой. Синяя летняя шляпка в тон выгодно оттеняет лицо. Черные замшевые туфли, черная сумочка и перчатки. Но даже Моника невольно почувствовала волнение, появившееся с приходом актрисы.
— Я ведь у вас в первый раз. — Фрэнсис Флер улыбнулась. — Здесь, наверное, удобно работать. Можно сесть?
— Пожалуйста. Садитесь на диван.
Мисс Флер направилась к дивану. С ее появлением кабинет стал каким-то обшарпанным; она будоражила и поневоле приковывала к себе все взоры.
— Мне надо передать вам две вещи, — заявила она Монике. — Первая — от Тома и Говарда. Им ужасно жаль, но сегодня они просто не смогли прийти к вам. Они говорят, вы их, наверное, проклинаете, но они ничего не могли поделать. — Фрэнсис Флер подняла голову к потолку. — Они весь день просидели в кабинете Тома и проспорили; я только что оттуда. В чем дело, дорогая? Почему вы смеетесь? Что я такого смешного сказала?
— Вы сказали, они… они не могли?..
— Да, дорогая. Не могли. Пожалуйста, не смейтесь так, вы меня пугаете. Наконец, они приняли решение, которое касается «Шпионов на море». — Ее выразительные глаза, которые, как казалось, всегда таят в себе загадку, впервые остановились на Тилли: — Кажется, я могу сообщить вам приятную новость.
— Правда? — спросила Тилли. — Какую?
Тилли держалась суховато, с плохо скрываемой неприязнью.
— Вы можете возвращаться в Америку, — сообщила мисс Флер. — Кажется, в конце концов, они решили вернуться к первоначальному сценарию. Вы ведь не возражаете, правда?
Тилли молча воззрилась на кинозвезду. Лицо ее исказилось неподдельной злобой; промелькнуло на нем и нечто новое, однако Моника этого не заметила.
— Не возражаю ли? — отрывисто проговорила Тилли. — Кто, я? Нет, черт побери! Замечательно! Деньги я получила, к чему мне волноваться? — Кровь прилила к ее лицу. — Вам нужен товар? Я могу его предоставить. Не нужен — до свидания, удачи и пока.
— Так и знала, что вы поймете. — Глаза под длинными ресницами, от которых Моника не могла оторвать взгляд, снова повернулись к ней, но только после того, как актриса смерила Тилли долгим и задумчивым взглядом. — И еще одна хорошая новость, — продолжала мисс Флер, — через несколько дней мы закончим снимать. А потом… если Том Хаккетт не изменит расписания съемок… я смогу играть Еву д'Обри в «Желании». Ну разве не чудесно?
— Просто прелесть! — пробурчала Тилли себе под нос.
— Ах, как я хочу сыграть эту роль! Мисс Парсонс, вы знали, что Моника написала ее специально для меня?
— Меня зовут Тилли, — буркнула Тилли. — Ради всего святого, не называйте меня «мисс Парсонс». Я терпеть не могу, когда ко мне так обращаются.
— Ну что ж, если вы настаиваете… Тилли. Вы знали, что Моника написала роль для меня? Настоящая фам-фаталь, роковая женщина. Очевидно, я такая и есть.
— Вы хотите сказать, что в вас есть черты роковой женщины, — ворчливо поправила ее Тилли. — Но зачем рассказывать об этом всем и каждому? Зачем… — Она взяла себя в руки, вздохнула и дрожащей рукой отерла лоб. — Извините. Не обращайте на меня внимания. Нервы, знаете ли. Что такое «фам-фаталь»?
— Боюсь, что такой я никогда не буду, — довольно сухо ответила мисс Флер.
Ее кривая улыбка смутила Монику. Очень хорошо сочинять чью-нибудь вымышленную биографию, но, когда оригинал, с кого ты пишешь книгу, садится и читает рукопись, результат часто обескураживает автора.
— Скажите, дорогая, — голос мисс Флер, когда она обратилась к Монике, зазвучал немного по-другому, — после знакомства с вами я прочла весь сценарий от корки до корки. Простите, пожалуйста, мое любопытство, но мне правда очень интересно. Неужели вы все только придумали? На вид вы очень молодая, знаете ли, ну и… все такое прочее. Так вот, только между нами. Вы когда-нибудь на самом деле?..
— О господи, да, — ответила Моника. — Тысячу раз, — зачем-то добавила она.
— Правда?
— Господи, да!
— Но где?
— Дома, конечно.
Тот факт, что в ту секунду простреленная фотография каноника Стэнтона не выпрыгнула из ящика стола, возможно, следует приписать неумолимому закону всемирного тяготения, а не ущербу, причиненному абстрактной Истине.
Моника была сама не своя. Как ни обожала она мисс Флер, ей очень хотелось, чтобы ее гостья поскорее ушла. Ум ее до такой степени был занят анонимными письмами, что думать о чем-то другом просто не было сил. Но несмотря на то, что голова ее была занята, она заметила: видимо, самой Фрэнсис Флер очень не по себе. Актриса сидела, постукивая по полу носком красивой туфельки, и то и дело поглядывала на часы.
— Вот как, в самом деле? — заметила она. — Ну и глушь, должно быть. Это рядом с Уотфордом?
— Совершенно верно. Ист-Ройстед, Хартфордшир. Возле Уотфорда.
— Вот как? Знаете, мои родственники… — Мисс Флер рассмеялась, и ее интонации еле заметно изменились. — Мисс Пар… я хотела сказать, Тилли, вы разве сегодня не едете ужинать в Лондон?
— Ужинать? — ответила Тилли. — Конечно. Но не сейчас. Еще нет шести часов.
— Четверть седьмого, — уточнила Моника.
— Надо же! Неужели так поздно? Мне самой пора бежать! — Фрэнсис Флер улыбнулась, но не встала. — Я только так заскочила, поболтать. В конце концов, не буду мешать вам работать. Мм… мисс… Тилли, у вас ведь много работы, верно?
— Уже нет, — ответила Тилли. — Вы сказали, меня только что уволили. Над чем мне работать? Ха-ха-ха!
На сей раз их гостья все-таки встала. Она улыбнулась, но одними губами. В голосе зазвучала та намеренная, подчеркнутая сладость, которую она обычно приберегала для начала любовных сцен.
— Моника, я говорила, что должна передать вам две вещи, — заметила она. — Если не возражаете, Тилли, вторую новость я бы хотела сообщить Монике наедине.
Напряжение достигло предела.
Тилли некоторое время молча смотрела на актрису.
— Намек понят, — медленно проговорила она наконец. — Я человек простой. Мне нужно обо всем говорить прямо, чтобы не попасть впросак. Но намеки я понимаю.
— Спасибо вам большое.
— Не за что, — отрывисто бросила Тилли.
Но только когда она оставила Монику с мисс Флер наедине, она до конца осознала, что происходит у нее в голове. Тилли вернулась в свой кабинет спокойной, пританцовывающей, семенящей походкой. Переступив порог, она оглянулась, смерив оставшихся долгим задумчивым взглядом, а потом хлопнула дверью с грохотом, который, должно быть, услышали в главном корпусе на вершине холма; не будь дом таким прочным, с потолка посыпалась бы штукатурка.
— Слушайте внимательно, — зашептала Фрэнсис Флер, чье поведение немедленно снова изменилось. Трудно было поверить, что в ней может быть столько живости. — Второе сообщение от Билла Картрайта. Он едет сюда в такси.
— В такси?
— Да. Он был в Лондоне. Позвонил в кабинет Тома и попросил меня. Он сказал, я здесь единственная, кому он может доверять. Заставил меня пообещать не говорить ничего ни Тому, ни Говарду, но они, конечно, все из меня вытянули.
Мисс Флер скорчила гримаску.
— Вот что Билл велит вам сделать. Он говорит, что вы в… Та женщина подслушивает у двери, — вдруг заявила она.
Ручка двери дрогнула; Моника готова была поклясться: сейчас Тилли распахнет дверь и с жаром заявит, что и не думала подслушивать.
Мисс Флер встала с дивана. На покрытом линолеумом кирпичном полу шаги ее не были слышны. Подойдя к столу, она повернулась к Монике спиной, положив одну руку на столешницу, а другую — на кожаную шкатулку: ногти, крашенные красным лаком, на красной коже. Некоторое время они с Моникой наблюдали за дверью, ведущей в смежный кабинет. Но дверь больше не подавала признаков жизни.
Потом Фрэнсис Флер обернулась; свет падал на синий костюм и серебристый мех. Она тихо прошла назад, взяла Монику за руку и усадила ее на диван.
— Послушайте, Моника, — сказала она (Моника с трудом преодолела дрожь, услышав, как ее кумир называет ее запросто, по имени). — Билл сказал, что, если вы вернетесь, когда уже стемнеет, вам ни в коем случае нельзя уходить отсюда домой. Ш-ш-ш!
— Да?
— Он просил передать: ни в коем случае не покидайте этого здания или своей комнаты до тех пор, пока он не приедет. Сказал, что велел привратнику, О'Брайену или как его там, посидеть с вами, пока он (то есть Билл) не приедет.
— Но…
— Ш-ш-ш! Но самое главное. — Мисс Флер наклонилась ближе и зашептала: — Что бы вы ни предприняли, ни на минуту не оставайтесь наедине с… — она многозначительно кивнула в сторону двери, — с той женщиной. Понимаете?
— Не уверена.
Мисс Флер выпустила ее руку и встала. В шепоте зазвучало еле заметное раздражение.
— Понятия не имею, что тут у вас творится. Да и не желаю я ничего знать! Если половина того, что я услышала, правда, должно быть, вы вели очень странную жизнь. Но признаюсь честно, я сама очень испугалась. А теперь обещайте мне сделать все так, как велел Билл Картрайт!